Воодушевленный этими мыслями (о судьбе генерала Скорикова, который как раз был активным участником «профсоюзного» движения и именно через это активное участие отдал богу душу, Якушев, конечно, вспомнил, но тут же постарался забыть), он коршуном налетел на командира омоновцев, как только тот вслед за ним вошел в автобус. Поскольку в числе изъятых у задержанного вещей обнаружилось удостоверение офицера ФСБ, заточение Якушева продлилось ровно столько времени, сколько потребовалось омоновцу на уяснение этого простого факта. После чего автобус был остановлен, а Якушев с подобающими извинениями освобожден от наручников и выпушен на волю. От предложения подбросить его обратно к гостинице он отказался, благо автобус успел проехать от силы полтора квартала. Прощаясь с командиром ОМОНа, майор с некоторым удивлением заметил, что тот выглядит вполне довольным, как будто это не от него только что ускользнула, напоследок обозвав его болваном, законная, казалось бы, добыча.

Это было так странно, что Якушев ломал голову над этим всю обратную дорогу. Дойдя до гостиничного крыльца, он решил, что это ему просто почудилось, и выкинул из головы. Он решил подняться в номер, посмотреть, как там его подопечный, и только после этого позвонить генералу Прохорову.

Наверху его поджидал очередной сюрприз — ясное дело, неприятный. В номере царил дикий разгром, оставляемый, как правило, только раздосадованными ментами, которые проводят обыск и никак не могут найти искомое. Все постели были перевернуты и сброшены на пол, содержимое дорожной сумки Якушева разбросано по всей комнате, на белой рубашке красовался серо-коричневый отпечаток подошвы примерно сорок шестого — сорок седьмого размера, привезенный из Москвы блок сигарет бесследно исчез, а очки для чтения, которые Якушев, по-детски стесняясь своей близорукости, надевал лишь тогда, когда его никто не мог в них увидеть, растоптанные в лепешку, лежали у самого входа.

Но хуже всего было другое: Слепой исчез тоже. Исчез он сам, исчезла его сумка, и даже оставленная им на полу тара из-под вылаканной водки исчезла без следа, как будто этот наемник майору Якушеву просто приснился.

Учитывая состояние, в котором майор оставил своего подопечного, уходя в ресторан, можно было не сомневаться, что в данный момент он пребывает в милицейском обезьяннике. На какое-то время майора одолели сомнения: если Слепой в ментовке, куда подевались бутылки? Их исчезновение имело бы смысл, если бы кто-то интересовался отпечатками пальцев человека, который из них пил. Но если обладатель упомянутых отпечатков сидит за решеткой и находится в полном твоем распоряжении вместе со всеми своими пальцами, какой смысл уносить из номера бутылки? Разве что в надежде обнаружить на них заодно и отпечатки пальцев соседа… Или кто-то из проводивших обыск ментов параллельно с выполнением служебных обязанностей промышляет сдачей стеклотары?

Но Якушеву в данный момент было не до решения логических задач. Грязно выругавшись, он отшвырнул ногой лежавший на боку посреди комнаты стул, присел на краешек разоренной кровати и, вынув из кармана мобильный телефон, стал звонить генералу Прохорову.

Сине-белая милицейская «Волга» с мигалкой на крыше стояла на обочине. Издалека завидев ее, водители предусмотрительно сбрасывали скорость, а проехав мимо, моргали фарами встречным машинам, предупреждая о милицейской засаде. То обстоятельство, что сотрудника ГИБДД с радаром нигде не было видно, ничего не значило: сейчас нет, а через минуту выскочит, как чертик из табакерки, и начнется… Короче, береженого Бог бережет.

Из-за поворота показался идущий на большой скорости «мерседес» — широкий, длинный, приземистый, с включенными, несмотря на хорошую видимость, фарами. Плавно снизив скорость, он свернул к обочине и остановился в метре от милицейской машины. Водитель, в силу укоренившейся в давние времена привычки продолжавший щеголять в кожаной куртке, выскочил наружу, быстро, профессионально огляделся по сторонам и только после этого распахнул заднюю дверь. Подполковник Журавлев, который сидел за рулем «Волги» и наблюдал за этой процедурой в зеркало заднего вида, подождал, пока Зимин выберется наружу, и только после этого тоже открыл дверь. Раскраска раскраской, погоны погонами, а Зяму по-прежнему окружают закаленные в стычках с конкурентами, совершенно отмороженные быки, у которых вместо мозгов одни рефлексы. Покажется ему, что хозяину угрожает опасность, он и пальнет. Как стреляет охрана Зимина, Журавлев знал не понаслышке; вероятность того, что водитель «мерседеса» выстрелит в него, начальника городской милиции, была ничтожно мала, но она сохранялась, и подполковник не собирался давать этим бандитам шанс даже случайно попортить ему эпителий. Поэтому, прежде чем высунуться наружу, он сделал небольшую паузу, держа дверь открытой. Водитель, сволочь такая, смотрел на отрытую дверь без всякого выражения, держа правую руку за лацканом куртки, пока Зимин не положил ему ладонь на плечо и не подтолкнул в сторону машины. Но и тогда этот пес не сел, как ему было велено, за руль, а лишь сделал вид, что собирается сесть — взялся одной рукой за верхний край дверцы, а другой за крышу, слегка пригнулся да так и остался стоять, благо хозяин уже прошел мимо и не видел, что творится у него за спиной.

Журавлев выбрался из машины, кивнул Зимину, а водителю крикнул:

— Цел будет твой шеф! Спрячься ты от греха, пока я тебя не упрятал!

Он махнул Зяме рукой, приглашая того в свою машину. Зимин, к счастью, не стал артачиться и спокойно уселся на переднее сиденье.

— Чем у тебя тут воняет? — недовольно вертя носом, вопросил он, когда подполковник втиснулся за руль и захлопнул дверь. — Навоз вы курите, что ли?

— Хрен, завернутый в газету, заменяет сигарету, — рассеянно сообщил ему Журавлев, вынимая из кармана пачку «Тройки».

Покосившись на эту пачку, Зимин поспешно выдернул откуда-то из-под пальто длинную тонкую сигару, прикурил от бензиновой зажигалки и только после этого дал огня подполковнику. Журавлев на палец опустил стекло, чтобы вытягивало дым, и глубоко, нервно затянулся. В зеркале заднего вида маячил водитель Зимина, который так и не сел за руль, а, поставив торчком воротник куртки, растопырив руки и ежась на пронизывающем насквозь ветру, прохаживался взад-вперед вдоль забрызганного слякотью борта «мерседеса».

Пролетающие мимо машины теперь не снижали скорость: обитающий в придорожных кустах сине-белый хищник уже поймал жирную добычу, и, пока он ее потрошил, остальная дичь могла его не опасаться. Так, по крайней мере, это выглядело со стороны, и проезжающие водители наверняка сочувственно и вместе с тем злорадно улыбались при виде этой картины: огромный черный «мерин», сиротливо приткнувшийся позади милицейской «Волги». Сочувствие относилось к собрату-водителю, угодившему в лапы дорожного патруля, а злорадство — к ворюге, разбогатевшему за чужой счет и свысока плюющему на все законы, в том числе и на правила дорожного движения. Вот и пойми ее, загадочную русскую душу! Ведь и сочувствие их, и злорадство адресованы одному и тому же человеку…

— Ты что, не мог нормальную машину взять? — вторя его мыслям, проворчал Зимин. — Замучили уже фарами мигать, не дорога, а какая-то дискотека с цветомузыкой…

— Не о том волнуешься, — сказал ему Журавлев.

— Вот как? — Зимин тяжело завозился на сиденье, садясь вполоборота к подполковнику. — Узнал что-нибудь?

— Да тут и узнавать нечего, — сказал начальник милиции. — Проверили у одного из них документы, а он — майор ФСБ…

— Ну?! — поразился Зимин. — А второй?

— Второй, надо думать, тоже.

— Что значит «надо думать»?

— А то и значит! Свалил он, ясно? Как и не было… И в номере все отпечатки пальцев стерты — везде, даже в сортире. Намочил носовой платок водкой, чтоб наверняка, и стер. Вот и кумекай, зачем он к тебе приходил, этот твой лесопромышленник. Учти, если что, я с тобой незнаком.

— Угу, — рассеянно отозвался Зимин, морща простиравшийся до самого затылка лоб. — Естественно, а то как же… Только учти, мент, этот номер у тебя не пройдет. Не знаю, чем я им не угодил, не знаю, что им тут надо, а вот зачем он ко мне в кабинет вперся — таки да, знаю. Вот, гляди.