— Ну уж всё красивее, чем у нас тут в Верхнекамске. Хоть на эту тётку с мечом посмотреть можно. А тут у нас чего? Вон.
Он ткнул пальцем в сторону берега. Мало там интересного. Одни девятиэтажки серые, блеклые, зловещие. Светят на нас мраком своих окон, вороньи стайки взмывают в небо и испаряются в пылающем мареве. Посерёдке этого вида затерялось высоченное и пугающее своим видом здание верхнекамского зернового элеватора.
— Вон, единственная достопримечательность, — сказал Витька и безразлично махнул рукой. — Смотреть больше нечего. Элеватор вот и химсорбентный завод.
Элеватор у нас и вправду достопримечательность. Серый безоконный замок. Изъеденная временем и разводами кислотных дождей сплошная стена глухого бетона с редкими геометрическими изгибами. Высоченная коробка тупорылой и бесполезной архитектурной «мысли», затерявшаяся в прекрасном и таком по-своему органичном ландшафте набережной нашего города.
Витька чего-то совсем загрустил.
Я его поспешил успокоить:
— В красивых городах не всегда интересно, Вить. Ну, посмотришь ты на эту красоту, и чего? Дальше-то что? Одной красотой всю жизнь сыт не будешь.
— О, слушай, а ты же в Америке был, Тёмыч, да?
— Был, да. Летом вот приехал.
— Слушай, а чё там, как? Красивые города? Машины, наверно, крутые ездят, да?
— Смотря где, — я пожал плечами и посмотрел на него. — Где-то красиво, где-то как у нас в Верхнекамске, или похлеще.
— Да ну? Это где это там похлеще?
— В Модесто в каком-нибудь или в Стоктоне. Не города, а помойка. Бомжей всяких полно, наркоманов, улицы грязные, гулять негде, летом жарища сорок градусов. Ходить там опасно. Но это такие уж, мелкие города.
— А ты в больших был? В Нью-Йорк ездил?
Я посмеялся:
— Не ездил. В Лос-Анджелесе был. В Сан-Франциско был. Всё. Самые большие города за всё моё путешествия. А жил в маленьком, в Лэйквью. Там пять тыщ человек живёт. Но…
Я остановился и громко втянул носом морозный ноябрьский воздух.
— Но такого там нет.
— Такого? — удивился Витька. — Какого такого?
— Вот такого!
Я театрально развёл руками и кивнул в сторону элеваторной горы. Витька надо мной посмеялся и поправил козырёк своей пушистой шапки.
Я показал пальцем на соседний берег и сказал:
— Кстати, мы в этом году с ребятами в Киносдвиге снимали ролик к юбилею нашего элеватора. Брали интервью у одной тётки. Такая злая бабуська, всё куда-то торопилась, не могла даже пять минут на камеру потрещать. Почётный гражданин города ещё. Материлась направо-налево, а как «мотор» слышит, чешет краше Пушкина, какая она вся патриотка, как свою родную элеваторную гору любит.
Он засмеялся:
— Элеваторную гору? Это так называется?
— Да, холмик вон тот.
— Ну и скинули бы её с Вадимом с этой горы прямо в Каму к едрене фене.
— Не, нельзя.
— Почему это?
— Интервью тогда кто будет давать?
Он всё смотрел на обледеневшую речку мечтательным взглядом, вставал иногда на цыпочки, всё пытался что-то разглядеть, вертел головой туда-сюда.
— Пойдёшь со мной на рыбалку? — Витька спросил меня.
— Уже можно?
— Конечно можно, самое то. Пойдёшь, нет?
Я еле слышно замямлил:
— Не знаю. Не был я зимой никогда на рыбалке. Сюда, что ли? На Каму?
— Нет, ты чего? Помрёшь от такой рыбы. К нам туда, на Зелёное Озеро.
— А, туда. Прям уж большая разница, здесь или на Зелёном. Тоже ведь рядом с городом. Какая там ещё рыба?
— Нормальная рыба, — он ответил с какой-то обидой в голосе, опустил голову, глядя под ноги, и пробубнил еле слышно: — Не хочешь, так один пойду.
— Да сходим, сходим. Хорошо?
Он оживился, довольно заулыбался и сказал:
— Хорошо.
— А ты сегодня хотел с Олегом и Стасом так вот шататься по улицам?
— Наверно, — Витька пожал плечами. — Не знаю, мы обычно на ходу соображаем.
— А я ведь тебя тоже хотел позвать погулять как-нибудь на днях. После студии. Смотрю, а тебя уже нет нигде, Вадим сказал, что ты домой убежал.
— Ну вот, видишь, как всё сложилось. Гуляем же.
— Да. Гуляем.
Он посмотрел на меня и уточнил:
— Всю ночь, да? Или домой сейчас побежишь, лапки застудишь?
Я недовольно цокнул:
