Астарта моргает, пытаясь понять, где она, и тут память услужливо подбрасывает вчерашний день — или не вчерашний? Боль, кровь, бетон парковки, провал задания, Эрик. Его укус. Она думала, что умирает, видела белый свет, чувствовала, как тело становится невесомым. Но она жива. Или нет? Окружение кажется реальным, но что-то в нём чужое, неестественное.

Астарта откидывает одеяло, садится на край кровати, пытается встать. Ноги дрожат, подгибаются, и она чуть не падает, в последний момент хватаясь за стену. Тело слабое, словно резиновое, как будто из него вынули кости. Она подозревает, что была без сознания долго — часы? дни? недели? Память выдаёт обрывки: Эрик, его клыки, свет. Астарта проводит рукой по лицу, пытаясь собраться. Надо понять, где она и что происходит.

В тусклом свете лампы она шарит по стене в поисках выключателя. Пальцы скользят по гладкой поверхности — холодной, чуть влажной от конденсата. Она уже теряет надежду, когда натыкается на квадратную панель с выпуклой кнопкой. Щелчок — и помещение заливает яркий белый свет, режущий глаза после полумрака. Астарта щурится, осматривается.

Комната маленькая, без окон. Пол — линолеум с имитацией дерева, стены и потолок — глянцевые, чёрные, с мелкими вентиляционными решётками в углах. Две прикроватные тумбочки, кровать с деревянным каркасом — и всё. На одной из тумбочек — два пустых пакета из-под крови и стойка для капельниц, пустая, слегка накренившаяся. Астарта хмурится. Кровь, капельницы — видимо, её держали здесь, поддерживали жизнь. Но кто? И зачем?

Пошатываясь, она подходит к двери — чёрной, с круглой ручкой. Тянет — и та неожиданно поддаётся, открываясь с лёгким скрипом. Астарта замирает, ожидая ловушки, но ничего не происходит. Она выходит в коридор — такой же чёрный, с тем же линолеумом под ногами. Напротив — ещё одна дверь. Астарта толкает её, нащупывает выключатель на стене. Здесь комната иная, пол выложен чёрным кафелем с золотистыми извилистыми узорами, стены такие же блестящие. В углу — душевая кабина с матовым стеклом, рядом — белая раковина под большим зеркалом. Напротив — шкаф с полотенцами и стопкой одежды. Посередине — биотуалет, простой, пластиковый. Астарта подходит к зеркалу, смотрит на себя.

Её волосы спрятаны под голубой шапочкой, как у медсестёр, что приходили к деду, когда ему было плохо. На ней свободные белые футболка и штаны — чужая одежда. Кто-то переодел её, пока она была без сознания. Её собственная кофта, должно быть, пропиталась кровью после укуса. Астарта наклоняется к зеркалу, оттягивает ворот футболки, осматривает плечо. Шрам заметен сразу — два неровных круга на коже, сморщенные, дряблые, как кора старого дуба. Следы клыков Эрика. Рана зажила, значит, прошло не меньше двух-трёх недель.

Над выключателем выделяется лист бумаги, приклеенный скотчем. Астарта читает: «График подачи воды. С 11:00 по 12:00 и с 19:00 по 20:00». Почерк печатный. Она хмыкает, выходит из комнаты, которую про себя именует ванной. Слева коридор переходит в открытую кухню: стол с двумя стульями, громоздкие шкафчики на полу — такие обычно вешают на стены — и маленький холодильник. На противоположной стороне — одинокий диванчик, обитый чёрной тканью.

Астарта возвращается к комнате и идёт в другую сторону коридора. Он заканчивается железной дверью — массивной, с замочной скважиной и без ручки. Самое пугающее, что окон нет нигде. Она обошла всё доступное пространство, и вывод напрашивается сам собой: её заперли. И, судя по последнему воспоминанию — укусу Эрика, — это его рук дело. Вопрос: что теперь делать?

***

Когда ей было двенадцать, дед учил её выбираться из закрытых помещений. Они сидели у него дома на старом диване, и он рассказывал, как однажды чуть не задохнулся в горящем сарае, потому что дверь заклинило. «Пожары, Астарта, — говорил он, постукивая пальцем по столу, — даже в торговых центрах эвакуационные выходы не всегда открыты». Он показывал, как сделать отмычку из скрепки или куска проволоки, как проверять замки, как слушать щелчки механизма. Тогда она почти не вслушивалась в его лекции, а теперь жалеет. Эти знания могли бы спасти её сейчас.

Прошло два дня. Часы, найденные в кухонных ящиках, тикают исправно, показывая время. За этот период она испробовала всё. Барабанила кулаками по стенам, кричала до хрипоты, надеясь, что кто-то услышит. Вытащила рейку из каркаса кровати, пыталась поддеть железную дверь — безуспешно, только царапины остались на металле. Нашла пластиковую вилку в шкафчике, засунула в замочную скважину, крутила, дёргала, пока та не сломалась. Чуда не случилось. Дверь стояла непреклонно, насмехаясь над её усилиями. Варианты кончились — то ли мозг выдохся, то ли их просто нет.

Теперь Астарта просто сидит на кровати, сжимая бутылку минеральной воды, и жует кусок тофу. Она ест механически, не чувствуя вкуса. На кухне еды много — банки с фасолью, пакеты с готовым рисом, всякие другие овощные консервы, тофу, орехи. Только растительное, ни мяса, ни рыбы, но что поделать? Астарта хмурится. Еды хватит на месяц или два — значит, её закрыли надолго. Зачем? Месть за попытку убить? Но если месть, почему не морить голодом? Почему еда, вода, относительный комфорт? Или с продуктами что-то не так?

Она смотрит на тофу — белый, с этикеткой «Веганский сыр» — и на бутылку «Горной воды». Всё было запечатано, герметично закрыто, но сомнение грызёт. Подделать можно что угодно — яд, снотворное. Астарта встаёт, идёт на кухню, открывает шкафчики, проверяет упаковки. Банки целые, этикетки на месте, сроки годности в порядке.

Она тянется к холодильнику, но замирает. На столе лежит ключ — железный, простой, с зазубринами. Его не было вчера, она уверена. За сегодня она впервые пришла на кухню, и до этого стол был пуст. Кто-то принёс ключ. Но как? Когда? Она бы услышала шаги, скрип двери.

Астарта берёт ключ, пальцы дрожат от смеси надежды и страха. Идёт к железной двери, вставляет его в скважину — там, где вчера торчала сломанная вилка, теперь чисто, кто-то её вытащил. Поворачивает. Щелчок, и дверь открывается, медленно, с низким скрипом. Астарта замирает. Это слишком просто. Кто-то играет с ней, подбрасывая подсказки? Она делает шаг вперёд, нащупывает выключатель на стене, щёлкает.

Свет загорается — тусклый, освещает только часть комнаты. Дальше — железная решётка, разделяющая пространство. Астарта подходит ближе. В решётке есть дверь, но она заперта, замок массивный. Прутья толстые, расстояние между ними узкое — не пролезть даже ребёнку. Она протягивает руку, проверяя, и тут из темноты за решёткой доносится рычание — низкое, угрожающее. Свет туда не доходит, и кажется, что рычит сама тьма. Астарта приседает, вглядывается. Что-то движется, и вдруг на решётку бросается собака.

Свет выхватывает её из мрака: чёрная, как уголь, среднего размера, с густой шерстью и стоячими ушами. Пёс скалится, гавкает, когти царапают металл. Он не пропустит её дальше — это ясно. Астарта отступает, возвращается на кухню. Надо что-то найти — отпугнуть собаку, защититься. Она роется в ящиках — пластиковые ложки, вилки, ничего серьёзного. Ножей нет. Открывает холодильник, и её глаза округляются. На средней полке лежит пистолет — чёрный, компактный. Его не было раньше, она проверяла холодильник вчера. Астарта берёт его, осматривает. Один патрон в магазине. Хватит на собаку при точном выстреле, но потом она останется безоружной.

Рядом с пистолетом — тоже новый пакет, полный красных кусочков. Астарта вытаскивает один, мнёт в пальцах, подносит к носу. Мясо, свежее, с лёгким запахом крови. Она смотрит на него, затем на пистолет. Можно отвлечь собаку мясом.

Проходит несколько дней — то ли два, то ли три, Астарта уже не считает. Время здесь течёт странно, как густой сироп, застывающий в холоде. Оно то тянется бесконечно, то ускользает, оставляя лишь смутное чувство потери. Часы на тумбочке исправно тикают, но Астарта всё реже обращает на них внимание — цифры теряют смысл в этом замкнутом мире.