Кузнец вдруг усмехнулся.

— Смешно вот, что я так подробно про лес говорю. Всю жизнь, почитай, мы в лесу проводим, что про него толковать? Но тот день прямо вырезан в памяти в мельчайших подробностях, как на плите каменной. Верно я говорю, Гриц?

Сосед покивал, помотал согласно головой, он казался заворожённым рассказом, взгляд его был устремлён в воспоминания.

Кузнец продолжил рассказ.

— Бредём так по лесу. По краям тропки колокольчики, белые и лазоревые, ягода чёрная, красная. Лошадь ржёт порой жалобно. Над тушей коровьей уж мухи жужжат. Возница всё время головой крутит, глаза испуганные. Я вида не подаю, но самому кажется — неуютно вокруг как-то.

Уж совсем углубились мы в лес. Много валунов стало попадаться, мхом поросших. Их чем ближе к скалам, тем больше. И в какой-то миг понимаю я — всё. Не одни мы на этой тропе.

В кустах вокруг стало то и дело шуршать и потрескивать, но не от ветра. Голову повернёшь — на краю зрения за деревьями серые тени исчезают.

Лошадь захрапела, уши прижала. Возница её успокаивает голосом, а сам не меньше трясётся. Да и мы все тоже.

Приезжий оборачивается, машет как ни в чём не бывало — идём дальше!

“Долго ещё?” — спрашиваю.

“Нет”, - отвечает. — “Чуть-чуть осталось. На большую прогалину нам надо”.

Большую прогалину я знал. Недалеко от скал вдруг расступался лес, и являлась поляна, низенькой травкой и кустами заросшая, и мелкими камешками засыпанная. А в середине поляны был холм, громадный, хоть и пологий, но высокий, много выше деревьев в лесу. Поговаривают, что под холмом великий воитель древности похоронен, но я что-то сомневаюсь, как бы он в нашу глушь попал?

Двинулись мы дальше к большой прогалине.

А за деревьями, уже близко-близко, стремительное движение и вой начались, то в одном месте, то в другом.

Окружали нас волки.

И совсем уже на подступе к большой прогалине вышел на тропу перед нами бурый волк.

Правду говорила Акулина. Был он заметно больше обычного. Смотрел на нас бесстрашно, скалил зубы и словно примерялся, на кого прыгнуть первым.

У одного из наших был с собой лук. Сорвал он его, натянул тетиву и выстрелил. Тетива зазвенела, свистнула стрела, полетела, ударилась в волчью шею.

Должен был бы волк упасть замертво, да только отскочила от него стрела. Зверь ощерился, словно захохотал беззвучно. И пошёл на нас.

Приезжий быстро оглянулся на стрелявшего, покачал головой укоризненно. А потом двинулся навстречу волку. И остановились они друг напротив друга.

“Прости, — сказал приезжий бурому, словно разумному существу. — Люди боятся и совершают необдуманные поступки. Но подождите немного. Мы устроим вам пир и будем привозить мясо постоянно. Только оставьте деревню в покое”.

Снова оскалился волк, будто торжествовал, повернулся и скрылся в чаще.

А мне, признаться, не понравилось это. Не договаривались мы так — волков постоянно мясом снабжать.

Приблизился я к приезжему и говорю ему тихонько:

“Мы так коров не напасёмся, если волкам их всё время отдавать”.

Он так углом рта дёрнул, и ответил ещё тише:

“Это не потребуется”.

Повернулся резко и дальше пошёл по тропе. И мы за ним. Через несколько минут уж большая прогалина впереди замаячила, и вскоре вышли мы на открытое пространство.

Вышли — да лучше б не выходили.

Пока брели мы через лес, что-то непонятное с погодой сотворилось.

Тучи, совершенно чёрные, никогда таких не видывал, заполнили всё небо над прогалиной. Они всё время тревожно клубились, словно нечисть какая-то баламутила их сверху. Темно стало, словно уже сумерки. А ведь день только клонился к полудню.

Ветер подул сильный. Кусты пригибал, деревья. Так и слышалось, как они стонут от его порывов. И то и дело гремел за краем леса гром, похожий на вой.

Жутко всем стало.

Приезжий, которому всё было нипочём, указал на холм и сказал: “Туда”.

Мы двинулись вверх по склону. Склон там весь камнями засыпанный, ехать тяжело, лошади трудно, того и гляди телега поломается.

Он шепчет: “Ещё немного!”

Из леса, смотрю, волчьи морды высовываются. Как отошли мы, они за нами двинулись. Цепью идут, бурый посередине. Не меньше дюжины их, а то и больше. А мы всё тащимся, камни обходим, телегу подталкиваем и ломаем голову: что задумал наш проводник?

Вот наконец вылезли мы на плоскую вершину холма.

И тут, отдышавшись, увидел я чудную вещь. Здесь, на этой проплешинке, которая высоко над лесом поднималась, были вкопаны те самые стержни железные, которые я выковал. Точнее, один стержень получился, потому что были они один в другой вставлены и над холмом поднимались гораздо выше человеческого роста.

“А вот теперь — быстро!” — говорит приезжий. — “Подкатывайте телегу и сваливайте коровью тушу под стержень”.

Начали мы сваливать, чуть замешкались, туша тяжёлая.

“Быстрее, — повторяет он, — да чем ближе к стержню, тем лучше. Только сами его лучше не трогайте”.

“Это почему?” — спрашивает Гриц.

Посмотрел приезжий на него мрачно и отвечает: “Увидите”.

В конце концов, сделали мы, как он велел. Торопились и без его предостережений, потому что волки тем временем совсем уж к нам приблизились.

А потом погнали перепуганную лошадь с телегой вниз, и сами следом.

Тем временем накинулись волки на коровью тушу.

Мы всё ниже спускались, порой оглядывались и наверх поглядывали — что будет? Приезжий, который раньше шёл впереди, теперь отстал. Мы машем ему, но он головой покачал и отвернулся от нас. Уставился на пирующих волков.

Гром стал грохотать чуть ли не каждую минуту, и молнии начали посверкивать, то с одной стороны, то с другой. Вот-вот должен был хлынуть дождь, но никак не начинался.

Мы остановились на середине склона. Рык волков был нам слышен, хотя они почему-то не грызлись, не отталкивали друг друга. Бурый вожак возвышался над всеми и точно повелевал остальным.

“Сейчас они с коровой покончат, — пробормотал кто-то, — а потом за нас примутся”.

Приезжий, стоя к нам спиной, воздел руки к грозовому небу. Зарокотал громовой раскат.

Он стоял так, словно ожидая чего-то, потом вдруг крикнул в клубящиеся облака: “Сойди!”

Ничто ему не ответило. Он сделал пару шагов к волкам, поднял голову кверху и воззрился в небеса.

“Да что он делает?” — в отчаянии выкрикнул наш возница.

Молния полыхнула прямо напротив нас зигзагом, гигантская трещина, расколовшая небо, задержалась на несколько мгновений, озарив оскаленные волчьи морды, и померкла. Грохот наполнил поднебесье.

И когда он стих, наш упрямый проводник ещё раз протянул руки к грозе.

“Сойди же!” — вновь воззвал он повелительно.

И на этот раз молния прямо с зенита на наших глазах ударила прямёхонько в железный стержень на вершине холма!

Она, видимо, ненадолго ослепила нас, потому что, помню, черным-черно стало. Потом, не знаю, как скоро, стал я различать пред собой что-то. Сперва телегу увидел, потом товарищей своих, потом, подальше, приезжего, уже с опущенными руками, с опущенными плечами, неподвижно стоящего.

А где же волки, думаю? Моргаю, стараюсь разглядеть. Тихо, неподвижно на вершине.

И понял я, что лежат волки вокруг коровьей туши неподвижной грудой. Убила их молния, всех до единого.

Долго мы все так простояли. Потом приезжий шевельнулся, двинулся на вершину, и первое, что начал делать, не обращая внимания ни на что вокруг — стержень разбирать.

Я тоже поднялся к нему.

“Что ты делаешь?” — спрашиваю.

Он кивнул на стержень.

“Эта вещь привлекает молнию. Если сейчас не уберём, придёт следующая и убьёт нас тоже”.

Признаться, дрожь меня пробрала. Волки, ещё считанные мгновения назад грозные, полные сил, валялись друг на друге, так и продолжая скалить зубы. Сила, погубившая их, помогла нам, но нас страшила. Сумрак, казалось, сгустился ещё больше, и палёной шерстью попахивало.

А он ведь колдун, чародей, раз молнию призвал.