— Ты говоришь с королём, — резко произнёс Кибелл, недовольно взглянув на сына.

— Ты дипломат, отец, — проговорил Кирс, поднимаясь с места. — Я восхищаюсь тем, как ты умеешь сохранять самообладание и вежливо просить там, где хочется сказать всё, что кипит в сердце. Я не умею так. Может, я научусь за те годы, что тебе предстоит носить корону Дикта, да будут они долгими и мирными. А пока… — Кирс медленно пошёл по залу в сторону Эдриола. — Пока я говорю, как умею. Я говорю не с королём, а со своим дядей. Я хотел поговорить с ним об этом раньше, но он не дал мне такой возможности, хоть и знал, что я здесь с вечера. Так вот, дядя… Я скажу тебе прямо, что ты сейчас вонзаешь нож в спину моего отца. Ты делаешь то, о чём мечтал долгие годы. Не засилье монахов беспокоит тебя, нет… Ты спокойно относишься к инопланетянам. Мой друг Тахо может подтвердить это. Да и какое тебе дело до них, ведь они знают о том, что ты запретил им появляться на твоей территории, и они уважают твой запрет, хоть когда-то наши люди, презрев даже не запрет, а уговор, взаимное соглашение всё же пробирались в Дикт, гадали, ворожили… и воровали. И бывало, даже убивали… тех же монахов. За что и получали по заслугам. Так что нечего выставлять их мучениками. Дело не в этом! Хоть вы и ненавидите монахов, не их отличие от нас лежит в корне твоих требований. Ты хочешь загрести жар чужими руками. Ты же знаешь, что выбирая между Сынами Аматесу и твоими конниками, отец, конечно, выберет своих боевых друзей и соратников, а не твои трудно контролируемые орды. А ты с видом оскорблённой добродетели отсидишься на наших землях, подождёшь, пока мы разобьём врага или погибнем, а потом уж по обстоятельствам… Нет, ты не трус. Ты именно предатель. Ты бросаешь нас в беде. Ты бросаешь моего отца, зовущего тебя братом, бросаешь меня, мою мать, мою сестру. Ты зовёшь нас родичами? Я избавлю тебя от терзаний. Ты мне отныне никто. Ты и твоё королевство не существуют для меня. В давние времена наш предок король Элаес провозгласил: кто не с нами, тот против нас. Это был жестокий принцип, необходимый для единства наших народов в тяжёлой борьбе. Сейчас его может провозгласить только король. Отец не сделает этого. Не хватало ещё тратить на вас силы, когда нам придётся скоро схватиться с куда более опасным противником. И я не стану говорить это, когда Аматесу возложит корону на мою голову. Потому что твои люди вовсе не обязаны быть умнее и честнее своего короля. Живите, и дай вам Аматесу долгих и счастливых дней. Только не зови меня больше своим родичем. Я не хочу напоминаний о том, что кровь связывает меня с предателем. Я остаюсь со своими братьями. Нам нужно готовиться к войне. И если вы не хотите быть с нами рядом, то убирайтесь из долины ко всем чертям! — его голос сорвался на гневный крик. — Это наша земля, а вы свою бросили беззащитной там, за последним Хребтом!

Отведя взгляд от бледного лица Эдриола, Кирс развернулся на каблуках и вернулся на своё место. Кибелл снова мрачно взглянул на болотного короля.

— Мой сын молод и горяч, король Эдриол. Но он имеет право на своё мнение. Я не согласен с ним. Он не должен был оскорблять тебя и упоминать о давно забытом принципе из уложения короля Элаеса. Я прошу у тебя прощения за его слова. Но в одном он прав. Ты отказался принять участие в войне. Это твоё право. Но у нас такого права нет. Нам предстоит трудный и напряжённый период подготовки к кампании. И мы не можем допустить, чтоб наши люди отвлекались на всякие стычки и нервничали по причинам, не имеющим отношения к предстоящей войне. Потому я прошу тебя увести твоих людей из долины до заката солнца, потому что к утру Орден введёт сюда свои отряды. Горы и леса возле хребта в твоём распоряжении, судя по данным нашей разведки, они вполне безопасны. И ещё я прошу тебя проследить, чтоб твои люди не убивали монахов и не грабили обители, поскольку в таком случае ты действительно станешь против нас. О последствиях ты можешь догадаться сам. А теперь покинь зал. Мы приступаем к обсуждению военных вопросов, и тебе, как стороне нейтральной, делать здесь нечего.

Эдриол медленно поднялся.

— Вы не правы оба, — твёрдо произнёс он. — И ты, и Кирс превратно истолковали мои действия и мои слова. Это вполне в духе Дикта. Вы не верите тому, что вам говорят, и во всём видите ложь. Но, по крайней мере, мы всё выяснили. Я ухожу и увожу своих людей. Мы не будем притеснять монахов, но не из страха перед вами, и не потому, что простили и приняли их. И вам, и им предстоит тяжёлая битва. И в ней боги рассудят, кто из нас прав… — он направился к выходу, и его свита потянулась за ним, но у дверей он вдруг остановился и обернулся. — Я желаю вам победить. И надеюсь, что вы останетесь живы, и мне не придётся оплакивать тех, кто мне дорог.

Они ушли. Все с тревогой смотрели на Кибелла, погружённого в тяжёлую задумчивость. Наконец, он поднял голову и окинул взглядом зал.

— Итак, мы знаем, какими силами можем располагать. Теперь поговорим о войне.

II

Король медленно переводил взгляд с одного из собравшихся на другого. Он пристально вглядывался в лица, и в его чёрных глазах появилось усталое и печальное выражение.

— Какому умнику пришла в голову эта безумная идея с покушением? — негромко спросил он, и его голос снова прокатился по залу, угаснув в общем молчании. — Сегодня утром я узнал о том, что произошло. Я был в ярости. Я хотел устроить вам всем такой разнос, чтоб вы запомнили его на всю оставшуюся жизнь. Я хотел обвинить вас в том, что вы нарушили освящённые веками обычаи поведения в момент вторжения. Я хотел сказать, что вы разоблачили перед врагом наши намерения и нашу силу. И я хотел обвинить вас в гибели пятидесяти двух мужчин и женщин, погибших во дворце, при попытке покинуть город и позднее казнённых на площади перед нашим домом. Я хотел выплеснуть на вас всё свое отчаяние, весь гнев, всё бессилие что-либо изменить. Я хотел напомнить вам имена тех, кого уже не будет с нами в момент решающей битвы, тех, кто заслужил славу победителей в трёх последних войнах, кто, несмотря на мирное время, продолжал думать о безопасности Диктионы, и потому был лучше других подготовлен к ведению войны в новых условиях. Я бы даже не остановился перед опасностью оскорбить оба Совета. Но, наверно, что-то во мне меняется. Я не хочу кричать и топать ногами. Я смотрю на ваши лица и вижу, что вы сами всё понимаете. И я надеюсь, что те, кто был причастен к совершению этой ошибки, уже осознали её и раскаялись. Я никого не буду обвинять и наказывать. Я хочу знать, кто придумал это, чтоб спросить его, зачем он затеял это безумие?

— Кто сейчас вспомнит, кто сказал это первым… — тихо произнёс высокий мужчина в синем военном камзоле с забинтованной рукой на перевязи. — Может, этот человек заплатил за ошибку, погибнув там. Я помню, что все были опечалены известием о твоей гибели, государь. Мы были подавлены и озлоблены. И высказанный кем-то призыв о мести был подхвачен остальными.

— Месть? — Кибелл горько усмехнулся. — Жизнь за жизнь, и как плата за осуществление ещё полсотни жизней?

— Мы думали не только о мести, — произнесла женщина в блестящей кольчуге под голубым плащом. — Мы думали о необходимости освободить короля Юниса, и о том, что, обезглавив захватчиков, мы дезорганизуем их, и нам будет легче справиться с ними.

— И никто не подумал о последствиях? — спросил король. — О том, что мы получили в результате?

— Подумали… — ответил Реймей, откинувшись на спинку скамьи — И даже говорили об этом. И Донгор, и Хэрлан пытались переубедить нас, но нам казалось, что мы правы.

Кибелл поднялся с трона и вышел в середину зала. Повернувшись лицом к Совету Храма, он произнёс:

— Они воины. Они живут чувствами. Может быть, они неразумны, как дети. Но не ваша ли обязанность наставлять и направлять их? Почему вы дали согласие на эту акцию? Почему не послушались Хэрлана?

— Ты не вправе спрашивать с нас отчёт за наши решения, — проворчал древний старик с тяжёлой золотой цепью на груди и янтарным посохом.