Да, дальше — больше. Вот уже и господин мэр попытался сунуть свой любопытный нос в эту наглухо, казалось бы, законопаченную щелку. Бойцов, хоть и пьяница, правильно про него сказал: как есть уголовная рожа. Однако уголовная или нет, а с ним пришлось повозиться: не сбрасывать же его, мэра, в известковую яму, да еще и вместе с вертолетом! Ведь начнут же искать, в том числе и с воздуха, весь лес вверх тормашками перевернут, и, что тогда будет, даже представить невозможно…

Дослушав завуалированный профессиональным жаргоном беспомощный лепет начальника милиции Журавлева, комендант секретного объекта под кодовым названием «Барсучья нора» полковник Семашко выключил телевизор и отправился на кухню заваривать чай.

— Пистолет верни, — едва переступив порог, угрюмо потребовал Якушев.

— На, — сказал Глеб и протянул ему «беретту», держа ее за ствол.

Майор придирчиво осмотрел пистолет со всех сторон, как будто в кармане у Сиверова с этой железкой могла произойти какая-нибудь неприятность. Впрочем, одна неприятность с пистолетом все-таки произошла, и Якушев, хоть и с большим опозданием, обнаружил это, выщелкнув из рукоятки пустую обойму.

— Патроны где? — спросил он зловещим голосом кинематографического злодея.

— Думаю, уже в Казани, — сообщил ему Глеб и в доказательство своих слов вывернул карманы куртки.

— Слушай, ты, клоун…

— Нет, это ты меня послушай, — перебил позеленевшего от ярости майора Слепой. — Операция поручена мне. Это моя работа, понял? Тебя послали за мной присматривать — присматривай на здоровье, будь на подхвате, отрабатывай свою миску с похлебкой. Но если ты, урод, еще раз без моего разрешения вмешаешься в ход операции, да еще так тупо, как ты это попытался сделать сегодня, я тебе башку голыми руками оторву и скажу, что так и было. А еще лучше настучу на тебя Прохорову. Пускай задумается, на кого ты в самом деле работаешь…

— Тоже мне, руководитель операции, — все еще продолжая ерепениться, но уже без видимого энтузиазма, проворчал Якушев. — Каждый уголовник тут будет…

— Я тебя предупредил, — сдержанно сказал Глеб и, сняв куртку, подошел к окну.

Из окна гостиничного номера открывался довольно унылый вид на обширный, заметенный снегом пустырь, посреди которого ни к селу ни к городу торчал короткий навесной мост, выглядевший неумелой пародией на Крымский мост в Москве или Золотые Ворота в заливе Сан-Франциско. Данный архитектурный нонсенс был единственным ориентиром, указывавшим на то, что где-то посреди заснеженного пустыря — не где-нибудь вообще, а, надо полагать, непосредственно под мостом — протекает река Большая Кокшага. Судя по длине моста, Малая Кокшага должна была представлять собой просто ручей. Прочие градостроительные изыски, попадавшие в поле зрения Глеба Сиверова, привлекали к себе еще меньше внимания, чем мост.

После непродолжительного, сопровождавшегося злобным ворчанием копошения за спиной у Глеба послышался характерный щелчок, а за ним — скользящий лязг передернутого затвора. Это, по идее, означало, что Якушев выкопал со дна дорожной сумки запасную обойму и зарядил пистолет. «Не пальнул бы в затылок», — подумал Глеб, продолжая с видом пресыщенного туриста обозревать окрестности. После неоправданно длинной, явно сделанной умышленно паузы он услышал щелчок предохранителя. Разумеется, на самом деле Якушев и не думал нарушать приказ генерала Прохорова, тем более что в этом случае всю работу пришлось бы делать ему одному. А сделанная им пауза была, несомненно, очередной попыткой запугать Глеба, такой же жалкой, как и все предыдущие.

Обернувшись, Сиверов успел заметить, как майор прячет пистолет, — почему-то не в наплечную кобуру, а за пояс брюк спереди.

— Яйца себе не отстрели, рыцарь революции, — посоветовал Сиверов.

— Да пошел ты, — огрызнулся Якушев.

Для майора госбезопасности Якушев был каким-то уж чересчур неуравновешенным; если продолжить сравнение с цепным псом, он представлялся Глебу дворнягой — неказистой, истеричной, по любому поводу заходящейся визгливым лаем. На кой черт генералу Прохорову понадобилось такое доверенное лицо, оставалось только гадать. Может, причина этой странной привязанности была такой же, как та, что заставляет некоторых людей предпочитать всем породам собак именно визгливых дворняжек? Породистый пес требует правильного ухода и воспитания, да и справиться с ним, когда он начнет проявлять характер, дано не каждому. С одной стороны, надо раз и навсегда дать ему понять, кто хозяин, а кто пес, а с другой — не превратить его в забитую тварь, поджимающую хвост и напускающую под себя лужу всякий раз, как на нее повышают голос…

Пока Слепой предавался раздумьям с неуместным кинологическим уклоном, предмет его размышлений взял лежавший на столе пульт и включил телевизор. По телевизору передавали местные новости; Якушев снова прицелился пультом, но Глеб остановил его, схватив за рукав.

— Погоди, Сан Саныч, — сказал он. — По-моему, что-то интересное…

На экране виднелось заснеженное поле в обрамлении дальнего, затянутого туманной дымкой леса. Через поле тянулась высоковольтная линия электропередачи; в центре картинки виднелась груда искореженного, обгорелого железа, в которой, приглядевшись, можно было узнать обломки вертолета. Поодаль стояла техника — тяжелый армейский «Урал» повышенной проходимости, почти по брюхо утонувший в снегу, и оранжевый, тусклый от старости гусеничный вездеход. Между машинами и обломками, проваливаясь в снег, бродили какие-то люди, некоторые из них были в милицейской форме, а двое — в зеленом армейском камуфляже.

— Вот так удача, — сказал Глеб, когда информационная часть репортажа закончилась и на экране возник здешний президент, тщетно пытавшийся скрыть свою радость за мрачным выражением лица и словами, произносимыми, как правило, на траурных митингах. — Это ж наш клиент! В смысле, был наш, теперь-то он проходит по другому ведомству…

— Везет же дуракам, — проворчал Якушев.

— Я бы не сказал, что ему повезло, — возразил Глеб, кивая в сторону телевизора.

— Я не про него, — счел своим долгом внести полную ясность непримиримый майор. — Я про тебя. И делать ничего не надо, и деньги капают.

— А ты не завидуй, — сказал Глеб. — Сам-то небось всю жизнь так прожил, захребетник.

— Посмотрю, что ты запоешь, когда окажется, что это инсценировка, — не остался в долгу майор.

— Инсценировка? — Сиверов пожал плечами. — Не такие они богатые, чтобы ради инсценировки гробить вертолет, да и вообще… Инсценировка, случайная гибель при попытке к бегству — это, братец, все ерунда и домыслы.

— Это почему же?

— А с чего ему, уважаемому человеку, мэру, государственному чиновнику, хозяину этого, пускай и дерьмового, но все-таки города, вдруг подаваться в бега?

— Ну, узнал он, например, что Сенатора грохнули… Или что мы по его душу едем…

— Во-первых, не мы, а я, — поправил Глеб. — А во-вторых, откуда он мог все это узнать? Только от троих человек на всем белом свете: от Прохорова, от тебя или от меня.

— Я даже догадываюсь, от кого именно, — заявил Якушев. — От тебя.

Хотя было совершенно ясно, что Якушев сам в это не верит, Глеб решил ему ответить, поскольку майор был из тех собак, которым нельзя позволять безнаказанно лаять — того и гляди, воодушевится достигнутым успехом и попытается тяпнуть.

— Логика — упрямая вещь, майор, — сказал Слепой. — И то, что ты с ней не в ладах, не означает, что ее надо отменить. Чтобы предупредить этого вашего Губу, я должен был иметь веские причины.

— Например, деньги, — предположил Якушев.

— Например, — согласился Глеб. — Но это должны быть очень большие деньги, которые у этого провинциального обормота вряд ли водились. Но это все ерунда. Я что, по-твоему, самоубийца? Вообрази себе этот звоночек! Здравствуйте, я — киллер. Мне вас заказали, и я намерен прибыть в ваш гостеприимный город для выполнения заказа такого-то числа. Если хотите жить, положите сто тысяч долларов под мусорный контейнер и бегите куда глаза глядят, а еще лучше — инсценируйте свою смерть… К чему такие сложности? Может, проще отгородиться от всего света ОМОНом, приманить меня на эти пресловутые деньги и шлепнуть? Это же первое, что приходит в голову. А главное, самое что ни на есть разумное…