Когда улеглась пыль на дороге, Джаред спустился на главную площадь, где гостей было еще больше, чем волков. Король уехал, проблемы остались.

Благой двор шуршал от слухов и сплетен, изнемогал от таинственности той, что так неожиданно заняла место рядом с их бессердечным владыкой.

На все расспросы о короле и его даме советник, памятуя наказ Майлгуира, отмалчивался. Бракосочетание владыки оставалось тайной для всех.

Однако многозначительное молчание советника порождало только новые слухи. Фарелл, собиравшийся было уезжать, решил остаться и попробовать уговорить «эту дикую розу» послужить ему натурщицей. Увязался за советником на галерею полюбоваться закатом. Долго стоял, выпрашивая разрешение. Как будто Джаред мог его дать!

Советник опять пожалел, что Майлгуир не объявил о свадьбе прилюдно. Небесные, преданные своему искусству душой и телом, по мнению Джареда обязательно влюблялись в тех, с кого рисовали и лепили. Конечно, ши любят однажды. Однако советнику все больше казалось, что у детей Неба и правда страсть лишь одна. И ей были не женщины и не мужчины, а чистое, незамутненное искусство. Так называемое «истинное».

Вряд ли подобную тонкость оценил бы их пламенный король, но втолковывать подобное принцу Неба Джаред не стал. Бороться с чужими заблуждениями — верх собственной глупости, ибо это пустая трата времени и сил. Кто не хочет понять, не поймет. Кто хочет, тому зачастую пояснения излишни. Существует ещё более плохой вариант, когда собеседник вкладывает в твои точные объяснения свои собственные выводы, по большей части ошибочные. Причем этот вариант преобладает. Как бы ты ни старался, чужой ум обернет твои же мысли против тебя. Так зачем спорить?

Пользы дому Волка от этого никакого, а времени не хватает даже бессмертным.

— Это все твоя гордыня, господин советник Благого двора.

Тут Джаред понял, что льдистый туман уже спустился с гор, окутав реку и равнину, а он стоит, опершись о холодную зубчатую стену Черного замка, и вновь смотрит в ту сторону, куда уехал король. И что либо вновь заработал мыслеслов, либо он начал говорить вслух. Мысли советника редко предназначались для посторонних ушей, такое с ним случалось только тогда, когда он был совершенно уверен в своей безопасности.

И только один ши эту уверенность в него вливал.

— Что хотел Фарелл? — беззаботно спросил Алан, не дождавшись ответа.

— Наш небесный красавец жаждет нарисовать вполне определенную волчицу.

Джаред обернулся, окинул взглядом Алана и понял, что тот выглядит неожиданно взволнованно. Вряд ли это волнение было заметно кому-то, кроме Джареда, но оно несомненно присутствовало. Вернее, Алан был спокоен, а теперь взволновался.

Уверенность от начальника замковой стражи всегда расходилась будто сама собой, и Джаред сам не заметил, как начал успокаиваться, отстраняться мыслями от уехавшего Майлгуира. Был у него повод волноваться о Доме и поближе.

— Алан, скажи на милость, чем тебя тревожит, признаю, несколько затянувшийся визит Фарелла? Прочие небесные, насколько я успел заметить, тебя не интересуют вовсе.

— Небесные, как и прочие Дома, меня интересуют лишь с точки зрения вреда или пользы для дома Волка. Не мое это дело, уважаемый советник, но… какую именно волчицу жаждет изобразить этот тридесятый наследный принц?

— Это действительно не твое дело и даже не мое, а Майлгуира. Боюсь только, эта работа Фарелла станет для него последней.

Алан должен был насторожиться, так как все, относящееся к королю, имело первостепенное значение, но он неожиданно расслабился.

— Так что тебя беспокоит? — решил Джаред спросить напрямую.

— Мэй приезжает, возвращается ненадолго, впервые. Да ты знаешь, — Алан теперь выглядел ещё более непривычно: взволнованно-счастливым. — Я не видел его так давно!

— И? Боишься, что кто-то из небесных утянет его в свои голубые тучки? — пошутил Джаред, но Алан вздрогнул. — Что, правда боишься? С чего бы?

Алан молчал, собирался с мыслями или думал, стоит ли говорить о личном.

— Я боюсь иного. Не хочу, чтобы он оказался в центре ссоры, которая неизбежно случится, если Фарелл начнет вспоминать всех своих друзей юности, с которых он рисовал истинные полотна. В особенности подруг.

Советник постарался упорядочить этот ворох сведений, которые на него вывалил взбудораженный одновременно чем-то плохим и хорошим Алан.

— То есть ты хочешь сказать, если я тебя правильно понял: Фарелл писал картину, каким-то волчьим боком связанную с твоей нынешней семьей?

Одного укоризненного взгляда Алана хватило, чтобы Джаред устыдился: как можно было оговориться так глупо? Пусть близко к действительному положению вещей, но не в шатком положении Алана.

— Это я погорячился. Не со зла, случайно обмолвился.

Джаред заглянул в глубокие, темно-серые, почти черные глаза, поблескивающие в густых фиолетовых сумерках, и невольно подумал, что такая радужка, по слухам, была только у Джаретта Великолепного. Возможно, еще у кого-то из перворожденных, из которых, кроме Вогана, вроде бы никого и не осталось. Или осталось?..

Алан посветлел глазами, и морок пропал. Он особенно мягко улыбнулся, как всегда, когда думал о Дженнифер или Мэе. Своей почти жене и своем почти сыне.

— Да за что ты извиняешься? Я был бы счастлив, Джаред, окажись твои слова когда-нибудь правдой. Боюсь только, не доживу.

— Алан!

— Что «Алан»? Черный замок каменеет все больше. Отложим мои поползновения в сторону законного брака после сам знаешь чего.

Джаред вздохнул и выдохнул. Магия исчезает, замок мертвеет. Лишившись подпитки цитадели, Алан умрет. Или превратится в камень. Джаред долго крутил эту странную связь так и этак, но по всем дугам выходило, что снимется она только после падения Проклятия. И только теми, кто родился после. Детьми, которых почти нет.

— Опять стало хуже? — Джаред бессознательно перевел взгляд на пышный воротник рубашки Алана.

Там под несколькими слоями ткани прятался, изнурял и временами конвульсивно сжимался отвратительного вида черный ошейник, пьющий силы волка подобно пиявке, вытягивающий природное волшебство ши и ограничивающий свободу Алана. Начальник замковой стражи, почти всесильный в пределах стен цитадели, за этими же стенами начинал задыхаться и делать верные шаги к могиле.

— Не стоит упоминания, — Алан беспечно отмахнулся. — Я чувствую себя прекрасно. Просто кольнуло.

— Нет, не просто, — возликовал советник. — Что бы ни говорил наш король об отсутствии любви, ты ведь это чуешь?

— Чую, что шею сдавило. И зарница сверкнула.

— Две зарницы, розовая и голубая, — советнику в который раз захотелось все же выяснить, какого рода Алан, а то по всему выходило, что королевского. — Отложим это до возвращения Майлгуира, поговорим о твоих тревогах.

— А то, что ты ходишь мрачнее тучи, не в счёт?

— Мрачнее всего перед рассветом.

— Да-да. Или просто все мрачнее и мрачнее…

— Обычно ты говоришь: не все ещё потеряно.

— Разумеется, господин советник. Нам ещё терять и терять… Хорошо! — поднял руки Алан. — Расскажу, что беспокоит меня. И без того неясно, вспомнит ли меня Мэй, узнает ли, подойдет ли, а если у него сразу по приезду образуется законный родит… ственник, мои шансы выглядят вовсе призрачными.

Советнику захотелось глупо приоткрыть рот и наивно похлопать глазами, как в невозвратимо далеком детстве: нет, он, конечно, догадывался, что Алан имеет к Фареллу какие-то претензии, но чтобы настолько личные?

— Хм. Хм! Родит-ственник, то есть Фарелл, на днях жаловался, что никак не может найти трапезную и ему приходится блуждать на задворкам Черного замка в поисках еды… — Джаред побоялся продолжить. — Алан, тебе есть что сказать?

— Только то, что в гостевых спальнях всегда полно печенья, — начальник стражи, по чьему повелению замок мог водить гостей кругами бесконечно, лишь отмахнулся. — Его жизни ничего не угрожает, как и моей совести.

— Фарелл и… Дженнифер?!