Константин Николаевич зримо видел, что к злобе примешивается добрая доля ненависти. Это хорошо, пусть и дальше плавает в этих чувствах.

— Зря ты так, — как бы по-доброму пожалел князь Долгорукий. Знал, такая вот полицейская (и даже милицейская) доброта действовала на уголовников, как соль на рану. еще раз посмотрел на пахана.

— Я его с дерьмом съем, этого Вильямишку, — пообещал уголовник, — лишь бы мне отсюда выйти…

И замолчал. И так все было понятно.

— Не выйдешь, — безжалостно подчеркнул попаданец, — кишка тонка с государством воевать.

Пахан ничего не сказал, только полоснул взглядом, как ножом. Эх, сейчас бы по-хорошему поговорить, улестить хотя бы немного.

Но нет. Другие уголовники может бы и сломались, но не этот. Зверь — пахан! Князь посмотрел на него казалось бы равнодушно, а на самом деле оценивающе. Сотрудничать он не будет, однако есть возможность разболтать.

— Есть такая Анюта Ковалева, — сообщил он Крапивину,- зачем ты ее втягивал в свои делишки? Ведь ключ у тебя и так был?

Пахан посмотрел на него раздумывающе. Говорить — не говорить? Затем элементарное желание похвастаться своей успешной деятельностью пересилила и он сказал:

— Под вшивого англичанку хотел положить. Не успел. Сначала ее арестовали, потом вот и меня.

Вот не фига себе. А она-то ничего не сказала.

— А Ковалева-то сама знала? — сально усмехнулся великий князь. Знал, что хоть уголовники и не ненавидят сотрудников силовых структур, а все же их похвала, хотя бы так, им приятна.

— А зачем? — тоже ухмыльнулся Крапивин, — бабам им все равно перед кем ноги раздвигать. А Алертон мужик еще ничего.

Так вот он и отметил своего подельника Вильяма Алертона. Теперь найдем! Компьютеров и социальных сетей пока нет, но и в столице России XIX века людей еще немного. Хотя, если б пахан скажет, то хуже не станет.

Следствие продолжается!

После этого следствие по отношению к Крапивину было простой формальностью. Что бы повесить и так доказательств хватает. С другой стороны, не надо возможности тоже пренебречь еще что-то немного узнать.

— Чем занимается Вильям Алертон, кто таков? — буднично спросил князь сидевшего с невозмутимым видом уголовника.

— Что еще? — сразу окрысился ставший вдруг сумрачным Крапивин, — ничего боле не скажу, суки подколодные!

— Да ведь ты его и так почти сдал! — «удивился» Константин Николаевич простоте уголовника, — теперь уж договаривай, быть любезен!

Победно посмотрел на валяющего на полу уголовника, которого даже в «железе» с трудом держали жандармы.

Вот и пожалуй все. Бриллианты нашли, главных подельников либо взяли под арест, или на поруки. И даже англичанина арестуют без международного скандала. Впрочем, тут все еще впереди. Либо английское правительство возмутится, либо наше в лице Нессельроде. А так, главное, с его любимой все хорошо. Что еще попаданцу надо?

Решил, что сегодня хватит работать, пора отдыхать, как минимум, быть рядом с беременной женой Еленой Федоровной.

Побыстрее погрузился в утепленную, так называемую зимнюю, карету, мечтая о теплой столовой и мягкой постели. И даже, скорее, совместную! Но и только.

Кучер, видимо, тоже был не эскимос, и холод любил не очень. Или понимал, что сиятельный князь за длинный рабочий день очень устал.

Во всяком случае, он постоянно торопил коней, и они шли бодрой рысью. И за несколько коротких минут он приехал домой.

Поблагодарив и, по недавней, но уже твердой привычке дав кучеру серебряную мелочь «на чай», он сам открыл входную дверь. Швейцар торопливо помог ему придержать тугое полотно.

Конечно, господская традиция требовала только постучать в дверь, а там пусть слуга работает. И Константин Николаевич, в общем-то, был бы не против такого подхода. Такую здоровую скотину надо и не так заставлять работать. Но стоять на сильном пронзительном ветру было совершенно не комильфо и не стоило идти на поводу этой дворянско-господской спеси.

Вначале прошел в ее женскую часть здания. Вот там Константина Николаевича ожидал неприятный сюрприз — жена стонала, ее тело порою дрожало и подергивалось. А около постели суетилась незнакомая старуха. Повитуха?

Жестами, чтобы не беспокоить жену, подозвал старуху, не входя в комнату. Та, увидев хозяина, угодливо подошла, предусмотрительно закрыв дверь.

— Схватки у нее, ваше сиятельство, — на молчаливый вопрос ответила она, — говорит, что на хорошей погоде много гуляла и забеспокоила ребеночка. Тот и полез наверх. А ведь ему рано еще. Седьмой лишь месяц. Трудно будет рожать, мужайся барин. Молись Господу Нашему Иисусу Христу.

Да-а, что же так сложно-то. Ведь рождение ребенка — это в любом случае, естественная операция. А если еще и с осложнениями, то, с учетом медицины XIX века, осталось, действительно, только просить помощи у сверхъестественных сил.

Молиться он все же не стал, это было уже сверх его возможностей. Вместо этого он поспешил отправить слугу к гоф-медику Николаю Федоровичу Арендту. Тот, хотя и не был, собственно, акушером, но медиком был опытным.

Таков был уровень медицины того времени. Она была не только примитивна, но еще и не подразумевала особой специализации. Хирург охотно работал терапевтом, а последний подрабатывал акушером и гинекологом. Что делать, это же XIX век!

С гоф-медиком у князя Долгорукого была договоренность относительно беременной жены. Тот охотно согласился. И не только потому, что князь был знатен, богат и любимец императора. Николай Федорович был добряк и любил медицину. В образованной им больницы были пациенты всех сословий. И даже если у какого бедняка не было денег, доктор лечил его за свой счет.

Так что князь был спокоен за такого медика. Тот приехал через некоторое время, поздоровался с хозяином, помыл руки и поспешил к роженице. Обратно он вышел озабоченным и сумрачным. Признался:

— Однако, Елена Федоровна сама себе подкузьмила. Подсадила тело ходьбой, вот и роды начались предварительно, куда ранее, чем надо. Помилуй Бог, седьмой месяц, а он уже выходит. Трудные будут роды, Константин Николаевич, готовьтесь к этому.

Попаданец только развел руками. Он хоть и из будущего времени и в целом образован лучше, но не медик. Попросил поужинать, пока роды не начались. У Елены Федоровны находились повитуха и служанка Марфа, и этого было пока достаточно. Заодно и сам мог поесть.

Прошли в столовую. Слуги работали. По крайней мере, в доме было очень тепло и чисто. Весьма вкусно пахло, напоминая, что они хотя и пообедали, но в неопределенном прошлом и неплохо бы на долгую ночь на желудок что-то накинуть. Николай Федорович в преддверии сложных времен, совсем невозражала. Более того, охотно прошел.

Прекрасный ужин (спасибо кухарке Авдотье!) вскоре их утихомирил, и поздний чай они пили уже спокойно, пока встревоженная Марфа позвала доктора.

— Там началось, — почти испуганно сообщила она, — Перфильевна (повитуха) говорит, что роженица уже родит!

Марфа, вообще-то, за долгие годы с тесными отношениями с госпожой научилась говорить «по-господски». Но сейчас, видимо, от волнения, простонародное происхождение бросалось очень выпукло. Да уж!

Брошенный всеми, Константин Николаевич поднялся в свой кабинет. Что за время этот XIX век! Ни телевизоров, ни компьютеров с интернатом. Волнуешься, нервничаешь, а как отвлечься не знаешь! Взять, что ли хоть старый номер «Санкт-Петербургских ведомостей», может, хоть отвлечешься.

Но статьи прошлого времени, да еще в официозе, только еще сильнее нагоняли тоску. Попаданец сам не понял, как задремал.

Разбудила его другая служанка Анна, взятая Николаем Федоровичем на роль «приноси-подай».

— Барыня родила, ваше сиятельство, — грустно сказала она, — дохтур вас попросил приди.

Вот ничего себе, какие тут звуконепроницаемые стены! Нет, он слышал отдельные, особенно громкие крики роженицы, но все равно уснул. И весь мучительный, а для жены еще и болезненный процесс появления нового человека он сладко проспал.