Правда, и обитатель упомянутой деревеньки может быть человеком неглупым и даже способным при известной доле везения построить свою жизнь по собственному усмотрению. Для этого надо прежде всего покинуть малую родину, отряхнуть с обуви ее прах и вспоминать о ней только тогда, когда воспоминания эти отвечают интересам дела — например, во время встреч с избирателями, которые попроще, поглупее и в силу перечисленных качеств наивно полагают, что если человек вышел из самого что ни на есть народа, то, достигнув вершин власти, заботиться станет о благе этого самого народа, а не о своем собственном. Как будто люди стремятся к власти для того, чтобы сделать этот мир лучше! Нет, в какой-то степени, конечно, любой правитель стремится именно к этому — изменить мир, внести в существующую реальность поправки, которые сделают ее более приемлемой и удобной — в первую очередь, естественно, для него лично и для членов его семьи. А если при этом так называемому народу тоже чуток полегчает, тем лучше: значит, правитель хороший и его надобно избрать на второй срок, а может, и передать ему власть в пожизненное владение…
— Константин Захарович, может, все-таки не надо? — прервал размышления мэра Губарева о природе власти жалобный голос начальника милиции Журавлева.
Они стояли на продуваемой резким холодным ветром вертолетной площадке рядом с готовой к взлету стрекозой, на борту которой красовалась эмблема медицинской службы. Как ни крути, а мэр города с населением в двести пятьдесят тысяч человек — это не президент, пускай себе и автономной республики, и даже не губернатор. Личный вертолет ему не полагается, и в случаях, когда данное средство передвижения нужно позарез, приходится побираться… то есть договариваться, решать вопрос.
— Что, подполковник, замочил галифе? — злобно процедил Константин Захарович Губарев, которого многие по старой памяти за глаза называли попросту Губой.
Константин Захарович был раздражен и даже не пытался этого скрывать. Мало того, что ему, первому человеку города, пришлось-таки лично заняться делом, с которым, по его разумению, справился бы любой дурак, так ему еще и пытались чинить препятствия!
Все началось со штаба вертолетного полка, который с незапамятных времен был расквартирован в городе. По традиции командование части и городская исполнительная власть старались поддерживать дружеские, добрососедские отношения и никогда не отказывали друг другу в посильной помощи. В голодные времена город как мог помогал вертолетчикам (а также ракетчикам, саперам, военным строителям и железнодорожникам, а заодно и морякам, которых неведомыми штормами занесло сюда, на расстояние пятисот километров от ближайшего моря) продуктами, горюче-смазочными материалами, углем, дровами и всем прочим, без чего не может обойтись даже русский солдат. Военные взамен предоставляли городу бесплатную рабочую силу, а когда было надо, то и технику — те же вертолеты, например. Это было очень удобно, а главное, привычно: просто даешь помощнику поручение связаться со штабом полка и договориться насчет вертушки. Вертолетчики никогда не отказывали, вопрос решался просто: называешь время вылета и пункт назначения, вот тебе и все переговоры.
Но в это февральское утро помощник, которому было поручено договориться насчет борта, растерянно доложил, что летуны отказываются предоставить вертушку. Константин Захарович поначалу просто удивился. Еще с тех полузабытых времен, когда он только начинал покорять этот город со стареньким взрывоопасным наганом в кармане и обрезком ржавой водопроводной трубы в руке, он привык к тому, что по его команде все лягушки вокруг подпрыгивают строго на заданную высоту. Тут ведь главное что? Главное — не выйти за пределы своей компетенции, то есть знать, кто из окружающих лягушка-попрыгушка, а кто нет. Иначе ведь и сам можешь допрыгаться, и очень даже запросто…
Конечно, вертолетчики лягушками не были. То есть это были не его лягушки, а чужие, и командовать ими Константин Захарович Губарев не имел никакого права. Зато командир вертолетной части был его давним приятелем и собутыльником, и то, чего нельзя было добиться командой, всегда можно было получить от него по дружбе. Поэтому в первую минуту Губарев решил, что тут имеет место быть какое-то недоразумение. То ли помощник что-то неправильно понял, то ли дежурным по части у летунов заступил зеленый лейтенантишка из последнего пополнения, еще не успевший вникнуть в систему местных взаимоотношений.
Слегка раздосадованный неожиданной помехой, он велел помощнику связать его со штабом вертолетчиков, благодушно проворчав что-то насчет обормотов, которым давненько не вкладывали ума в задние ворота. Распоряжение было выполнено тут же, не сходя с места, и спустя десять секунд Константин Захарович слышал в трубке голос дежурного по части.
Голос, как ни странно, был ему знаком, равно как и его обладатель — заместитель командира подполковник Лямин, с которым Губарев неоднократно посещал баню (баня у вертолетчиков была знатная, одна из лучших в городе, а значит, и в республике), распивал там спиртные напитки и предавался всем прочим банным развлечениям и утехам, в числе которых были, как водится, и веселые, сговорчивые девки.
В ответ на высказанный в форме дружеской просьбы приказ Лямин только развел руками — фигурально выражаясь, естественно, поскольку беседа шла по телефону. Подполковник Лямин очень хорошо понимал, с кем разговаривает; он помнил, чем обязан Константину Захаровичу, и вовсе не горел желанием прослыть неблагодарной свиньей; он охотно соглашался, что в просьбе мэра нет ничего необычного или, упаси боже, криминального, угрожающего безопасности Отечества, — словом, он был полностью на стороне Губарева, но… вы же понимаете… горючее… техническое состояние… приказ командира части…
Уцепившись за последнюю ссылку, которая, единственная из всех, выглядела хоть сколько-нибудь правдоподобной, Константин Захарович с лязгом швырнул трубку на рычаги и связался с командиром части, полковником Балдиным (за глаза называемым, разумеется, не иначе как Балдой) и, пока еще сдерживаясь, осведомился, что это еще за фокусы.
Балда дружеским, сочувственным и виноватым тоном поведал Константину Захаровичу, что это никакие не фокусы, а если и фокусы, то не его, полковника Балдина, а высокого начальства, которому, как обычно, делать нечего и которое от скуки, а также стремясь хоть как-то оправдать свое существование выдумывает разную ерунду. В данном конкретном случае начальственные фокусы заключались в следующем: ссылаясь на якобы поступившую к нему информацию (а может, и не якобы, а действительно поступившую), оно, начальство, вплоть до особого распоряжения запретило полковнику поднимать в воздух что бы то ни было, вплоть до сложенного из листа школьной тетради самолетика. Якобы в части наблюдается значительный перерасход горючего; начальство намекнуло, что речь может пойти даже не о перерасходе, а о хищении, причем в особо крупных размерах, и пообещало прислать проверочную комиссию. Комиссию эту полковник ждет со дня на день, и о том, сколько времени продлится ее работа, не имеет ни малейшего представления. О том, чтобы нарушить приказ и как-нибудь потихонечку выполнить просьбу Константина Захаровича, полковник Балдин и слышать не хотел.
Все это было довольно странно, поскольку еще два дня назад, когда Константин Захарович за рюмочкой коньяку обмолвился о своем намерении осмотреть с воздуха загадочный квадрат Б-7, который что-то повадился пачками глотать людей, полковник Балдин не имел ничего против. Он выразил полную готовность по первому же требованию предоставить в распоряжение мэра вертушку — если угодно, то даже с полным вооружением и боекомплектом, чтобы показать поселившейся в упомянутом квадрате нечистой силе, где раки зимуют.
Когда Константин Захарович напомнил полковнику об этом его обещании, тот только сокрушенно вздохнул и высказался в том смысле, что человек-де предполагает, а Бог располагает. После чего Губарев обозвал полковника штопаным контрацептивом и прервал соединение.
