— А что мне ещё остаётся делать? — с жеманной ухмылкой вопросил молодой человек. — Я не люблю подчиняться, но мне приходится это делать, раз уж я попал сюда благодаря папаше и вынужден жить здесь вместе с мерзкими преступниками. И самое унизительное то, что мне приходится подчиняться какой-то женщине.

Прекрасно понимая, что речь пошла о ней, Марта тем не менее, не теряя добродушной полуулыбки и спокойствия, невозмутимо напомнила:

— Как насчёт уважения, Шерман? Надеюсь ты ещё помнишь, что уважение к другим это прежде всего показатель уважения к себе самому. Унижая других, мы лишь показываем свой собственный уровень низкого воспитания.

Шерман расправил плечи, поправил на груди расшитый цветочными узорами фрак и откашлялся.

— Да, прошу прощения, — не глядя на Марту, глухо выронил молодой человек и тут же добавил, беря в свои руки поводья беседы: — Я пришёл к вам не для того, чтобы скорректировать несуществующие проблемы в моём поведении.

— Что тебя беспокоит? — тут же вопросила психиатр, уже привыкшая к тому, что Шерман использовал её как бездушного информатора и приходил, только чтобы обсудить волнующие его вопросы. И так как он не являлся преступником, Марте приходилось выполнять роль обычного психотерапевта, нежели врача-психиатра.

— То, что я никогда не смогу найти себе партнёра, — сцепив руки в замок и глядя куда-то в сторону, заявил Шерман и тут же добавил чуть расширив глаза: — С такой-то работой. Думал, что здесь я смогу реализовать весь свой потенциал, ведь я лучший в охоте на нергарри и обладаю мощным даром, но никто здесь не способен оценить меня по достоинству, а мне нужен человек, который будет мной восхищаться. Единственное, что я могу сделать, это попытаться найти любовника среди коллег, но увы, меня никто не привлекает, разве что новенький, однако я почти уверен, что он не гей.

Некоторое время молодой человек молчал, а Марта не мешала ему сформулировать следующую мысль, которую он сказал, шумно выдохнув:

— Тяжело быть единственным геем в таком узком кругу лиц, с которыми придётся прожить бок о бок всю жизнь, а тем временем наша жизнь слишком коротка.

— Для чего тебе нужны отношения, Шерман? — всё же поинтересовалась Марта.

— Для секса, конечно, в котором я буду исполнять доминирующую роль, — словно известную истину произнёс он, взглянув на психиатра как на несмышлённое дитя. — Справляться с возбуждением самому мне уже надоело.

— Говоря о доминирующей роли, ты имеешь ввиду жёсткое подчинение, а не жестокое по взаимному согласию? — уточнила Марта.

— Естественно. Мои самые излюбленные фантазии при мастурбации содержат жестокие сцены, и только тот партнёр, кто будет готов исполнять роль послушного омеги и делать то, что мне нравится, станет идеальным.

— Мы уже неоднократно говорили о том, что…

— Да, — тут же перебил Шерман, — и давайте не будем продолжать снова. Я не виноват, что с тех пор, как начал испытывать сексуальное влечение, возбуждался, когда представлял, как другие страдают от боли и страха. Знаю, что для вас это не норма.

— А для тебя?

— Я никогда не мог контролировать это, знаю, что это просто вошло в привычку, но отказаться от этого трудно. При этом я не опустился до того, чтобы кого-то насиловать, — жёстко впечатал Шерман.

— Я это помню, — мягко произнесла Марта. — И очень ценю твою сдержанность в жизни и открытость со мной на сеансах.

Шерман был одним их двух членов во всей команде, который не являлся преступником. Попал он в бюро не потому, что совершил преступление, а потому что не угодил родному отцу. Шерман-старший был главой американской инвестиционной компании Walton Investments Group со штаб-квартирой в Сиэтле. Законченный гомофоб, тот не был готов принять сына таким, какой он есть, и обратился два года назад к психиатрам с целью вылечить его безнадёжно больного сына, и это в середине двадцать первого века.

Компания отца Шермана едва не потерпела полный крах, когда парень, на момент действий которому было всего семнадцать, вытащил в интернет на всеобщее обозрение действия родителя в отношении себя. Был ужасный скандал, что потряс всю Америку, дело дошло до суда, и если бы не Тревор, который во время получил все сведения о молодом человеке, всё бы закончилось для семьи Шермана плачевно. Именно Тревор настоял на том, чтобы взять парня в бюро взамен на дополнительные инвестиции в дело охоты на нергарри. И пусть Шерман-старший был так же не в курсе правды дел бюро, он согласился инвестировать и в сына и в само бюро взамен деликатного окончания над ним судебного дела.

Однако сам Шерман ничего не мог поделать с тем, что одолевало его каждый день жизни. Поначалу относясь пассивно и даже отрицательно к предлагаемой в бюро психиатрической помощи, со временем он, конечно, проявил интерес, и помимо садистических наклонностей в отношении сексуальных партнёров он вдруг понял, что больше не хочет возвращаться к прежним вкусам.

Работа над этим оказалась очень непростой, Шерман то отрицал, то подтверждал свою готовность к попыткам изменить желания, и порой Марте казалось, что они не двигаются с мёртвой точки, совсем как в этот момент, когда молодой человек вновь подтвердил, что ничего не может поделать с одолевающими его фантазиями. И Марта, в который раз уже придя к мысли, что психиатрия может дать только лишь какую-то абстрактную идею вместо точного ответа о том «почему так или иначе», в отличие от других направлений медицины, вновь осознала, насколько были страшны те силы, что управляли психикой её молодых пациентов.

Никто из них не желал себе психических расстройств, не упивался ими, не пытался ими оправдаться, не гордился ими и не желал идти на их поводу. Каждый из ребят, приходя к ней, открывался с той стороны, которая показывала, что они ещё были готовы бороться с собственным демонами, что одолевали их каждую минуту. Ведь на деле всё оказывалось не так поэтично, как часто говорили в интернете или показывали в триллерах про маньяков, серийных убийц и других страдающих от психических расстройств преступников. Каждодневная тяжба с самой тёмной частью себя самого, с той самой, что не поддавалась контролю никому, была тяжелее, чем даже еженочная борьба с существами иного мира.

— Я никогда не планировал кого-то изнасиловать, — вдруг глухо произнёс Шерман и уточнил: — Пусть это и является главным, чтобы я мог получить должное удовлетворение, я не пал так низко, чтобы стать преступником… Не хватало мне ещё быть похожим на моих так называемых коллег. В идеале я бы хотел вообще избавиться от этого, — ещё тише добавил он. — С другой стороны понимаю, что уже идеален и мне незачем себя менять и отчего-то отказываться, поэтому мне и нужен идеальный именно для меня партнёр, который будет беспрекословно выполнять все мои указания.

Учитывая его нарциссическое расстройство порой Шермана несло из разумной стороны в другую абсолютно противоположную, в которой вновь включалось его пренебрежительное и эгоистичное отношение к другим. Сейчас был как раз тот самый момент, когда он даже сам не осознавал, что желает для себя не человека, как личность, а бездушную куклу с определённым набором функций, которую он смог бы эксплуатировать по своему усмотрению, потому что был абсолютно не способен учитывать чувства других.

— В конце концов, я богат, красив, умён и очень силён, а соответственно достоин самого лучшего, — добавил молодой нарцисс.

Для родителей Шерман никогда не являлся отдельной личностью со своими душевными желаниями и целями, для них он был больше неким существом, что поднимало их собственную ценность. Отдавая его в лучшие образовательные учреждения штата, где Шермана обучали всему, чему только было можно, но не тому, что было интересно именно ему, приобретая для сына самое лучшее из одежды и прочих вещей, потакая всем его материальным желаниям, прощая любой проступок, родители раздули его чувство собственной важности до нереальных пределов и одновременно с этим удовлетворяли собственные амбиции и идеалы. Однако за всей этой мишурой идеального сына богатеньких родителей, чьё лицо с самого раннего детства помещалось на первых страницах популярных интернет-журналов, реальная человеческая составляющая молодого человека так и не нашла поддержки ни у кого.