Динь-динь-ш-ш-динь-динь-динь-ш-ш…

Правда, у Тучки колокольчика не было. Мачеха не захотела колокольчик покупать, пожалела монет, но велела Каське получше присматривать за коровой.

Он и присматривал не за страх, а за совесть.

Но как-то однажды выдался у Каськи тяжёлый день.

Точнее, всё началось ещё с ночи.

Тогда повадился к ним на огород шастать по ночам заяц. То морковь погрызёт, то капусту, а что не погрызёт, то потопчет.

Рассердилась мачеха и обвинила во всём Каську.

— Из-за тебя всё, бездельник! Ты дыры в плетне заделать не можешь.

Каська и заделывал дыры, но зайцу это нисколько не мешало.

— Изволь изловить этого зайца, бездельник! Хоть всю ночь сиди.

И муж её присоединился.

— Если нынче ночью хоть один листик пропадёт, выдеру так, что неделю сидеть не сможешь.

Пришлось в ту ночь Каське ночевать в огороде, сторожить. Взял он подстилку, уселся под яблоней. Не так уж тут было и плохо, надо сказать. Прохладно только. Ну, ничего.

Было тихо. Изредка ухала сова. Ветки деревьев покачивались.

Каська сидел, размышлял о зайце, о том, как бы не пропустить его. Поймать, конечно, не получится, но напугать можно. Наверно, лучше было бы собаку во двор выпустить, она бы подняла такой лай, что никакому зайцу мало бы не показалось.

Но мачеха не держит собаку, потому что её кормить надо.

А он у них, значит, вместо собаки, подумал вдруг Каська.

Он был незлобив по характеру, но сейчас вдруг на него нахлынула обида. Каська припомнил все придирки, которые слышал от мачехи с мужем. Хлебом и водой они его попрекали, а между тем жили в его родной избе, и заставляли работать с утра до ночи.

Другие ребята могли играть, общаться друг с другом. Сейчас он вдруг осознал, что уже давненько не успевает этого делать — мачеха придумывает всё более и более сложные задачи для него, с которыми иной раз и за день не удаётся управиться. Стоило подивиться её неистощимой изобретательности.

Из одежды своей он давно вырос, вся она поистрепалась, ещё добро — бабушка Мара подштопает, или кто из соседей, которых он подменял в стаде, со своего плеча что-нибудь отдаст.

И всё время на него кричали. Кричали и ругались, обвиняли в правдах и неправдах. Это было всего обиднее. Он когда-то думал, если будет всё делать хорошо, то его полюбят, но ничего из этого не вышло. Если мачеха не находила, что сказать плохого, то просто молчала. Однако это бывало редко.

Каська почувствовал, что на глаза навернулись слёзы. И без того смутные ночные картины расплывались и туманились ещё больше.

Нет!

Каська мотнул головой так, что стукнулся о ствол яблони. Не будет он плакать. И прислуживать мачехе с мужем не будет.

Почему он вообще с ними живёт?

Так сложилась его судьба, но почему он не может её изменить?

Ведь может же, может!

Каська, взбудораженный, вскочил. Дунул ветер, растрепал его волосы. Вокруг была тьма, и все предметы тонули в ней, но внутренним взором Каська видел нечто необыкновенное, сверкающее, удивительное, видел моря, города, пустыни, дворцы, видел восходы и закаты в дальних странах, видел горы сокровищ, пыльные дороги, неведомых зверей и птиц, видел мудрецов, царей и воинов, видел прекрасных дев, видел себя, совершающего подвиги, себя, творящего, себя, раскрывающего великие тайны.

Всё это явилось ему одновременно, и он стоял, потрясённый, не зная, какой образ выхватить из этой лавины. Видения было нечётки и непонятны, но невероятно заманчивы, они звали вперёд, вдаль, в неведомое.

Каська шагнул вперёд, споткнулся и пришёл в себя.

“Что это? — подумал он восхищённо. — Может, я невзначай Белого оленя увидел?”

Эта мысль лишь развеселила его, не напугала нисколько. Нет, Белого оленя он не видел. То были его собственные мечты, ранее дремавшие, а сейчас, от толчка обиды, всколыхнувшиеся и вскипевшие.

Восторг схлынул, но осталась уверенность — он всё сумеет. У него всё получится.

Но что — получится?

Тут Каська задумался надолго. Он не знал, чем собирается заниматься в будущем, никогда об этом не задумывался, жил себе один день за другим.

Однако сейчас, видимо, надо задуматься?

Пока мир его ограничивался деревней Синью и лесом. Он даже никогда не был в большом поселении Ожерелье, где проходила порой ярмарка. Люди деревню редко покидали, и приезжие появлялись в ней редко.

Нашествие кочевых племён, взбаламутившее всю Триладу десяток лет назад, не докатилось до его деревни. У Ожерелья были стычки, было ополчение, были отряды государевых воинов, вражеские конники, рассказывают, появлялись у самой околицы. Но Синь не заинтересовала кочевников. Добираться сюда непросто, а выгоды никакой.

Изредка, не чаще раза в год, заезжали царёвы служители вершить суд и собирать пошлины. Но пошлины были невелики, а судить никого не требовалось. Приезжие убеждались, что деревня стоит на месте, рассказывали новости, в которых правда переплеталась с вымыслом следующим образом: часть — правды, две части — вымысла. Потом принимали дары мехами, изредка — самоцветами, и отправлялись восвояси.

Нельзя сказать, что совсем уж ничего не происходило в Сини. Порою юноши отправлялись поискать счастья в других краях. Порою за девушками приезжали сваты из других сёл. Порою охотники на недели уходили далеко на север, добывать драгоценного пушного зверя, которого никто, кроме них, отыскать не мог. Порою искатели находили в скалах камни драгоценные, прозрачные, и потом продавали в Ожерелье.

Но большей частью жизнь деревни протекала безмятежно, ровно и размеренно.

Каська и не против был бы так жить, проводя дни в мирном труде и спокойных беседах, кабы не обиды от родственников. А поселиться отдельно, построить свой дом он сможет ещё очень не скоро.

Ну что ж, он не будет ждать.

В эту ночь Каська дал себе клятву, что терпеть больше не будет.

— Я с ними жить не стану! — упрямо произнёс он, негромко, но вслух.

Слова имеют силу, да и мысли тоже. Они неслышно перекинули рычажок где-то в механизме мироустройства, и Каськина судьба была направлена по иному пути. Но он об этом не подозревал, продолжая обдумывать, как перестать зависеть от мачехи.

Он ещё не знал, как это устроит, но устроит обязательно.

Как?

Поток его дум катился по ровному руслу, словно кто-то убрал запруду, раньше преграждавшую им путь.

Напроситься со старшими, с охотниками, с добытчиками золота и самоцветов? Не возьмут его сейчас. Года через три, не раньше.

Самому уйти из деревни?

Эта мысль показалась сперва ему невозможной, пугающей. Да, здесь была недобрая мачеха, но здесь были и его друзья, и бабушка Мара, и кузнец, и даже корова Тучка.

Но тут же он вспомнил свои видения, свой недавний восторг. Не зря же это всё ему явилось. А ведь то были иные края, далёкие земли. Они ждут его.

Думы его испуганно заметались.

Хорошо мечтать об иных землях. Совсем другое дело — отправиться туда.

Я не смогу, подумал Каська. Я ещё маленький. Сразу испытал облегчение, ведь у него есть оправдание, чтобы ничего не делать. Сразу догадался, что сам себе ищет отговорки и рассердился на себя.

Струсил?

— Ничего я не струсил, — проворчал он.

Но идти через леса одному опасно.

Каська уже знал, что такое лес. Он непостоянен и изменчив. Часто он ласков, обступает тебя, ласкает слух своим неумолчным умиротворяющим шумом, ссыпает на травы и хвою сквозь сито листвы солнечные блики. И дорога ровная, и понятно, куда идти, и каждое дерево на твою тропку указывает.

Но бывает иначе, когда лес хмур и страшен. Тогда угроза таится в нём. Тогда он может тебя не выпустить, если окажешься вдруг в чаще. Закружишься, заблудишься, и загрызут тебя звери, или просто сгинешь.

Старшие, опытные люди, знают, как с лесом в любом его настроении обращаться. Но и с ними всякое бывает.

Надо прибиться к кому-нибудь. Только к кому прибиться? Торговых людей здесь не бывает. Если только попасть в Ожерелье, то можно было бы что-то придумать.