«Утюг» отъехал до конца и стал, замкнув собой концевой выключатель. Канистра гулко ударилась о бетонную стенку шахты, бившие из нее бензиновые струи стали вялыми, идя на убыль. Гудение электромоторов смолкло, и почти сразу же замолчал дизельный движок генератора. В тишине, которая после грохота и гула казалась оглушительной, Глеб расслышал встревоженное хрипение рации в кармане у мертвого полковника и доносящиеся снаружи крики.

Коротенький окурок, кувыркаясь, описал в воздухе дугу и беззвучно канул в черном провале открытой шахты. Глеб бросился к стене и подобрал автомат Косарева в то самое мгновение, когда позади него раздался характерный хлопок и над краем зияющего провала стеной взметнулось дымное бензиновое пламя. Таймер, который вел обратный отсчет оставшегося до пожара времени, остановился, высветив на табло длинную шеренгу нулей.

В распахнутую дверь, едва не споткнувшись о труп Семашко, вбежал человек с автоматом наперевес. Глеб срезал его короткой очередью прямо сквозь завесу набирающего силу огня, откинул крышку спутникового телефона и, уповая на чудо, по памяти набрал длинный номер.

Дремавший в кресле перед включенным телевизором пожилой араб встрепенулся, услышав исполняемую мобильным телефоном бодрую музыку, и схватил с жужжанием ползущий к краю стола аппарат. Другой рукой он взял пульт дистанционного управления и выключил телевизор.

Номер, с которого звонили, не определился. Араб хотел было из осторожности ответить по-английски — кто-то ведь мог и ошибиться номером, — но раздавшийся в трубке раскатистый перестук автоматных очередей, как топором, обрубил последние сомнения: это был именно тот звонок, которого он ждал на протяжении всех этих бесконечно долгих, томительных недель.

— Да! — закричал он в трубку, нимало не заботясь о том, что кто-нибудь, проходя по коридору, может услышать из занимаемого пожилым шейхом номера русскую речь. — Слушаю тебя!

— Горит костерок! — сквозь треск помех долетел до него далекий, торопливо срывающийся голос. — Заводите… свою шарманку!

В трубке опять прогремела короткая очередь, и соединение прервалось.

— Глеб! — крикнул в трубку араб, но ответом ему была полная тишина. — Постарайся выжить, — негромко добавил он в эту тишину и стал, близоруко щурясь, набирать на клавиатуре какой-то номер.

Обратив наконец внимание на какое-то странное неудобство, он заметил, что сжимает в левом кулаке свою бороду, сгоряча оторванную под грохот идущей в тысячах километров отсюда перестрелки. Он отшвырнул в сторону пучок длинных седых волос, закончил набор и, слушая потянувшиеся в трубке длинные гудки, рассеянно снял и отправил вслед за бородой чалму.

Считая гудки, он попытался сообразить, какое время суток сейчас на Восточном побережье Соединенных Штатов, но от волнения запутался в вычислениях и бросил это бесполезное занятие: даже если сейчас там была глубокая ночь, отложить звонок он не мог, не имел права.

Наконец ему ответили. Прочистив горло, он заговорил по-английски с едва уловимым московским акцентом.

— Мистер Уэбстер? Надеюсь, я вас не разбудил. Я беспокою вас по поводу нашей… э… договоренности. Да, удалось. Полагаю, хотя бы один из ваших разведывательных спутников в данный момент находится над районом Средней Волги. Полагаю также, что его камеры фиксируют пожар в лесном массиве неподалеку от известного вам города… Да, сэр, проверить не помешает. И еще я полагаю, что вам известно, какой именно вид топлива там горит… О, не стоит так волноваться! — воскликнул он, немного послушав встревоженное верещанье трубки. — Спрессованная бумага горит неохотно. Думаю, дело ограничится миллионом, от силы двумя… Не спорю, смешного в этом мало. Но… словом, вы меня понимаете. Там в любом случае останется кто-нибудь, кто погасит пламя. Во всяком случае, я на это надеюсь. И вы тоже? Отрадно слышать, сэр. Начинайте действовать и, прошу вас, не мешкайте, ситуация остается достаточно острой. Всего доброго, мистер Уэбстер.

Он прервал соединение и положил трубку на стол. Некоторое время он сидел неподвижно, уставившись в противоположную стену, на которой не было ничего примечательного, если не считать какой-то абстрактной картины, которая неизменно вызывала у него неприятную ассоциацию с прозекторской в разгар рабочего дня. Затем человек в кресле встрепенулся, словно пробудившись от долгого сна, энергично встал и отправился переодеться в европейский костюм. Настало самое время воскреснуть из мертвых и вернуться домой. Как его встретит Родина, Федор Филиппович Потапчук мог только гадать, но это уже не имело значения: замысел его осуществился, а жить вечно он не собирался.

Глеб сидел в машине и курил, поглядывая то на часы, то в сторону Боровицких ворот. Часы неумолимо отсчитывали время. Выкурив бог знает какую по счету сигарету, Слепой выбрался наружу и начал нервно прохаживаться вдоль машины. Ему вспомнились «Три мушкетера» — конкретно тот момент, когда Атос, Портос и Арамис прогуливались у парадного крыльца дворца герцога Ришелье, поджидая вызванного на приватную беседу с всесильным кардиналом д'Артаньяна. Разница заключалась лишь в том, что мушкетеров было трое и они худо-бедно могли рассчитывать, устроив с божьей помощью кровавую резню на ступенях и в сводчатых коридорах дворца, вызволить из беды своего не по годам шустрого приятеля-гасконца. Глеб Сиверов был один как перст, и в случае чего рассчитывать ему было не на что, даже если бы он вломился в Кремль на угнанном с военного парада танке.

Через ворота по одному и группами входили и выходили люди. За то время, что Глеб маялся у обочины, в Кремль въехали две машины с державными триколорами на номерных пластинах и еще три выехали оттуда. Всякий раз, заметив блеск ветрового стекла и отсвечивающие черным лаком борта, Глеб напрягался, но машины были не те. При этом Слепой превосходно понимал, что человека, которого он ждал, могли вывезти из Кремля на любой из них — на заднем сиденье, а то и вовсе в багажнике, и совсем не обязательно живым.

Впрочем, такой исход представлялся ему маловероятным. Там, в Кремле, сидел по-настоящему хороший, умный игрок. Эту партию он проиграл; ему предложили почетную ничью, и надо было быть законченным болваном, чтобы не принять такое предложение.

Глеб пошарил в пачке, выудил оттуда предпоследнюю сигарету, закурил и вернулся за руль, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания. Ему очень некстати вспомнилось: многие люди, начиная с обитающих в подвалах бомжей и кончая знаменитыми на весь свет писателями и философами, твердо уверены, что миром правят именно болваны. А если к власти случайно приходит деятель с приличным коэффициентом интеллектуального развития, он непременно оказывается кровавым маньяком, потому что нормальному, пристойному человеку на верхушке политической пирамиды просто не удержаться. Нужно быть либо послушной марионеткой в руках своего окружения — то бишь все тем же болваном, — либо держать упомянутое окружение, а заодно и всю страну в ежовых рукавицах…

Но даже не являясь ни идиотом, ни маньяком с руками по локоть в крови, человеку трудно сопротивляться вполне естественному желанию отомстить, ответить ударом на удар. Плотник, ударивший себя молотком по пальцу, швыряет этот молоток в угол с воистину нечеловеческой силой; больно споткнувшись о табуретку, мало кто устоит перед искушением хорошенько двинуть по ней непострадавшей ногой, ушибив и ее тоже. В таком поведении нет ничего от рационального мышления, и оно в равной степени свойственно как слесарю-сантехнику, так и профессору политологии.

Кроме того, с чисто процедурной точки зрения вторично похоронить уже числящегося в списках умерших человека гораздо проще, чем официально признать его живым и восстановить не только в звании (это бы еще куда ни шло, генералов у нас хватает, так что одним больше, одним меньше — разница невелика), но и в должности, которую уже занял кто-то, много лет подряд мечтавший о повышении.