— Ламберто, Ламберто, Ламберто…

«Вот тут-то, — думает Оттавио, — как сказали бы наши мудрые предки, и зарыта собака. Тут должен быть, если не ошибаюсь, секрет дяди Ламберто».

Спускаясь по лестнице, он встречает мажордома Ансельмо.

— Где вы были, синьор Оттавио?

— На крыше, любовался панорамой.

Мажордом ничего не говорит ему, но про себя решает, что впредь надо будет последить за молодым бароном.

— Нет ли у вас лодки? Мне надо съездить в Орту.

— В бухте стоят три весельные лодки, три парусные и моторка.

— Я возьму моторку, — говорит Оттавио. — Ведь если мотор бездействует, он ржавеет.

— Золотые слова, — соглашается Ансельмо.

Оттавио пересекает рукав озера, отделяющий остров Сан-Джулио от городка Орта. Он находит врача и говорит ему, что совсем потерял сон, никак не может уснуть.

— А овец пробовали считать?

— Я насчитываю их каждый вечер целый миллион и не засыпаю.

— А «Пьемонт» Джозуэ Кардуччи[9] пробовали читать?

— Без всякого результата. Стараясь вспомнить эти стихи, я только чаще зеваю.

— Попробуйте поучить наизусть «Обрученных» Мандзони.

— А не проще ли принять снотворное?

— Прекрасная идея! — воскликнул врач. — Как я об этом не подумал. Сейчас выпишу вам рецепт. Как вас зовут?

— Франческо Петрарка.

— Как странно! Был ведь, кажется, поэт с таким именем.

— Это мой дедушка. Бедный дедушка Франческино.

На всякий случай Оттавио скрывает свое имя. Его план — подсыпать снотворное в ужин всем шестерым, что сидят в мансарде под крышей. Ибо тот, кто спит, рыбу не ловит и уж тем более не может без конца повторять: «Ламберто, Ламберто, Ламберто…»

Оттавио рассуждает так: «Заставим их замолчать и посмотрим, что из этого выйдет. Если все обстоит так, как мне кажется, и я угадал, то у дяди Ламберто по меньшей мере начнется воспаление легких. А потом… Потом все пойдет само собой». И он продолжает свои размышления, этот молодой мыслитель: «Если б не Дельфина, я бы отравил их всех и сослался бы на плохую пищу. Но эта девушка мне нравится. Она слишком хороша, чтобы умирать такой молодой. Я даже готов жениться на ней. Но пока отложим мечты о свадьбе, попробуем сначала обеспечить себя наследством».

Так в его голове один план соединяется с другим. Со снотворным в кармане Оттавио возвращается на берег, садится в моторную лодку и не спеша направляется к острову. Он едет медленно и вскоре его обгоняет лодка, полная голландских туристов, которые спешат на остров посмотреть знаменитую базилику святого Джулио. Их везет лодочник Дуилио, которого все, желая показать свое знание античной мифологии, зовут Хароном. Туристы, смеясь, что-то кричат Оттавио по-голландски. Он ничего не понимает. Они плывут дальше, но затем их лодка, едва причалив к острову, тут же, словно обжегшись, спешит обратно. Харон гребет, как никогда, быстро. Поравнявшись с Оттавио, он что-то кричит ему.

— Что вы сказали?

— На остров не высадиться. Там вооруженные бандиты.

— Какие бандиты?

— Плывите, если хотите познакомиться с ними. Только не говорите, что я вас предупредил.

По пути к острову Оттавио встречает еще небольшую флотилию. В первой лодке сидят шесть монахинь, шесть бедных юных монахинь. Во второй, третьей и четвертой несколько солидных синьоров со своими семьями. В пятой какой-то пожилой господин, одинокий, как собака. И все это люди, которые обычно подолгу живут на острове, — монахини круглый год, другие все летнее время.

Что случилось?

— Возвращайтесь! Бандиты не позволят вам высадиться! Нас, как видите, они выгнали!

Среди беженцев нет дяди Ламберто, нет Ансельмо, нет никого из тех шестерых…

«Я все-таки взгляну, там происходит», — решает Оттавио и направляет свою лодку в бухту. У берега его встречает человек в маске и с автоматом.

— Добро пожаловать, синьор, — говорил он. — Вас-то мы и ждем. Причальте лодку. Спасибо. С сегодняшнего дня регаты отменяются.

— А в чем дело? — интересуется Оттавио. — Началась война?

— Остров оккупирован, синьор. Но вы можете высадиться, потому что вы член семьи. Другие инструкции получите позднее.

Оттавио повинуется. Можно ли спорить с автоматом?

Издали остров Сан-Джулио похож на модель, сделанную чьими-то искусными руками или собранную из детского конструктора. Метр за метром, век за веком, поколение за поколением люди, жившие тут, старались придать ему своеобразный, неповторимый облик. Если говорить о природе, о зелени, то от нее тут почти ничего не осталось, разве что небольшие сады кое-где возле вилл. Нет тут ни диких скал, ни утесов. Видны лишь камни, кирпичи, витражи, колонны, крыши. Все это сомкнуто крепко, плотно, как детали в игрушечной головоломке.

В вечернем сумраке контрасты красок исчезают, контуры строений размываются, и остров становится похож на монумент из черного монолита, который сторожит мрачную воду. Кое-где из невидимых окон падает луч света, и кажется, будто это веревка, брошенная, чтобы придержать остров у берега озера.

А там, на берегу, в Орте, люди наблюдают за этими огоньками.

— Это светятся окна виллы барона Ламберто.

— Конечно, ведь только он там и остался.

Известие о том, что остров захвачен вооруженными бандитами, сразу же собрало на берегу множество людей. Тут и жители самой Орты, вышедшие на древние улочки городка из своих пышных особняков и утопающих в садах вилл, и жители горных местечек, спустившиеся вниз, и туристы, бросившие свой ужин на столиках в гостинице. Тут нет только беженцев с острова. Они предпочли забраться в постели, чтобы прийти в себя от испуга.

В центре всеобщего внимания голландские туристы и лодочник Дуилио, которые первыми забили тревогу. Но голландские туристы говорят по-своему, и их никто не понимает, так что отвечать на вопросы приходится Харону.

— Какие они? Как выглядят?

— Кто?

— Да эти бандиты.

— Они в масках.

— В черных?

— В черных, синих… Кто их разберет? Я больше смотрел на оружие.

— У них ружья или автоматы?

— И ружья, и автоматы, и револьверы. И еще я видел, как двое устанавливали небольшую пушку.

— А откуда ты знаешь, что это была пушка?

— Что я, не отличу пушку от горшка, в котором варят поленту?[10]

— А от бутылки красного отличишь?

Дуилио отворачивается от этого бесстыжего и отвечает двум более любезным синьорам, которые спрашивают его:

— А много их там?

— Много.

— Ну сколько приблизительно?

— Больше двадцати и меньше тридцати.

— Они говорили по-итальянски?

— Конечно. Иначе как бы я понял, что нельзя высаживаться на остров и надо грести обратно. По-итальянски говорили, разумеется.

— А хорошо?

— Я не учитель, чтобы ставить оценки.

— Молодец, Харон! Оценки бандитам! Двойка или пятерка?

— Но теперь даже учителя не ставят оценки в школе.

— Какой-то акцент у них, наверное, все же был. Не знаю только какой — миланский, сицилийский, английский, немецкий…

— Бандитский, — подсказывает какой-то остряк.

Дуилио уже двадцать раз повторил, как все было. Все, кто слышал его, в свою очередь тоже раз двадцать повторили его рассказ тем, кто не слышал. Ведь все время подходят новые люди, которые тоже хотят все узнать из первых рук, чтобы потом в свою очередь рассказать тем, кто еще ничего не знает.

Голландцы продолжают что-то громко обсуждать на своем языке и вокруг них тоже толпятся любопытные. Вдруг кто-то спрашивает толстого-голландца, которого другие называют профессором:

— Do you speak English?[11]