— Это мало что даёт, — отвечает он. — У тебя чуть лучше тело, но вампирами становятся иначе. Грубо говоря, вампиры — это те, кто лучше людей контролирует свои сознание и подсознание. Чем сильнее контроль, тем сильнее вампир. Физические изменения — следствие этого, тело подстраивается под разум.

Информация не отталкивает Астарту, наоборот, ложится в голове ровно, как ключ в замок. Она принимает её, не сопротивляется. Но решает отложить это на потом — сейчас не до того.

— Где Тень? — спрашивает она, меняет тему. — То есть чёрная собака. И зачем вообще было приводить её сюда?

Эрик смотрит на неё, отвечает:

— Хотел убедиться, что в тебе осталось уважение к чужой жизни.

Ответ ошеломляет её, но Астарта скрывает это. Пора переходить к плану, момент близок. Она импровизирует:

— Допустим, я тебе верю. И, как видишь, я не такой монстр, как ты думал. Но мне нужно время переварить эту информацию, так что… — она подходит ближе, протягивает руку, — потанцуем?

Эрик хмурится, подозрение мелькает в его глазах. Он не спешит вставать. Астарта отводит руки в стороны, говорит:

— Можешь меня обыскать.

Она снова протягивает руку, и, к её удивлению, Эрик принимает жест, встаёт. Они начинают танцевать в тесном пространстве кухни, как тогда, в ресторане. Его ладонь ложится ей на талию, другая сжимает её руку. Астарта чувствует странное тепло, нормальность происходящего, хотя ничего нормального здесь нет. Она расслабляется, не контролируя это, и ненавидит себя за слабость.

Ей трудно признавать, что Веста в чём-то права: Эрик не безразличен ей. И именно поэтому она не выстрелила в голову, поэтому опустила прицел. Но когда это началось? В ресторане, когда она ощутила себя рядом с ним нормальной, живой? Или позже, когда она не смогла убить его? Это какой-то синдром из психологии, симпатия, возникающая между жертвой и агрессором, — шепчет разум, но сердце молчит.

Впрочем, план есть план. Астарта собирается с духом, приближается к Эрику вплотную и целует его. Это безумие. Он отвечает, его губы тёплые, мягкие, и ей стыдно за то, что это приятно, взаимно. Первый поцелуй — и с кем? Но отвращения нет, только тепло, разливающееся в груди.

Она уже хочет отказаться от плана, забыть про таблетки, но напоминает себе: это психология, синдром, иллюзия, никаких чувств на самом деле нет. Астарта достаёт языком пакетик из-за щеки, пытается порвать его зубами. Целлофан разрывается, но таблетки падают ей на язык, растворяются с кисловатым привкусом.

Эрик отстраняется, замечая неладное, его глаза расширяются. В этот момент Астарта оседает, ноги подкашиваются, мир плывёт. Он подхватывает её, руки сильные, твёрдые.

— Стоит ли говорить, какую глупость ты совершила? — слышит она его голос, резкий, возмущённый.

Последнее, что она видит — лицо Эрика, напряжённое, взволнованное. Веки тяжелеют, глаза закрываются, сон поглощает её, погружая в забытье.

Астарта никогда не представляла, что открывать глаза может быть так сложно. Даже в тот раз после укуса Эрика было легче. Голова кажется набитой мокрой ватой, тяжёлой, как камень, что не сдвинуть. Мышцы ноют, будто кто-то всю ночь растягивал их цепями. Она приоткрывает один глаз, затем второй, медленно приподнимается на локтях. Каждое движение требует усилий, руки дрожат, а в горле першит от сухости. Свет лампы на потолке режет зрачки, и Астарта щурится.

Сбоку стоит стойка с пустой капельницей, трубка свисает, как высохшая кожа змеи, а рядом — прибор, который она видела у деда. Он тогда лежал на кровати в своей комнате, подключённый к такой же машине, и говорил, что прибор отфильтрует всю его кровь, и та станет чистой. «Не хочу в больницу тащиться, а тут ко мне больница сама приехала», — подмечал он. Его голос был с привычной насмешкой, а глаза блестели, как у мальчишки, который обманул судьбу.

На тумбочке также лежит смятый пакет из-под крови — прозрачный, с красными разводами внутри. Астарта моргает, вспоминает вчера — или сколько там прошло? — свою нелепую попытку усыпить Эрика, провал, тот поцелуй. Щёки вспыхивают от запоздалого стыда, жар ползёт по шее. Поцелуй не был противным, и это сбивает её с толку, рвёт привычные рамки.

План был дурацким с самого начала — засунуть таблетки в рот вампиру через поцелуй? Серьёзно? — но осознание приходит только сейчас, холодным ударом в грудь. А слова Весты — «ты ему нравишься, и он тебе тоже» — вгрызаются в мозг, как ржавые гвозди. Ей тошно от себя, от этой слабости, которой она не знала раньше, от смеси стыда и непонятного тепла, что тлеет где-то внутри.

Где Веста? Астарта не знает, сколько пролежала без сознания — часы, сутки, недели? Время здесь течёт странно, а часы на тумбочке давно стоят, стрелки замерли на трёх ночи. Веста может подсказать, она наверняка ждала её, сидела рядом, пока Астарта валялась в забытье. Астарта с трудом сползает с кровати, ноги подгибаются, как у новорождённого зверя, колени дрожат от слабости.

Опираясь на стены, она бредёт к комнате Весты. Пальцы скользят по холодному бетону. Путь кажется бесконечным, каждый шаг отдаётся слабостью, а комната Весты пуста. Кушетка аккуратно заправлена, тумбочка голая. Тишина давит, воздух пахнет сыростью и одиночеством.

С остатком надежды Астарта ковыляет на кухню, заглядывает в ванную — раковина сухая, полотенце висит нетронутое. Никого. Она открывает холодильник, и на полке лежит готовый сочный стейк. Мясо, наконец. Астарта берёт его, надеясь, что то свежее. Откусывает, наслаждаясь вкусом, и понимает, как соскучилась по охоте.

Она возвращается в комнату, чтобы отметить день. Пластиковая вилка скребёт стену, оставляет белёсую царапину, но краска не отходит — поверхность гладкая, твёрдая, как стекло. Чёрное стекло. Астарта замирает, сердце пропускает удар. Это камера. Она обследует стены вилкой и находит ещё три таких же точки — замаскированные глаза, что следят за ней. Они наверняка везде — на потолке, в углах кухни, над раковиной в ванной. Как она не замечала? Эрик видел всё. Кулаки сжимаются, ногти впиваются в ладони.

Астарта срывает с кровати простынь и одеяло, сооружает навес, используя стойку от капельницы. Она прячется под тканью, укрывается от чужого взгляда. Эрик наверняка скоро явится. Ждать придётся день, может, два. На ночь она решает перебраться в комнату Весты, где они прятались от газа. Волочёт за собой свой навес, устраивается на застеленной кушетке.

Ей грустно без Весты. Тишина давит сильнее, чем бетонные стены, одиночество обнимает холодными руками, проникает под кожу. Веста была её якорем — тихим, но тёплым присутствием. Теперь она вновь одна, и это чувство гложет. Но, может, так лучше — Веста с тётей, вне этого ада, вне игр Эрика. Астарта начинает засыпать под навесом, когда за дверью раздаётся щелчок. Вентиляция молчит, но звук шагов близко, тяжёлый, уверенный. Она напрягается, сердце бьёт в рёбра, как молот. На ходу придумывая план, Астарта отодвигает тумбочку к стене у входа, встаёт на неё, готовится прыгнуть.

Когда Эрик заходит, Астарта бросается ему на спину, обвивает его торс ногами, цепляется руками за плечи. Но что дальше? Ударить нечем, она подумала только о прыжке. Такой себе план. Эрик даже не сопротивляется, улыбается с иронией — уголки губ приподнимаются, в глазах мелькает насмешка. Ситуация нелепа, почти комична, и Астарта спрыгивает, понимая: он смеётся над ней.

Она отступает на несколько шагов, держит дистанцию, дышит тяжело. Эрик смотрит на неё спокойно, в руках — очередные бумаги. Он идёт на кухню, бросает их на стол с глухим шлепком, садится на диван, откидывается назад, как хозяин дома, уверенный в своём праве здесь быть.

Астарта берёт бумаги, но внутри растёт чувство, будто она — прирученный зверь, как Тень, которую она сама кормила мясом через решётку. Зверь, которого держат в клетке, подкармливают, изучают через стеклянные глаза камер. Её бесит это ощущение, бесит беспомощность, бесит то, что она не знает, как вырваться. Напасть на Эрика снова? И что дальше? Выхода она не видит, бетонные стены глухи. Да и толку от свободы? Её прежняя жизнь — охота, заказы, кровь на руках — рассыпалась в пыль. Что она будет делать на воле? Кем станет? Астарта вздыхает, листает бумаги, пальцы дрожат от усталости и злости.