Бенкендорф уже вел начальный допрос у привезенного преступника — не вытерпел, как он сам признался. Правильно, князь сам был виноват — не предупредил шефа о возможном приезде со своей невестой.

Впрочем, многого они не потеряли. Сначала были обычные процедурные вопросы, потом злодей хитрил, пытаясь отвертеться, а когда это ему не удалось и впереди зловеще замаячила виселица, жестко уперся:

— Мне, ваше высокопревосходительство, все равно скоро помирать. Зачем же тогда рассказывать? Пусть уж все злодеяния и убийства со мной уйдут в могилу.

Тут бы как раз в тему была бы извечная сентенция — «суд учтет сотрудничество во время следствия» — но шеф жандармов понимал, что на преступнике очень много крови и, главное, император Николай I на злодее очень сердит. В общем Бенкендорф молчал, не желая лгать и создавать мнимые иллюзии пощады монарха, и подследственный тоже стал все чаще глухо молчать на задаваемые вопросы.

Увидев, кто пришел на допрос (они представились), Савин удивился (кто его арестовал, а теперь допрашивает!), но все равно продолжал молчать.

Хотя допрашивать таких молчунов Константин Николаевич умел хорошо, имея большой опыт еще в далеком теперь уже XXI веке. Так что плавали, знаем. С разрешения Александра Христофоровича он перевел ведение допроса на себя. Сразу же объявил:

— Наш монарший повелитель вряд ли помилует тебя, Савин, слишком много на тебе мерзости и невинной крови.

Арестант, забывшись, рванулся к князю, но железные массивные цепи его удержали. Надо ведь, а все-таки надеялся! Вот и хорошо, значит, необходимо дальше давить. Арестант же, поняв, что ему ничего уже не поможет, потух, сел обратно на металлическую, прибитую к полу табуретку.

— А вот ухудшить скорую казнь может, — как ни в чем не бывало продолжил князь, — ты ведь знаешь, наверное, в наше цивилизованное столетие простонародных преступников обычно вешают, виновных дворян, паче чаяния, — расстреливают. Тебе, как ты понимаешь, грозит петля. Легкая и скорая, в общем-то, смерть. Особенно, если шейный хребет сломается. Чихнуть не успеешь, как около святого Петра окажешься.

— Фу, пакость какая, — не выдержала Елена Федоровна, — князь, я бы попросила вас. Ведь рядом с вами сидит скромная девушка!

На этот раз Константин Николаевич не собирался ей уступать. Он на казенной службе и работает с кровавым преступником. Невинные же девушки могут идти под домашнее крылышко.

— А вас, сударыня, я бы попросил посидеть в приемной, — предложил он, — или, дежурная карета отвезет вас обратно. Да, Александр Христофорович? Если, конечно, своя пролетка вдруг сломалась.

— Разумеется, — поддержал князя Бенкендорф, — кроме того, секретарь в приемной может напоить вас чаем, сударыня! Не очень вкусный, зато горячий и пользительный.

«Фу, какие твердолобые мужчины», — надула губы Елена Федоровна. Она бы и сразу ушла, не дурочка, понимает, что злодей и жандармы будут говорить про кровь и грабежи невинных жертв. Но здесь сидел ее будущий любимый муж, а начавшийся допрос развивался так интересно, хотя и жутко.

— Нет, я останусь, — твердо решила вслух Елена Федоровна, а про себя продолжила: «А тебе я отомщу, мой любезный муж. Ты у меня замучаешься просить прощения, фу-у!».

Подождав немного и убедившись, что он победил (дома, скорее всего, они продолжат спор, причем на более яростной ноте) князь продолжил:

— Но ты сам себе сильно ухудшил ситуацию, разыграв легенду о вервольфе. А оборотней не вешают. Их жгут на медленном огне, чтобы дальше мучались. И, я слышал, многие любезные петербуржцы просят его императорское величество именно сжечь вервольфа, опасаясь, что, если его просто повесить, то он может вернуться с того света. Хочешь гореть?

Савин от таких извести еще более осунулся, снова завел свою песню:

— Да ведь мне все равно помирать…

И потом остановился, ясень перец. Умирать ему, похоже, очень не хотелось. Но еще больше не хотелось сгорать на медленном огне. Ибо, как уже говорил попаданец, в первом случае на виселице умирать будет быстро и почти безболезненно. Казнимый даже не задохнется, ему просто сломают кости шеи под весом собственного тела, тяжелым, как у большинства мужчин. Во втором же случае смерть окажется медленной и очень больной. Такой, что тебе самому захочется умереть поскорее.

Князь, конечно, имел возможность облегчить настрой преступника, но не торопился. и отнюдь не из садомазохизма, как вы можете подумать. Нет, злодей должен дойти до такого стояния, чтобы молить о помощи своих тюремщиков, а не кочевряжится. Именно для этого он постарался помочь бывшему трактирщику.

Я, — сказал он многозначительно, — не могу обещать за самого государя императора. Но я постараюсь уговорить его заменить казнь другим наказанием. Например, многократным публичным покаянием среди простого населения, а в начале на допросе. Но это может произойти только при полном твоем сотрудничестве с жандармским управлением.

— Хм, — усомнился его прямой начальник Бенкендорф. Но подумав, признал: — государь может вполне согласиться. Ведь, при всем при том, вы все же его поданный! А государь это всегда высоко оценивает.

— Спасите меня и от смерти, — вдруг рухнул на колени душегуб, — век буду за вас Богородицу молить.

Сотрудники переглянулись.

— Нет, — отказался князь Долгорукий от такой сомнительной чести, — молить за нас Богородицу не стоит — очень сомнительно, что ответит. А вот рассказать о своих гнусных грабежах и кровавых убийствах очень даже надо. И нам, и народу публично.

— Все как есть доскажу, ваше сиятельство, — поклялся Савин. Попытался было перекрестится на иконы красного угла, но, конечно же, не нашел. Все-таки допросная — это не церковь, здесь не Богу молятся.

Тогда перекрестился на Елену Федоровну, сочтя ее определенным эрзацем Богородицы, и смутив ее до предела, а злодеев допрашивают и даже бьют для вразумления.

— Я вижу, здесь две проблемы, — обратил внимание князь Долгорукий окружающих и особенно трактирщика, — первое, как вас спасти от мучительной смерти. И я так и не услышал от преступника его желания избавиться от сожжения на костре. Вам действительно все равно, как умирать?

И второе после первого — как вообще избавиться от статей УК Российской Империи, дарующих смерть. Нуте — с?

— Что мне надо делать? — взмолился запутанный Савин. Если бы ему говорили только о мучительной смерти, то он, возложа молитву на Господа Бога, сжав зубы, молчал бы и ждал этого костра. Но этот странный господин, который так легко говорит от имени его императорского величества, даже не намекает, а прямо говорит о возможности спастись от костра, а то и от смерти.

— Для тебя — каяться и чистосердечно во всем признаться, — обратил к нему острый взгляд Константин Николаевич, — а нам — получив признание, соединить его в логическую картину преступления. И с этим пойти к императору. А там… Его императорское величество бывает добр. По крайней мере, есть некоторый шанс.

— Спрашивайте меня, милостивые господа! — вскричал еще недавно упрямо молчавший преступник.

— М-гм, — удивленно покряхтел Бенкендорф, обратился к находившемуся здесь чиновнику жандармского управления: — Алексей Григорьевич, будьте любезны, ведите допрос.

Князь, немного послушав Савина — а преступник пел, как соловей, — негромко отпросился у шефа жандармов, предложив, как положено, руку своей будущей жене.

Елена Федоровна помедлила, разрываясь между желанием остаться в камере и послушать откровения трактирщика и пойти в след за любимым. Наконец, любовь пересилила. Она решительно взялась за руку Константина Николаевича

— А почему ты ушел из этой камеры? — спросила его Елена Федоровна уже в коридоре, — боишься, что его показания не совпадут с твоими предположениями?

— Нет, милая, — улыбнулся князь официально, — преступник — убийца, он будет каяться и подробно рассказывать как, когда и каким образом он убивал невинных женщин, детей или стариков. С кровью, мясом и кишками. Ты хочешь это слышать?