Там информация о мужчине с именем Лавуз Наут, на фото он с тёмными волосами и острым взглядом, чуть прищуренным. Астарта вспоминает его — заказ. Ей говорили, он работал в химической фирме, растворил двоих рабочих в кислоте, чтобы скрыть свои махинации. Она выполнила задание чисто, пуля в затылок, тело упало в реку.

— Это отец Весты, — говорит Эрик и смотрит на её реакцию, голос ровный. — Она не сказала, да? Веста знала, что ты убила её отца, когда попала сюда. Хотя он никого не убивал. Твоему боссу мешала его фирма. Наут не прогнулся, и тебе наврали, чтобы убрать его.

В бумагах — иски от частной компании с названием «Строй-ка сам», подставной компании её босса, против фирмы Наута. Получается, Астарта лишила Весту отца — хладнокровно, не моргнув, не проверив. Желудок сжимается, к горлу подступает тошнота, пальцы мнут край листа.

— Удивлён, что Веста тебя простила, — продолжает Эрик, откидывает волосы со лба. — Её тётя больна, без отца девочке пришлось бросить колледж, работать, чтобы платить за лечение. Ей семнадцать, а она тянет это на себе.

— И мне просто поверить тебе? — вспыхивает Астарта, голос дрожит от злости, срывается на крик. — Ты суёшь мне такие же бумажки, как босс!

Эрик молчит, смотрит на неё ровно, без тени раздражения. Но Астарта знает: он прав. Она вспоминает тот заказ — несостыковки в деле, странности в цифрах, слишком гладкое объяснение. Она закрыла на это глаза, взяла деньги, нажала на спуск. Её выбор, её вина.

— А ты? Тоже никого не убивал? — бросает она с вызовом и сжимает кулаки.

Её злость кипит, но неясно, на кого — на Эрика, на босса, на себя. Кажется, что последнее, и это жжёт сильнее всего.

— Убивал, — отвечает он честно, смотрит ей в глаза. — Как и ты. Но не работал на сомнительных личностей. Расследовал сам, убивал только тех, кто заслуживал.

Астарта не может его осудить. Её руки в крови, её жизнь — цепь заказов. Деньги и долг перед боссом гнали её вперёд, заглушали сомнения. Эрик, может, и убийца, но он выбирал цель сам — или так говорит. Разобраться в его прошлом она сможет позже, если выберется. Пока же ясно одно: она не безгрешна, её руки грязнее, чем она думала.

Веста — маленькая, хрупкая девочка — простила убийцу отца. Вот почему она прятала взгляд, отводила глаза, когда они говорили. Прощение далось ей нелегко, стыд перед памятью отца грыз её. Но Веста оказалась не слабая и не наивная — она сильнее, чем Астарта могла представить. Простить такое — это не слабость, это сила, которой у Астарты нет.

Она садится на пол, прислоняется к стене, бумаги падают из рук, шуршат, как сухие листья. Тишина давит, мысли кружатся, как вороньё над падалью. Она не знает, что делать дальше — ни здесь, в этой клетке, ни на воле, если выберется. Её мир рухнул, и под обломками нет ничего, за что можно ухватиться.

В бумагах Эрика лежат данные о боссе Астарты — тонкие листы, пожелтевшие по краям, с мелким шрифтом, печатями и подписями, от которых веет канцелярской пылью и старыми архивами. Если верить этим строчкам, босс — лишь марионетка, подставное лицо, ширма для кого-то более крупного, чьё имя тонет в тенях. Эрик ищет настоящего кукловода — того, кто годами дёргает нитки в этой сети заказных убийств, кто платит за кровь и не пачкает рук. Астарта перечитывает документы, пальцы мнут углы листов. В груди растёт холодное, липкое осознание: она была пешкой, слепым орудием в чужой игре. Считала себя охотником, а оказалась собакой на поводке — лаяла по команде, виляла хвостом за кусок мяса.

Эрик одиночка, действует в тени, прячется под ложными именами, но он сам попал под прицел. Его заказали — значит, кто-то знает о нём всё. У него нет пути назад, к нормальной жизни. И у Астарты теперь тоже. Два варианта — скрываться до конца дней или умереть. Бегать по подвалам, менять города, лица, имена, прятаться от света, пока пуля, нож или яд не найдут в каком-нибудь грязном мотеле. Или смерть — быстрая, как выстрел в висок, или медленная, как голод в бетонной клетке, где даже крысы не выживают. Конец всё равно один.

Хотя есть третий путь, смутный, почти безумный, как шепот в бреду: уничтожить корпорацию, что торгует смертью. Разрушить её, выжечь корни. Астарта крутит эту мысль в голове, как монету в пальцах, рассматривает её с разных сторон. Реально ли это? Могут ли двое сломать машину, что перемалывает людей десятилетиями, что питается страхом и кровью? Она не знает, и сомнение грызёт её. И почему двое? С каких пор она рассчитывает на Эрика? Они едва не убили друг друга — она держала его на прицеле, он вонзил в неё клыки. А теперь что? Союз? Партнёрство? Астарта хмыкает, сама себе не веря.

Веста, как выяснилось, утаила ещё одну деталь. Эрик разрешил ей стрелять в Астарту — не просто для самообороны, а для мести. Дал травматический пистолет и сказал, что это её выбор. Но Веста не нажала на спуск. Астарта помнит её взгляд — опущенный, виноватый, прячущийся за светлыми прядями волос. Прощение было не лёгким, оно выжигало её изнутри, как кислота. Веста могла отомстить за отца, могла выстрелить, но выбрала другой путь. Почему? Астарта не спрашивает, но чувствует: эта девочка — зеркало, в котором её собственная слабость кажется ещё уродливее. Веста простила убийцу своего отца, а Астарта не может простить даже саму себя — за кровь, за слепоту, за годы, что она жила с закрытыми глазами.

Рядом щёлкает шкаф — резкий звук, как треск ломающегося дерева. Шкаф отъезжает в сторону, как обычная дверь, открывая узкий проход с низким потолком, и из него выходит Эрик. Его шаги глухо отдаются по линолеуму. Астарта даже не шевелится, остаётся на диване. Она знает про выход со вчерашнего дня. Но какой толк? Бежать некуда. Её собственный дом — первое место, где будут искать. И найдут — люди босса или те, кто выше него, — выволокут и прикончат без лишних слов. Астарта вздыхает.

Эрик молча вручает ей пакет. Астарта заглядывает внутрь: женские вещи — коричневая кофта с высоким воротом, узкие чёрные джинсы, кеды. Сверху лежит её кулон — ловец снов, подарок деда. Астарта боготворила его, следовала за ним, как тень, слушала его рассказы о жизни, о том, как «иногда приходится брать в руки нож, чтобы защитить своё». Он был охотником, учил её держать ружьё, целиться в голову. «Бей точно, не мучай», — говорил он, и его голос был твёрдым, как сталь. Именно дед завёл её на путь убийств — словами, своим примером, уверенностью и верой в справедливость силы. А потом умер, оставив её одну с этими уроками и пустотой, что росла с каждым днём.

Астарта смотрит на кулон, но не берёт его в руки. Он больше не святыня. Дед был её маяком, но его путь привёл её сюда — к невинной крови на руках. Она хочет узнать, что именно оборвало его дыхание, что случилось тогда, в тот день, но это уже не вернёт ей его светлый образ.

У неё больше нет кумира, нет ориентира в этом хаосе. Жизнь — чистый лист, но испачканный её прошлым, кровью, что не отмыть. Она убивала убийц, считала себя судьёй, карающей дланью, но всё оказалось сложнее — границы стёрлись, добро и зло смешались в серую грязь, и она сама стала такой же, как те, кого отправляла в могилу. Искупить это можно только делами, правильными поступками, но что это значит? Какие поступки являются правильными в этом двуликом мире? Астарта не знает, но впервые хочет попробовать жить иначе — не ради деда, не ради босса, а ради себя, ради той части, что ещё не утонула в этом болоте.

Кулон остаётся в пакете, вещи она забирает с собой в ванную. Кофта пахнет стиральным порошком с ноткой лаванды, джинсы чуть жёсткие, но облегают ноги, как вторая кожа — лучше, чем то, что было. Астарта смотрит в зеркало над раковиной, проводит пальцами по плечу. Шрам от клыков Эрика — две метки, чуть выпуклые, неизменные. Это было начало. Тогда её мир треснул, как стекло, и с тех пор трещины только росли, ломая всё, во что она верила. Теперь это напоминание, выжженное на теле, знак того, что она больше не та, кем была.