«Нет, в полушубке было бы сподручней», — подумал Тимофей. Впрочем, он отказался от этой мысли, когда они опять встали и отправились в обратный путь. Фу, до чего же тяжело бродить в ночном лесу, то поднимаясь на сопку, то спускаясь в распадок.

Недалеко от заставы с Тимофеем приключился конфуз. У развилки тропок Ишков спросил его:

— Куда нам, друже? Налево?

— Налево вроде, — неуверенно ответил Тимофей.

— А может, направо?

— Нет… Да…

А кто его разберет: налево сосняк и направо сосняк. Совсем одинаковый. Все приметы теряются во мраке. Тимофей топтался на месте.

— Так, друже, не годится, — сказал Ишков. — Двинешь не той тропой — и проплутаешь: ужин перегорит в духовке, нас поджидаючи… А может случиться и того хуже — врага упустишь… Ну, гляди сюда: вот на фоне неба лиственница с раздвоенной вершиной. Не туда смотришь… Вот тут, тут… Нашел? Она должна остаться от нас справа, понял?

— Понял, товарищ старшина…

— Ну, пошли…

На заставе Ишков доложил Мелекяну, что происшествий на границе не случилось. Начальник заставы сидел в канцелярии, все убранство которой — письменный стол, стул да макет участка границы, и составлял план работы. На столе, рядом с чернильным прибором, стоял стакан крепкого чая. Мелекян положил ручку, провел, приглаживая, ладонью по своим вьющимся волосам и с удовольствием потянулся.

— Как прошел ваш первый наряд, товарищ Речкалов? — обратился он к Тимофею.

— Да так себе, товарищ капитан… Ничего особенного, — ответил тот.

Потом Тимофей с Ишковым чистили оружие, сапоги и шинели. Тимофей с огорчением отметил, что его одежда и обувь гораздо грязнее, чем у старшины. А ходили и лежали едва ли не рядом. В довершение ко всему оказалось, что Тимофей порвал сучком погон. Пришлось портняжить.

Пошли ужинать. Нажметдинов, заспанный, всклокоченный, в кое-как напяленном колпаке, достал им из печки битки с жареным картофелем, блины, поставил по стакану сладкого топленого молока. Ишков все это быстренько подчистил, но Тимофей жевал вяло, без аппетита. А тут еще Нажметдинов одолевал вопросами: не боялся ли он в первом наряде, как себя чувствовал, на каком фланге были?

— Ничего я не боялся… Я просто устал, — сказал Тимофей.

— Эге, это тебе не в штабе сидеть, — беззлобно пошутил Нажметдинов.

Утром Тимофей поднялся невыспавшимся, разбитым, хотя проспал семь часов. Мышцы, в особенности икры, ныли. Прибрав койку, нехотя сделав зарядку, умывшись, перекусив, Тимофей отправился на занятия.

Шло изучение Дисциплинарного устава. Младший сержант Лаврикин однообразно читал:

— Всякое дисциплинарное взыскание должно соответствовать степени вины и важности совершенного проступка. При определении вида и меры взыскания принимаются во внимание: характер проступка, обстоятельства, при которых он был совершен, прежнее поведение виновного, а также время нахождения его на службе и степень знания порядка службы…

Устроившись в углу, Тимофей старался слушать со вниманием, но постепенно им овладела дремота. Стриженая шишковатая голова сама собой свесилась на грудь. Лаврикин, прекратив чтение, скомандовал:

— Вста-ать!

Солдаты, загремев табуретками, вскочили. Тимофей поднялся с опозданием, тараща глаза.

— Всем сесть, кроме Речкалова! — подал команду Лаврикин. Он подошел к Тимофею почти вплотную. — Вы что, явились на занятия спать?

— Да я… — начал Тимофей, но Лаврикин закричал фальцетом:

— Молчать! Не разговаривать! Как стоите? Станьте по стойке «смирно»!

— Не кричите, товарищ младший сержант, — тихо сказал Тимофей, и его голубые глаза потемнели.

— Не пререкаться! А то дам взыскание на всю катушку — тогда запоете! — еще визгливее закричал Лаврикин. Нежные, девичьи щеки у него горели.

Положение спас дневальный, объявивший перерыв в занятиях. Лаврикин повернулся на каблуках и вышел из комнаты. Нажметдинов тронул за рукав возбужденного Тимофея:

— Успокойся, Тима. Дремать на занятиях, конечно, не полагается. Но ты, вижу, после наряда-то еще не очухался… А этот Лаврикин крикун какой-то. Любит орать на солдат: «Дам взыскание на всю катушку!» А у него вся катушка-то состоит из одного наряда вне очереди… Больше он дать не может, прав нет… Ладно, ты не расстраивайся… Эге, я ему сегодня в обед подсуну порцию меньше, чем положено. Будет знать…

Эта немудреная шутка успокаивающе подействовала на Тимофея. Он попробовал улыбнуться:

— А мне, Ахмед, дашь больше?

— Больше — не могу. Могу — меньше.

Следующим по расписанию занятием была кавалерийская подготовка. Проводил ее сам начальник заставы. Как впаянный, сидел он на золотистом жеребце. Жеребец перебирал тонкими сухими ногами, натягивал поводья. Мелекян тенорком командовал:

— Марш-марш!..

Пограничники один за другим на скаку рубили лозу, снимали шашкой кольцо с подставки, перемахивали через тальниковый забор. Очередь дошла до Тимофея. Продев лакированный ремешок фуражки под подбородок, чтоб не слетела на скаку, он вытащил из ножен клинок и хотел пришпорить лошадь, но Мелекян отрицательно помахал в воздухе рукой и подозвал Тимофея к себе. Тот, недоумевая, подъехал.

— Вы, товарищ Речкалов, пока займитесь другим. То, что делают остальные, вам еще не по плечу. Да и устали вы после первого наряда. Сейчас вы лучше потренируйтесь в правильной посадке. С вами будет заниматься старшина Ишков. Езжайте с ним на манеж…

Последними были два часа пограничной подготовки. Вчера начальник заставы провел по следопытству теоретические занятия, а сегодня старшина Ишков дополнял их на практике. Накануне, в разные часы, он проложил на учебном поле множество следов. Ишков прошелся по сухой и росистой траве, по твердому и мягкому грунту, в сапогах и в тапочках, с грузом и налегке. Одни следы были проложены нормальным шагом, другие бегом, третьи прыжками. Кроме того, старшина провел по полю коня, двух сторожевых собак и поросенка, которого откармливал Нажметдинов к первомайскому празднику.

Ишков неторопливо водил солдат по полю и показывал следы. Он их читал, как книгу. Заинтересованный, оживившийся, смотрел Тимофей на сплетение отпечатков ног, лап и копыт. Вот бы научиться, как старшина, определять следы, их принадлежность, давность, направление! Тимофей позабыл про усталость и не заметил, как истекли два часа.

…После ужина Лаврикин и Тимофей стали собираться в наряд: сегодня они шли на границу вместе. И тот и другой были недовольны этим. В молчании снаряжали они магазины к автоматам, готовили гранаты, ракетницы, подгоняли обмундирование.

«Четыре часа провести с этим Лаврикиным… ничего себе», — думал Тимофей.

На дворе стоял теплый вечер. Ветра не было. В небе, словно перемаргиваясь с огоньками в окнах заставы, мерцали крупные звезды.

Двигались той же тропой, что и вчера с Ишковым. Тимофей чувствовал нынче себя увереннее да и уставал поменьше. Мелькнула мысль: ничего, втянусь — дело пойдет.

Лаврикин шел, не обращая, казалось, на младшего своего наряда ни малейшего внимания. Но едва из-под ноги оступившегося Тимофея покатился камень, как он зашипел:

— Вы что, по бульвару гуляете? Кто так ходит?

— Я нечаянно, — сдерживаясь, ответил Тимофей.

— Прекратить разговорчики, — оборвал Лаврикин и пошел дальше.

Пройдя еще с километр, залегли в распадке. Ночная темь обступила со всех сторон. Теперь пограничники не столько наблюдали, сколько слушали. Не раздастся ли подозрительный шорох? Долго ничего не было, но затем до слуха донесся еле слышный крик. И даже не крик, а какой-то протяжный стон. Тимофей вздрогнул, обернулся к старшему наряда. Но тот лежал совершенно безмятежно. Не слышит, вероятно? Далекий стон повторился.

— Товарищ младший сержант, — зашептал Тимофей. — Чую, стонет кто-то…

— Кто стонет? — отрывисто спросил Лаврикин. — Что вы панику поднимаете?

— Человек, наверно, стонет. Прислушайтесь…

— Это, к вашему сведению, не человек, а филин, — раздельно произнес Лаврикин. — Тоже мне, пограничник… Филина испугался…