Последнее. О рабочих и крестьянах. Я лично видел и знаю иной фон, иные вкусы. Я видел в этот страшный 19-й год в Киеве, совершенно особенный, совершенно непередаваемый и, я думаю, мало известный москвичам, особенный фон, который критику Орлинскому совершенно неизвестен. Он, очевидно, именно не уловил вкуса этой эпохи, а вкус заключается в следующем. Если бы сидеть в окружении этой власти Скоропадского, офицеров, бежавшей интеллигенции, то был бы ясен тот большевистский фон, та страшная сила, которая с севера надвигалась на Киев и вышибла оттуда скоропадщину.
Вот в том-то и суть, что в романе легче все изобразить, там несчетное количество страниц, а в пьесе это невозможно. Автор «Дней Турбиных» лишен панического настроения, я этого автора знаю очень хорошо, автор изменил фон просто потому, что не ощущал его вкуса, тут нужно было дать только две силы — петлюровцев и силу белогвардейцев, которые рассчитывали на Скоропадского, больше ничего, поэтому когда стали писать критики, я собрал массу рецензий, некоторые видят под маской петлюровцев большевиков, я с совершенной откровенностью могу по совести заявить, что я мог бы великолепнейшим образом написать и большевиков и их столкновение и все-таки пьесы бы не получилось, а просто повторяю, что в намеченную автором «Турбиных» задачу входило показать только одно столкновение белогвардейцев с петлюровцами и больше ничего.
Теперь я бы сказал еще последнее, самое важное. Сейчас критик Орлинский проделал вещь совершенно недопустимую: он взял мой роман и стал цитировать, я знаю, чтобы доказать вам, что пьеса плоха с политической точки зрения. Это совершенно очевидно и понятно, но почему он, например, заявил вам здесь, с эстрады, что, мол, Алексей Турбин, который в романе врач, в пьесе представлен в виде полковника. Действительно, в романе Алексей врач, больше того, там он более прозаичен, там он больше приближается к нэпманам, которые ко всем событиям относятся так, чтобы не уступить своих позиций, но все-таки ошибаются те, кто сознательно сообщает неправду, потому что тот, кто изображен в моей пьесе под именем полковника А. Турбина, есть не кто иной, как изображенный в романе полковник Най-Турс, ничего общего с врачом в романе не имеющий. Значит, или т. Орлинский не читал романа, а если читал, тогда он заведомо всю аудиторию вводит в заблуждение.
Я даже, не имея перед собою текста романа, могу доказать, что это одно и то же лицо: фраза, с которой А. Турбин умирает, — это есть фраза полковника Най-Турса в романе. Это произошло опять-таки по чисто театральным и глубоко драматическим {6} соображениям, два или три лица, в том числе и полковник, были соединены в одно, потому, что пьеса может идти только 3 часа, до трамвая, там нельзя все дать полностью.
Так вот я и выступаю не для дискуссии, а чтобы сказать, что очень часто сообщают сведения неверные. Я ничего не имею против того, чтобы пьесу ругали как угодно, я к этому привык, но я хотел бы, чтобы сообщали точные сведения. Я утверждаю, что критик Орлинский эпохи 1918 года, которая описана в моей пьесе и в романе, абсолютно не знает.
Дальше опять-таки т. Орлинский неверно цитирует мой роман и предъявляет совершенно неприемлемые требования в отношении к пьесе в виде денщиков и прислуги и т, д. Вот приблизительно все, что я хотел сказать, больше ничего (аплодисменты).
М.А. Булгаков ― Н.А. Булгаковой-Земской [341]
24 февраля 1927 г. Москва
Дорогая Надя,
Два билета тебе, а один (амф. 2 ряда) Марусе [342]. Все на завтра.
М.А. Булгаков ― Н.А. Булгаковой-Земской [343]
5/IХ. 27
Дорогая Надя,
все эти дни собираюсь к тебе и не могу собраться из-за хлопот с новой квартирой [344]. Дорогая Надя, пожалуйста, не сердись на нас за переход Маруси: ни я, ни Люба ничего не сделали для того, чтобы «сманить» ее. Наоборот, я все время говорил о том, что она не может оставить Надежду Афанасьевну на произвол судьбы (между нами!). Ответ неизменный:
— Я все равно собралась уходить.
Кстати: выпиши ее, она прописалась к нам.
Целую (я и Люба) тебя, Андрея и семейство.
Приезжай к нам скорее, (трамв. 17) Больш. Пироговская 35-а, кв. 6. тел. 2-03-27. (авт. № 5).
Приписка Л.Е. Булгаковой-Белозерской:
Целую вас всех и прошу не считать меня за «интриганку», совесть моя чиста. Ей-богу!
Приезжай! Л юба.
М.А. Булгаков ― Н.А. Булгаковой-Земской [345]
19 октября 1927 года
Дорогая Надя,
на завтра «Турб.» могу дать два билета, тебе и Вере (ты говорила, что Леля занята). Обязательно завтра пусть кто- нибудь из Вас зайдет ко мне в 12 час. дня, точно [346].
P.S. Трояновские приезжают в пятницу. Звонила ли ты?
Приписка на полях:
Ваши готовы. Только 3. Остальные позже. Ответьте с Марусей, кто пойдет завтра.
Во Всесоюзное Общество Культурной Связи с заграницей (ВОКС) [347]
28 ноября 1927 г.
Прилагаемое при сем письмо в редакцию прошу перевести на соответствующие нижеследующим городам иностранные языки и напечатать в заграничных газетах в Риге, Ревеле, Берлине, Париже и Вене.
Прошу не отказать в любезности прислать мне копии переводов.
Всесоюзному Обществу Культурной Связи с заграницей (ВОКС)
Письмо в редакцию [348]
28 ноября 1927 г.
Гражданин редактор, не откажите напечатать следующее! Мною получены срочные сведения, что за границей появился гр. Каганский и другие лица, фамилии коих мне еще не известны, которые, ссылаясь на якобы имеющуюся у них мою доверенность, приступили к эксплуатации моего романа «Белая гвардия» и пьесы «Дни Турбиных».
Настоящим извещаю, что никакой от меня доверенности у гр. Каганского и у других лиц, оперирующих сомнительными устными ссылками, нет и быть не может.
Сообщаю, что ни Каганскому, ни другим лицам, утверждающим это устно, я экземпляров моих пьес «Дни Турбиных» и «Зойкина квартира» не передавал. Если у них такие экземпляры имеются, то это списанные или приобретенные без ведома автора и без ведома же автора отправленные за границу экземпляры. Возможна наличность черновиков или гранок незаконченного в СССР печатанием романа «Белая гвардия», присвоенного незаконным путем.
Настоящим прошу с Каганским или другими лицами, действующими при помощи сомнительных заявлений, ни в какие сделки по поводу постановки «Дней Турбиных» или инсценировок моего романа для кино или драмтеатра, или переводов на иностранные языки, или печатания на русском языке не вступать.
Всех, кому известно местопребывание Каганского или вышеописанных лиц, прошу мне об этом местопребывании сообщить.
Сообщаю, что по вопросу о постановке моих пьес в Европе я вступил в переговоры за границей пока лишь с переводчиком Арнольдом Вассербауэром в Вене (на Австрию и Германию), переводчиком Владимиром Львовичем Биншток в Париже (через Московское общество драматических писателей), оказывающим мне любезное содействие для моего вступления во французское общество драматических писателей и композиторов, и театром «Compagnie Pitoeff» в Париже, приславшим мне предложение с одновременным извещением об этом Народного комиссара просвещения о постановке «Дней Турбиных» на французском языке.
