До сей поры Наджа не допускал фараона Нефера-Сети до участия в переговорах. Он отвлекал его повседневными делами: занятиями с учителями и тренировками с оружием, устраивал встречи с послами, купцами и священнослужителями, которые выпрашивали уступок или пожертвований. Наконец Нефер взбунтовался, и тогда Наджа отправил его на соколиную охоту в обществе младших сыновей Апепи. Вылазка получилась далеко не безмятежная: первый день окончился жарким спором из-за добычи, едва не перешедшим в потасовку.

На следующий день по совету Таиты к охотникам присоединилась царевна Минтака, взяв на себя должность миротворца. Даже старшие братья уважали сестру, поэтому смирили гнев, тогда как в иной обстановке обнажили бы мечи и набросились на египтян. Пока Минтака ехала рядом с Нефером в его колеснице, его враждебность утихала. Переставая замечать похвальбу и задиристость неотесанных родичей царевны, юноша наслаждался ее умом и осведомленностью, не говоря уж о ее близком присутствии. В тесном пространстве повозки, пока они преследовали по пересеченной местности стада газелей, их часто бросало друг на друга; в таких случаях девушка хваталась за Нефера и долго не отпускала, даже когда непосредственная опасность оставалась позади.

Вернувшись в храм, Нефер послал за Таитой, якобы желая поделиться с ним впечатлениями от охоты, но мысли его витали далеко. Даже когда наставник поинтересовался успехами любимого сокола мальчика, Нефер едва его услышал. А потом неожиданно спросил:

– А тебя не удивляет, Таита, какими нежными и теплыми бывают девушки?

На утро шестого дня писцы завершили работу, и записанные на пятидесяти табличках условия мирного договора готовы были к утверждению. На этот раз Наджа пригласил фараона принять участие в церемонии. Присутствовали и отпрыски Апепи, включая Минтаку.

Снова храмовый двор заполнился блестящей толпой венценосных и знатных особ, и царский глашатай торжественно начал зачитывать текст договора. Нефер сразу обратился в слух. За проведенные с Минтакой дни они много обсуждали эту тему и теперь обменивались многозначительными взглядами всякий раз, когда обнаруживали недоработку или пропуск в том или ином условии. Впрочем, таковых оказалось немного, и Нефер не сомневался, что узнаёт тайное влияние Таиты в изложении многих условий длинного соглашения.

Наконец настало время прикладывать печати. Под резкие рулады бараньих рогов Нефер вдавил свою печать во влажную глину. Апепи сделал то же самое. Неферу неприятно было видеть, что гиксос узурпировал священное право фараона и завел у себя государственную печать.

Под пристальным взором Наджи, чувства которого скрывал толстый слой грима на лице, новые соправители двух царств обнялись. Апепи заключил гибкую фигуру Нефера в свои медвежьи объятия, и все собрание разразилось громкими криками: «Бак-кер! Бак-кер!» Воины били оружием в щиты или колотили тупыми концами копий и пик по каменным плитам пола.

Неферу едва не сделалось дурно от источаемого телом Апепи густого запаха. Чего гиксосы так и не позаимствовали из обихода египтян, так это понятия о телесной чистоте. Нефер утешал себя мыслью о том, что уж если ему неприятен этот запах, то какое испытание ждет Наджу, когда царь обратит внимание на него. Мальчик аккуратно высвободился из кольца рук соправителя-фараона, но Апепи широко улыбнулся ему с высоты своего роста и, будто добрый дядюшка, положил волосатую лапищу на хрупкое плечо Нефера.

– Жители могущественной земли, которая теперь снова стала единой, я обязуюсь служить вам и любить мое отечество, – обратился гиксос к толпе. – В доказательство этого я предлагаю выдать мою дочь царевну Минтаку за фараона Нефера-Сети, с которым мы совместно управляем Египтом. За фараона Нефера-Сети, делящего со мной корону Верхнего и Нижнего царств, который станет мне сыном, а сыновья коего будут моими внуками!

Над двором повисла тишина: присутствующие переваривали это неожиданное заявление. А затем народ разразился еще более восторженными криками одобрения, а стук оружия и топот подбитых гвоздями сандалий воинов сделались оглушительными.

На лице фараона Нефера-Сети появилось такое выражение, которое, если бы речь шла о простом смертном, можно было обозначить как дурацкую улыбку. Он глядел через двор на Минтаку. Девушка застыла, закрыв ладонью рот, как если бы старалась сдержать крик или стон, а ее широко раскрытые глаза в изумлении смотрели на отца. Постепенно щеки ее залила густая краска, и она бросила застенчивый взор на Нефера. Они смотрели друг на друга так, будто в этом переполненном дворе не было никого, кроме них двоих.

Таита наблюдал за ними от подножия фараонова трона. Он понял, что Апепи точно рассчитал момент для подобного заявления. Теперь никто, будь то Наджа, Трок или еще кто-то, не смог бы воспрепятствовать этому браку.

Таита располагался недалеко от трона Наджи. Даже толстый слой грима не мог спрятать жестокого разочарования регента, прекрасно понимавшего, какие сложности сулит ему такой поворот. Женившись на Минтаке, Нефер окажется недосягаем для него. Наджа чувствовал, как двойная корона ускользает из его цепких рук. Видимо, он ощутил на себе взгляд Таиты, потому как посмотрел в его сторону. Лишь на краткий миг Таите удалось заглянуть в самую глубину его души. Ему показалось, что он смотрит в пересохший колодец, до краев полный кобрами, в честь которых регент и получил свое имя. Потом Наджа прикрыл злые желтые глаза, холодно улыбнулся и кивнул в знак согласия и одобрения, но евнух знал, что в голове регента кипят иные мысли. Однако были они настолько стремительными и запутанными, что даже магу не по силам было уловить их.

Таита перенес внимание на стоящего среди гиксосов Трока. В отличие от регента, военачальник даже не пытался скрыть своих чувств. Его обуревала черная ненависть. Борода у него встопорщилась, а лицо опухло от прилива крови. Он приоткрыл рот, как будто намереваясь выразить возмущение или протест, но затем снова стиснул зубы и взялся за эфес меча. Пальцы у него побелели – с такой силой он сжимал рукоять, и на миг Таите показалось, что Трок готов выхватить клинок и прорубить себе путь через толпу к хрупкой фигурке Нефера. С огромным трудом гиксос взял себя в руки, пригладил бороду, потом резко повернулся и зашагал прочь со двора. Толчея была такая, что этого почти никто не заметил. Только Апепи посмотрел ему вслед с презрительной ухмылкой.

Как только Трок скрылся между гранитными колоннами со статуями Хатхор, Апепи снял руку с плеча Нефера и подошел к трону Наджи. Он легко поднял регента с подушек и прижал к груди еще более пылко, чем прежде фараона. Губы его почти прижались к уху Наджи.

– Больше никаких египетских трюков, ароматный мой цветочек, – едва слышно проговорил он. – Не то я засуну их в твою задницу так глубоко, насколько руки хватит.

Царь уронил Наджу на подушки, потом уселся на трон, поставленный для него. Побледневший регент приложил к носу надушенный льняной платок, собираясь с мыслями. По двору волна за волной прокатывались одобрительные крики. Как только они стихали, Апепи ударял кулачищами по подлокотникам кресла, побуждая к новым восторгам, и ликование начиналось снова. Повелитель гиксосов очень радовался сам и побуждал к этому остальных до тех пор, пока у них не иссякли силы.

С короной дешрет на голове, обозначающей властителя Нижнего Египта, он был самой заметной фигурой. Рядом с ним Нефер, даже украшенный высокой короной хеджет, казался сопляком. Наконец, после последнего взрыва радости, Наджа поднялся и вскинул обе руки. Наступило благодатное молчание.

– Пусть подойдет священная дева!

Выступив во главе своих прислужников, верховная жрица храма подошла к двойному трону. Перед ней две жрицы несли короны-пшент двойного царства. Под звуки хора, воспевающего богиню, достопочтенная настоятельница сняла с голов соправителей одинарные короны и заменила их двойными, символизируя объединение Египта. Затем она дрожащим голосом благословила обоих фараонов и новую страну, после чего удалилась в недра храма. Последовала минута неопределенности, потому как в долгой истории Египта то была первая церемония добровольного объединения и никто не знал, каким порядком следует ее проводить.