Светлые эльфы часто грешили с человеческими женщинами, покидая свои города и приезжая к людям в поисках увеселений. Иногда они держали одну или несколько постоянных любовниц, при этом детей от них не признавали, так как были помешаны на чистоте крови. Однако же, как правило, они щедро одаривали своих женщин, давая хорошие отступные перед расставанием в связи с ее беременностью. Не мудрено, что иногда женщины специально шли на такую связь и рожали, чтобы поправить свое материальное положение. Эльфийки с человеческими мужчинами обычно не встречались: их холодный темперамент не давал повода искать любовные приключения на стороне.

Дрокс смотрел на корзинку и размышлял, что за мамаша так поступила со своим ребенком. Похоже, ее устои не отличались особой крепостью и гуманностью.

– Что же мне делать с тобой, малышка? – спросил мужчина, не очень-то рассчитывая на ответ.

– Папапапапа, – ответил младенец.

– Нет, не папа, маленькая. Как тебя зовут? – мужчина порылся в корзине, рассчитывая найти какую-нибудь записку. Его поиски увенчались успехом – он вытащил бумажку, на которой красивым каллиграфическим почерком было написано одно слово. На счастье, Дрокс умел читать и довольно неплохо. Мужчина был одним из немногих в его деревне, кто обучался грамоте, поэтому его авторитет сельского старосты был непреклонен.

– Хм. Тут написано, что ты Криссандра. Крисса, значит. Ну что ж, так тому и быть, будешь жить у нас, привезу тебе жене, пусть Ларка порадуется. Наш сынок сейчас ненамного тебя старше, будете вдвоем орать. Говорят, эльфеныши лекарями становятся, природную магию хорошо знают. Так что толк из тебя быть должен. Ну что, Крисса Дрокс, поехали домой.

***

Деревня Вершки. Наши дни.

– Крисска, зараза! Ты тыквы в повозку погрузила? Вернусь поздно, проверю! – услышала я голос Ларки. Вот уж зычный голосище, испугаться можно. Да только не стоило – она громкая, да добрая, и если кличет «заразой», то точно в хорошем расположении духа. Переживать стоило, если зовет Криссандрой эльфийской. Вот тогда да, что-то я натворила серьёзное.

– Да, тетя, почти! – закричала я в ответ, складывая и запихивая цветной листок бумаги себе под рубаху. На самом деле тыквы так и лежали, аккуратно сложенные во дворе, а я, обнаружив в повозке кем-то забытую брошюру, с упоением перечитывала ее снова и снова. Сколько дядя и тетя ловили меня за чтением и возмущались: «Зачем лекарю читать? Иди травки собирай, а то толку никакого!» – не перечесть! Я старалась оправдать все таланты, которые приписывали мне как «остроухой», боясь признаться, что травы на самом деле меня не очень интересуют. Да, я могу распознать их по запаху и виду, ощущаю их лечебные свойства, но желания носиться днями и ночами по лесу меня не было.

Однако сказать что-то поперек своим родным я никогда не могла. Да и буквы учить начала, чтобы колбы да горшки с отварами подписывать – все для того, чтобы пресловутый «толк» из меня вышел. Дядя Дрокс – так он просил себя называть – накупил мне в городе кучу всяких сосудов для хранения лекарств. С какой гордостью я показывала родным первые криво подписанные горшочки! Они радовались, мол, наконец-то, Крисска за ум взялась. Им невдомек было, что горшки пока пустые, а горжусь я не их содержимым, а тем, как умело вывела на них названия будущих трав и эликсиров.

Все это началось давно: я как ходить и говорить стала, вся деревня ждала, когда я чудеса лекарские показывать начну. Под таким давлением и пес начнет раны штопать, а уж мне, наполовину эльфийке, это на роду написано. Прочитать бы еще, где оно на самом деле написано, и написано ли.

Я вздохнула и начала складывать тыквы в повозку. Одну к одной. Монотонная работа вовсе не отвлекала меня от раздумий. Дядя любил рассказывать, как нашел меня на дороге в корзине. Эта и история про тыкву размером с корову, которую он вырастил несколько лет назад, были его любимыми. Корзинку с черной пеленкой и запиской, в которой я была обнаружена, он хранил на всякий случай до сих пор, вытаскивая при случае и показывая всем, кто готов был смотреть и слушать.

Дядя Дрокс любил лесть, а потому наслаждался, когда деревенские называли его добросердечным за то, что он подобрал и растит сиротку. Каждый в деревне напоминал мне, что я должна быть ему и его семье благодарна. А я была благодарна, разве может быть по-другому? Только все же иногда мне очень хотелось найти своих родителей и посмотреть им в лицо. За что они меня бросили? Почему? Отцу, конечно, я в лицо явно не смогу ничего сказать – кто меня в королевство эльфов-то пустит? Разве что у границ постоять и вволю накричаться… А вот маму к стенке бы прижать, да высказать все, что я по поводу чувств ее материнских думаю!

Засыпая после утомительного дня, наполненного работой по дому, лекарскими заботами и уходом за скотиной, я каждый раз представляла, как еду в город – почему-то мне казалось, что мать у меня городская – нахожу свою родительницу и говорю, как она ошиблась, бросив ребенка, потому что дочь у нее… Вот на этом моменте мысли уходили в другую сторону: я представляла себя то великой волшебницей, обладающей древней эльфийской магией, то воительницей, спасающей мир, то, на худой конец, талантливым лекарем. Хотя последний вариант был наименее желаемым.

Я никогда не забывала, что не такая как все, и слабо представляла свою жизнь в деревне. Замуж меня вряд ли кто-то возьмет – кому нужны остроухие дети? Интерес определенного характера парни ко мне испытывали, каждому хотелось знать, отличаются ли эльфийки от остальных женщин. Именно из этих соображений такие как я уезжали в город, где могли очень неплохо зарабатывать в борделях, а если повезет, становились содержанками богатых аристократов или дельцов. А вот чтобы полукровка вышла замуж, нарожала детей и прожила спокойную жизнь обычной сабирийской женщины – я не слышала такого.

С другой стороны, мой кругозор был слишком узок, чтобы судить масштабно. Я слышала истории нашего самого знающего члена общины – бабы Зуси. Ей было много лет, по прикидкам деревенских – от ста до бесконечности, и она знала ответ на любой вопрос. К ней ходили за самыми разными советами: вывести пятно от ягоды на юбке, отвадить мужа от любовницы, научиться правильно торговать, копить деньги и даже рожать. Не уверена, но, возможно, были и такие, кто и за наукой о процессе зачатия захаживал. Так вот, Зуся авторитетно заявляла, что эльфийки не способны родить нормальных детей от человека – в таком союзе они больные, отсталые, а то и вовсе мертворожденные. Откуда у нее такая информация, она не говорила, как и не отвечала на вопрос, почему у чистокровного эльфа и человеческой женщины рождаются вполне здоровые метисы.

Я определенно считала себя нормальной. В зеркале я видела изящную девушку с длинными, гладкими как шелк золотистыми волосами, огромными зелеными глазами и пухлыми губами. Аккуратно заостренные ушки придавали образу некое лукавство и живость, вовсе не портя. Я не была самой красивой в деревне, у нас было много привлекательных взору представительниц женского пола. От остальных меня отличала некоторая кукольность образа, которую я ненавидела в себе, и которая порой вводила окружающих в заблуждение. Так, на рынке, когда я помогала дяде торговать тыквами, каждый норовил облапошить «невинного ягнёнка». Именно так я выглядела, когда надевали чепец и прятала свою пикантную особенность в виде эльфийский ушных раковин. Как же удивлялись покупатели, когда я, не уступая ни монеты, умудрялась продать клиенту вместо одной тыквы целых три, не давая себя запутать. Те, кто меня знал, и кого не мог обмануть мой чепец, называли «злобный эльф» или «эльфийский барыга».

Друзей в деревне у меня было немного. Я ни с кем не ссорилась, поддерживая нормальные отношения со всеми от мала до велика, но близко долгое время не общалась ни с кем. Со сверстницами своими, у которых на уме были одни женихи, я не сходилась, так как не было общих тем для разговоров. Я могла их выслушать, поохать, когда они выплескивали свои сердечные переживания, но ничем подобным в ответ поделиться не могла. Толку мне было влюбляться, если замуж меня все равно никто не возьмет? С парнями я тоже особо не дружила, по крайне мере, с того времени как у меня выросла грудь. Лет до двенадцати я гоняла вместе с пацанвой по деревне, распугивая домашнюю птицу и воруя яблоки из чужих садов. А в один прекрасный день, когда мы мутузили друг друга в грязи, пытаясь поделить ворованный с чьей-то кухни каравай с маком, Дин Вильс засунул мне руку под юбку, ухватил за бедро и заорал: