— Давайте нажмем! — обернулся к нему Тимофей. — Наверно, уже недалеко…

— Понимаете, что-то с сердцем. Выдохся…

«Выдохся? Ты ж спортсмен», — подумал Тимофей.

Ветер, швыряясь песком и галькой, дул все свирепее. Резанул проливной дождь. Дождевая завеса была плотной и острой, как стекло. Ливень грозил размыть след, и тогда уж нарушителя найдешь лишь со служебной собакой. Необходимо было торопиться.

— Крепитесь, товарищ младший сержант, — подбадривал Тимофей. — Еще немного…

Мокрых от дождя и пота, след вывел их к Николаевке, к крайней избе.

— Это дом председателя колхоза, — тихо сказал Тимофей.

— Да, здесь живет Бакушев, — подтвердил Лаврикин.

Нужно было что-то предпринять, а он стоял и ждал, надсадно дыша. Нервный озноб прошел по спине. Надо идти в избу, но там нарушитель. Влепит в тебя пулю или саданет финкой — и прости-прощай физкультура и спорт…

Тимофей выжидательно уставился на Лаврикина. Скрывая дрожь, Лаврикин с трудом выдавил из себя:

— Речкалов… вы это самое… заходите в избу… А я здесь… буду вас поддерживать…

Тимофей вскинул голову, посмотрел отделенному прямо в глаза и, прижав автомат, толкнул дверь сапогом. Незапертая, она распахнулась.

Вбежав в комнату, Тимофей увидел барахтающихся на полу людей.

— Стой! Руки вверх! — крикнул он.

С пола, сбычившись, поднимался мужчина в сером плаще. Женщина — Тимофей с тревогой узнал в ней Таню — продолжала лежать, постанывая: изо рта у нее вытекала струйка крови.

Еще не выпрямившись, мужчина прыгнул к Тимофею. «Стрелять или нет? — мелькнула мысль. — Нет, можно угодить ненароком в Таню». Тимофей ударил прикладом нападавшего, но тот успел обхватить его руками за талию. Они повалились. Катаясь, Тимофей норовил прижать врага к полу, а тот пытался вытащить нож, который висел у пограничника на поясе. Врагу удалось выдернуть из ножен финку, и он пырнул Тимофея в грудь. Но удар получился неточным, нож, скользнув, лишь порезал плечо. Тимофей, изловчившись, ударил нарушителя прикладом по затылку. И в эту самую секунду в дверях появился Лаврикин. Бледный, с прыгающей челюстью, он выкрикнул:

— Стой! Стрелять буду!

— Не надо стрелять, — сказал, вставая, Тимофей. — Свяжите этого типа…

Таню уложили на диван, накрыли одеялом. Тимофей подошел к задержанному, снял с него левый сапог. Осмотрев подошву, показал Лаврикину:

— Чуете, вот эта самая царапина — скобка… У, сволочь! — он замахнулся на нарушителя сапогом и хотел выразиться поэнергичнее, но вовремя вспомнил про Таню.

…Осень выжелтила березовые листы, и на сопках среди зеленой хвои вкраплены теперь золотые пятна березняка. Вот-вот начнется листопад. В воздухе лениво летают паутинки. Безветрие. Тишина.

Тимофей в новеньком, отутюженном мундире шагает прямо по целине от заставы к селу. Он торопится, ему надо скорей к Тане: во-первых, передать ей привет от Ишкова, приславшего первую весточку с Алтая, а во-вторых, просто повидаться.

Освещаемый не по-сентябрьски теплым предзакатным солнцем, Тимофей уходит все дальше и дальше, но долго еще маячит вдалеке, посреди высокой порыжевшей травы, его зеленая фуражка.

Скорый остановился на разъезде — десяток одноэтажных и однообразных стандартных домиков под бурой полуразрушенной сопкой — ровно на минуту. Лихо, по-казачьи свистнув, он умчался так же внезапно, как и появился, оставив на деревянной, в лужах, платформе двух мужчин. Один был молод — лет тридцать с небольшим, — кареглазый, с белыми тугими щеками; другой — пожилой, с пористой и морщинистой кожей, с бескровными губами. Одеты оба были в темно-синие шляпы и такого же цвета демисезонные пальто. Пожилой держал в руке фибровый чемодан.

— Что-то не вижу ни торжественной встречи, ни цветов, — полушутливо, полусерьезно сказал молодой.

Пожилой предупредительно показал свободной рукой влево:

— Взгляните, Викентий Павлович, к нам идут. Сейчас мы все устроим, не беспокойтесь…

К ним по платформе, торопливо отстукивая каблуками, шла совсем юная девушка в расстегнутом клетчатом пальто, в белом берете; лицо у нее было смуглое, тонкое, нос тоже тонкий, с горбинкой. Следом за девушкой вышагивал парень в черной кожаной куртке и в таких же брюках-галифе, на голове у парня возвышался довольно замасленный танкистский шлем.

Подойдя к приезжим, девушка перевела дух и одним дыханием сказала:

— Здравствуйте, товарищи, кто из вас будет товарищ Баев?

Молодой развел руками и пропел:

— Откуда ты, прелестное дитя?

У него был тенор, не сильный, но чистый и сочный, своеобразного тембра.

— Значит, вы и есть… товарищ Баев! — воскликнула девушка не столько радостно, сколько испуганно. — Я ваш голос сразу узнала…

— Значит, я и есть Баев, — он улыбнулся, сделал жест в сторону спутника. — А это мой аккомпаниатор и администратор Семен Семенович Фалькович. Прошу любить и жаловать.

Девушка неловко, совочком, сунула каждому из них руку:

— Галина Долгих… Колхозным клубом заведую… Вот приехала вас встречать… Мы с шофером давно уже ждем… Эй, Федя, чего стоишь, бери чемодан! — прикрикнула она на парня в кожаном. Тот, с любопытством разглядывая приезжих, подошел к Фальковичу:

— Разрешите?..

— Разрешает, разрешает, — почти весело проговорил Баев. — Ну что ж, тронулись?

Впереди, показывая дорогу, пошла девушка, за ней приезжие, позади шофер нес чемодан. Фалькович шепнул Баеву:

— А у вас, Викентий Павлович, сегодня как будто хорошее настроение…

— Неплохое, неплохое, Семен Семеныч… Вас это удивляет? Ведь оно у меня не так уж часто бывает?

— Нет, почему же, — ответил Фалькович и неопределенно повел плечами.

С платформы сошли на гравийную тропинку, миновали крайний дом и остановились: на шоссе, отражаясь в мокром асфальте, стоял полуоткрытый, с брезентовым верхом, «газик».

— Прошу, — забегая вперед, сказал шофер.

— Прошу, — повторила девушка.

Фалькович сделал было шаг к машине, но, оглянувшись на Баева, раздумал. А того не узнать: нахмуренный, губы недобро сжаты. Фалькович все понял.

— Послушайте, милая, — обратился он скороговоркой к девушке, — вы хотите везти нас в этой машине?

Она кивнула, а шофер заметил с профессиональной гордостью:

— Не извольте сомневаться. «Козлик» — машина авторитетная. Не подведет…

— Для кого авторитетная? — спросил Баев, и его белые щеки порозовели. Он старался говорить сдержанно, но с каждым словом тон его становился все крикливее. — Для вас, может быть, авторитетная, а для меня нет! Это колымага, а не машина! И к тому же открытая — горло застудишь… Я в ней не поеду! К черту! Почему не прислали «Победу»? Я вас спрашиваю: почему? Что, в колхозе нет «Победы»?

Эта резкая перемена настроения, эта крикливость были так неожиданны, что и шофер и девушка сначала не нашли, что ответить. Они стояли у машины растерянные, переминаясь с ноги на ногу. Наконец девушка сказала упавшим голосом:

— «Победа» у нас есть, товарищ Баев Только…

— Что только?

Опять вмешался шофер:

— «Победа» на капремонте!..

— На капремонте, на капремонте!.. Какое мне дело? А на этой я не поеду, так и знайте!

— Некрасиво все-таки получается, — сказал Фалькович, ни к кому не обращаясь. — Певец со всесоюзным именем — и вдруг ехать в каком-то «козлике»… — Он вздохнул. — Некрасиво… Но не беспокойтесь, Викентий Павлович, мы сейчас все устроим…

— Ничего не надо устраивать, Семен Семеныч, — сказал Баев, застегивая пальто на все пуговицы. — Не умеют встречать — поедем назад. Взгляните в расписание, когда будут обратные поезда.

Ни на кого не глядя, Фалькович полез в карман за расписанием. Шофер, почему-то чувствуя себя виноватым, поставил чемодан на землю и почесал за ухом. А девушка, сбитая с толку, совершенно подавленная раздражительностью и крикливостью артиста, сморщила нос, закусила губу. На глаза навернулись слезы.