– Это была моя первая рюмка. Ужасно.
Собутыльница словно помолодела, блеснула глазами и захохотала ещё задорнее прежнего. А я в очередной раз услышал в её смехе луговые колокольчики, которые росли недалеко от мое пещеры. В прошлой жизни. Такие же уютные и домашние.
На самом деле в моём мире тоже был алкоголь. Тамошние человеки все: от короля и до беднейшего крестьянина грешили этим по праздникам и в будни. А уж число трактиров в одной только столице явно превышало количество чешуек во всей моей шкуре. Наведываясь в город в обличье торговца либо учёного, я часто проходил мимо светящихся окон, слышал выкрики тостов, стук бьющихся друг о друга кружек, оскорбления, драки и трескающуюся от ударов мебель. Отвратительное зрелище.
Я поёрзал на табурете, безотчётно пытаясь взмахнуть хвостом и встопорщить спинные пластины. Но, увы, в нынешнем теле это выглядело странно и смешно. Только-только успокоившаяся старушка снова хихикнула.
– Фантомные боли? Не переживай, в душе ты так и остался драконом и даже сможешь летать во сне. А теперь… С почином! – когда успела? Наши рюмки, уже заново наполненные всклянь, стояли на столе. – Ты – крупный дракон, тебя одной не свалишь. Обычно я использую травяные чаи и свечи, но тут ничего нет под рукой. Больше не будем пить. Обещаю. Твоё здоровье, касатик!
Вторая рюмка пошла иначе. Легче, но всё равно невкусно и неприятно. Побыстрее бы это закончилось. Снова накатили тепло, жар и какая-то колоссальная расслабленность. Словно из тела вынули все косточки, и оно лежит на стуле холодец холодцом, в уюте, в сытости и никуда не торопится. Вспомнился недавний поединок. Словно через пелену дождя вспомнился. Будто смотришь кино по телевизору из другой комнаты сквозь бабушкины шторы из органзы.
Вот стоят двое с одной стороны. Косой и Толстяк. Уверенные и сильные. Напротив них худой сутулый парень, боится, лебезит. Они бьют его, роняют, пинают, а он всё не встаёт. Валяется на траве, жалкий и оплёванный.
Как же это так? Ведь я же их победил и упал-то всего лишь на одно колено. Почему мне видится всё иначе? Когда всё успело поменяться? Я же помню… Но нет, смотрю дальше, расслабленно и сосредоточенно одновременно. И вопросы рождаются в голове простыми, безэмоциональными фразами.
Вот они добивают третьего, кричат что-то, пинают под рёбра и уходят. Косой неловко шагает, на ровном месте цепляется за траву и летит с разворотом на землю. Прямо носом об камень.
Откуда там взялся этот камень? Там же болото, мшистая, вязкая земля, даже чуть пружинящая под шагами.
Толстяк пытается помочь, удержать, схватить за руку, но не рассчитывает и падает вместе с товарищем, со всей силой приземляясь на чужое колено…
Зачем Косой так выставил ногу? Что, вообще, происходит? Такого точно не было…
Слышен треск. Опять их лица крупным планом: кровь во рту, на зубах, под грязной штаниной Косого угадывается перелом, неестественно изогнутая нога. Он воет, пытается перекатиться в другое, менее болезненное положение, а Толстяк бежит. Увидев, что случилось, что он натворил, теряет весь гонор и уносится прочь, запинаясь и прихрамывая.
Теперь я увидел это выражение из книжек вживую – только пятки сверкают. Совсем другой сюжет, иное развитие событий, но точно такое же окончание.
«Не торопись, досмотри», – словно через подушку доходит Флюрин голос, тихий, вкрадчивый, но настойчивый.
Избитый парень стонет и начинает подниматься. Его руки дрожат, когда он опирается ими о землю, вот он снова падает, заходится кашлем, сплёвывает кровавую слюну. Опять покачивается, тело круто наклоняется, грозя рухнуть, только в этот раз падающий успевает подставить колено. Наконец, каким-то нечеловеческим усилием приводит себя в вертикальное положение и, пошатываясь, бредёт к лежащему на земле Косому. Тот уже не воет, а лишь настороженно смотрит на приближающегося.
Липкий и неприятный страх заполняет картинку.
Косой пытается отодвинуться, елозит задницей и локтями, цепляется сломанной ногой, воет. Наконец первый доходит, протягивает руку, шарится в карманах, второй орёт как оглашенный, извивается ужом. Даже где-то как-то лучше ужа.
Высокоразвитый примат. Умеет кричать.
Наконец, первый находит, что искал, вытаскивает у Косого из куртки сотовый, набирает номер и что-то говорит. Резко складывает телефон-раскладушку, пластмассовый щелчок звучит одновременно с замолчавшим Косым, и, не глядя, кидает лежащему.
Кадр заполняется недоумением, словно резкий ветер вдруг выдувает все предыдущие эмоции. Растерянность сквозит в позе внезапно переставшего елозить Косого, недоверие словно разлито в воздухе и медленно оседает на траву. И как будто через трубку, приложенную к уху, громко и отчетливо я слышу собственный голос:
– На эту окраину по ночам никто не ходит. На крики тоже никто не придёт. Я вызвал скорую. Дождись их и езжай в больницу, а мне надо домой, – он ещё раз сплёвывает кровью на траву, чтобы выговорить окончание, чтобы не утопить эту фразу в заполнившей рот солоноватой жидкости. – Меня бабушка дома ждёт.
Я смотрел, как он, не оборачиваясь, прихрамывая, медленно идёт, переставляя ноги, хватаясь за живот. Я знал, что у него болит всё внутри, что хочется лечь в траву, в лужу, на холодную землю и уставиться в это равнодушное ночное небо, но… он идёт, переставляя непослушные ноги, шаг за шагом, метр за метром.
«Ночи уж больно холодные, не дело на земле лежать», – Флюрин голос ласково прошелестел и стих.
Я вдруг вспомнил себя, лежащего там, на склоне горы, среди раскуроченной пещеры, бывшей когда-то моим уютным домом. Вокруг солдаты и крестьяне, всё оружие направлено на меня, и то же самое желание – смотреть в небо и ждать, ждать, когда кровь перестанет течь и всё ощущения пропадут… Когда больше не придётся ничего испытывать. Ничего и никогда. Кажется, именно там, на склоне горы я перестал чего-то хотеть, и в этом мире – даже не начал. Продолжил плыть по течению, легко соглашаясь и также легко отказываясь. Перелистывая книги из чисто практического интереса – убить время, выясняя, зачем я здесь. Разговаривал с бабушкой, слушал «друзей», ел, пил, спал, просто потому что так заведено этим миром. Наверно, не напади на меня эти идиоты, я бы продолжил жить по инерции слабого человеческого тела.
– Видал? Вот так с ними надо было, а ты сразу силой кидаться, – я неожиданно вынырнул из видения, обнаружив себя там же – за столом с красной клетчатой скатертью, напротив Флюры. – Но не бои́сь, я поработала немного, так оно всё им и запомнится. Только не напортачь потом. Ладно? Договорились?
– Спасибо, – в горле пересохло, чашка, каким-то непостижимым образом снова наполненная горячим чаем стояла передо мной. Во мне словно что-то зазудело, какие-то поломанные детали, выпавшие кусочки паззла вставали на место, хотелось чего-то хотеть, и, кажется, я поблагодарил собеседницу именно за это.
– Эх, какие ж вы всё-таки хилые, дракончики. Одна мелкая разборка, и сразу «мне незачем жить». Ты хоть представляешь, сколько среднестатистический человек таких локальных трагедий за свою жизнь переживает? То-то и оно! Учись, балда. И больше без толку силу не трать. Я твоей Валентине Ивановне позвонила, сейчас она за тобой придёт. Кто ж знал, что тебя с двух рюмок так развезёт. Много не пей! Ни с кем.
– А раны? – я вдруг осознал, что единственное, что у меня сейчас болит, а точнее гудит и вращается, это голова.
– Я не зря свой самогон пью. Сейчас уснёшь сном младенца, а к утру будешь как огурчик. Обращайся, ученичок.
– Ученичок?
– Потом, как протрезвеешь, поговорим. Мой телефон я тебе оставила. Лучше бы тебе, конечно, с силой потренироваться, или даже ко мне в город приехать. Но это потом, когда ты сам определишься. ПТУ опять же… Вдруг, и правда, захочешь.
Cобутыльница не соврала. Вскоре в гости заявилась моя бабушка. Они оказались знакомы, и даже планировалось, что Флюра меня при случае, как-нибудь посмотрит, а то я какой-то странный стал после аварии. На этой фразе она мне так подмигнула из-за плеча бабушки, что я покраснел. Валентина Ивановна охала, ахала, извинялась за доставленные неудобства, но едва выйдя за ворота, практически назидательно повторила недавний совет:
