Тишина вокруг разрасталась, как мороз по стеклу — не ломая, а покрывая всё тонкой, хрупкой коркой. Пламя костра трепетало, как бы не уверенное в том, стоит ли освещать лица, где сказано больше, чем хотелось бы. Огонь, казалось, улавливал её дыхание и отражал в пламени внутреннее колебание. Она не смотрела на меня. Только в огонь. Туда, где плясали образы чего-то далёкого. Или слишком близкого.

Она будто разговаривала с собой. Или с прошлым. Или с будущим, которое всё никак не наступало.

Когда Юна наконец заговорила, голос её был неуверенным. Но чистым. Как вода, пробившаяся сквозь глину:

— У нас... — она сглотнула. — У полуэльфов это не совсем так, как у людей. Мы чувствуем долго. Очень долго. И если любим — то навсегда.

Она замолчала, будто каждое слово отзывалось во внутренних стенках её грудной клетки эхо. Потом, совсем чуть-чуть, поджала плечи, словно защищаясь от чего-то не физического. Пальцы дрогнули, на секунду вцепились в ткань плаща, будто это могло удержать её в настоящем.

— Вот почему я боялась, — продолжила она чуть тише. — Я знала, что человек... ты… ты уйдёшь раньше. Быстрее. Что если позволю себе больше — потом уже не смогу отдать назад. Не смогу забыть. Я буду жить дольше, Максимус. Возможно, в три раза. Или в десять. А ты — ты исчезнешь. А я останусь. Останусь с этим чувством. С лицом, которое будет приходить во снах. С голосом, который не получится стереть.

Она смотрела в пламя, будто именно оно могло понять и не осудить. Глаза её блестели, но не от света. Огонь отразился в зрачках, и мне показалось, будто в них зажглись звёзды, которых не было на небе. Она всё ещё не смотрела на меня. Не могла. Или не хотела, потому что знала: один взгляд — и её разорвёт. А может, меня.

— Влюбиться в человека — значит обречь себя на вечную потерю. На боль, растянутую на столетия. Я пыталась... быть рядом. Пыталась быть полезной, незаметной. Смотреть, но не трогать. Оставаться в поле зрения, но на краю. Но всё равно…

Голос её дрогнул, сорвался, осел. Она закрыла глаза, и на миг показалась ещё моложе, хрупкой, как та самая девушка, которой не дают жить не чувства, а время. Она выдохнула. Долго, медленно, будто сдаваясь самой себе:

— Я влюбилась, в тебя, Максимус.

Слова эти прозвучали не громко, но я чувствовал, как от них сотрясается воздух. Как будто всё вокруг — деревья, тени, даже пламя — затаили дыхание. Мир, замерев, слушал только её.

Пауза. Короткая. Но в этой паузе — всё. Вся правда. Вся хрупкость. Весь страх. И что-то ещё — то, что едва-едва появилось, как первый луч перед рассветом.

Я смотрел на неё, и видел, как дрожат её губы. Как тень слезы блеснула у края ресниц, и тут же исчезла, будто боясь, что я замечу.

А я заметил.

И не отвёл глаз.

— Моё полное имя… — Юна выдохнула, скомкав воздух в лёгких. — Юна Сил’вариан.

Имя упало в тишину, как камень в стоячую воду. Без всплеска. Но волны разошлись далеко.

Сил’вариан.

Слово, от которого по позвоночнику прошёл ледяной ток. Имя, вписанное в старые хроники с золотыми чернилами и вымаранное кровью, чтобы никто не вспоминал, как всё было. Род эльфийских королей. Старших. Тех, кто вёл первый Дозор. Тех, кто когда-то говорил с богами — или хотя бы притворялся, что говорит.

А один из них — один из них пал от меча Айронхарта.

Я не смотрел в её глаза. Не сразу. Потому что в них — вопрос, на который нет честного ответа. Она сидела, чуть опустив голову, будто в её пальцах был не подол плаща, а канат над пропастью. Она не знала, держаться ли за него или отпустить.

Я чувствовал, как всё внутри сжимается. Как старые слова дедов и прадедов, сказанные у костров, теперь оживают и скалятся из темноты. Это был не просто разговор о любви. Это был разговор между потомками врагов. Живых и мёртвых.

Как ей жить с этим? Как мне?

Я открыл рот, но слов не нашёл. Зачем говорить, если каждое из них может стать клинком? Зачем дышать, если с каждым вдохом ты всё больше предаёшь память предков или чувства в настоящем?

Как сказать ей?.. Что неважно, чья кровь в её венах. Что мне не плевать на историю. Но плевать на ярлык. На судьбу, которую для нас придумали мёртвые.

— Я… — выдохнул я. Горло будто стянули проволокой. — Я помню, как умер.

Она чуть вскинула взгляд. Почти незаметно. Я всё же посмотрел на неё.

— Помню, кем был… в другой жизни.

Голос мой был низким. Сухим. Не потому, что я хотел звучать трагично. Просто всё внутри уже выгорело, и осталась только зола.

— Это была совсем иная реальность. Мир… чужой. Грязный. Я прожил там жизнь, которую выбрал сам. Я потерял её. Потерял всё. А потом проснулся — здесь. С именем, которого не выбирал. С прошлым, которое мне не принадлежало. И я не знал, кто я. Пока…

Я чуть наклонился вперёд. Тень от огня качнулась между нами.

— Пока ты не появилась. С тобой я… стал кем-то настоящим, живым.

Слова упали между нами, как раскалённые угли.

— Я не откажусь от тебя, Юна. Даже если за нами тысячи мёртвых, и каждый из них требует возмездия.

Я ожидал, что Юна отстранится. Сделает шаг назад, посмотрит в сторону, скажет что-то нейтральное — как это часто бывает, когда не знаешь, что сказать. Всё-таки я только что раскрыл перед ней всё: страхи, боль, свою прошлую жизнь, признания в том, что ношу в себе груз, даже если он не совсем мой. Всё, что я привык скрывать за сдержанностью и отточенными фразами. Я был уверен, что перегнул.

Но она не отвернулась. Не ушла.

Юна встала с места и неспешно подошла. Без слов. Каждый шаг — сдержанный, аккуратный, как будто она боялась разрушить хрупкое равновесие между нами. Как будто я был раненым зверем, и любая поспешность могла отпугнуть. Но она подошла и села рядом.

Она просто взяла меня за руку. Без давления, без слов. Её прикосновение было тёплым и спокойным. Будто она говорила: «Я здесь». Как будто хотела убедиться, что я настоящий, что не исчезну, как всё остальное в её жизни исчезало раньше.

— Ты носишь в себе столько боли, — тихо сказала она.

Голос дрогнул. Она попыталась сдержать эмоции, но не смогла. Слёзы появились не сразу, не громко — просто тихо стекали по щеке. Она говорила, будто каждое слово давалось с усилием.

— Теперь я понимаю, почему ты держался в стороне. Почему был отстранён. Даже с Лореном. Даже со мной.

Она вытерла слёзы, не отводя от меня взгляда. В её глазах не было ни упрёка, ни жалости — только сочувствие и принятие. Она действительно поняла.

— Я не могу всё изменить, Максимус. Не могу сделать так, чтобы всё плохое исчезло. Я не могу заставить тебя забыть. Или перестать чувствовать. Я не могу избавить тебя от всех воспоминаний, от тех теней, что преследуют тебя.

Она наклонилась, прислонилась лбом к моему плечу. Дыхание затаилось. Будто этот миг был слишком важным, чтобы его спугнуть.

— Но я могу быть рядом. Я могу идти рядом с тобой. Даже если ты не хочешь говорить. Даже если ты молчишь.

Она смотрела на мои руки, будто они были тем, за что она держалась, чтобы не утонуть. Может, действительно так и было. Может, для неё это был единственный способ остаться на поверхности.

— Я хочу быть с тобой. Даже если всё против нас. Даже если время против. Даже если ты пока не веришь, что это возможно.

Внутри меня что-то отозвалось. Не боль. Не страх. А что-то совсем другое. Тёплое. Настоящее. Настолько живое, что я даже не сразу поверил, что оно моё

Она продолжала держать мою руку. Не крепко, не из страха. Просто — спокойно. Как будто это было естественно, как будто ей не нужно было ничего объяснять. И мне этого было достаточно. Я не хотел нарушать момент. Хотел просто сидеть рядом с ней в тишине.

Я взглянул на неё. Она не смотрела на меня. Просто ждала. Не слов, не оправданий. Она ждала, чтобы мы оба позволили тишине между нами стать чем-то важным.

Я медленно протянул руку. Без спешки. Сдержанно. Как человек, который давно не позволял себе быть уязвимым. Я обнял её.