Колокола пели. Их радостные трели, словно ручьи живой воды, разливались по улицам Айзенберга, утопающего в солнечном сиянии. Звук, отражаясь от старинных зданий, казался объемным, всепроникающим, наполняя каждый уголок города волшебством и торжественностью. Этот день ждали все — день, когда Элиза обретет свое счастье.

Воздух дрожал от перезвона и аромата тысячи роз, украшавших путь к церкви. Лепестки, словно яркие конфетти, сыпались с неба, кружась в легком ветерке и устилая дорогу ароматным ковром. На ступенях собора толпились горожане, их лица сияли улыбками, а глаза были полны искренней радости и восхищения.

Элиза, словно паря, шла к алтарю. Белоснежное платье, расшитое серебром и жемчугом, облегало ее стройную фигуру, а длинная фата, словно облако, струилась за ней, создавая ореол таинственности и нежности. Но главное украшение Элизы было невидимым для посторонних глаз — это сияние, исходившее изнутри, сияние счастья, которое переполняло ее сердце и озаряло лицо неземной красотой.

Каждый шаг был как биение ее счастливого сердца. Мир вокруг словно исчез, растворился в волшебной мелодии колокольного звона. Осталась только дорога, усыпанная лепестками роз, и он — Рудольф, стоящий у алтаря, ее возлюбленный, ее судьба.

Их взгляды встретились. И в этот момент время остановилось. Все испытания, все трудности, которые им пришлось преодолеть на пути друг к другу, показались ничтожными, бесцветными по сравнению с тем огромным, всепоглощающим чувством, которое связывало их сердца.

В глазах Рудольфа она видела ту же безграничную любовь, ту же нежность и преданность, которые согревали ее сердце на протяжении всего этого времени. И она знала, что это навсегда. Что эта любовь, зародившаяся среди бурь и непогод, пройдя через огонь и воду, станет их маяком, их опорой, их счастьем на всю жизнь. И колокола пели, благословляя их союз.

*****

Европа, словно прекрасный корабль, пойманный штормом, металась среди волн испытаний и несчастий. Старый мир, с его устоявшимися традициями и непоколебимой верой в прогресс, трещал по швам, грозя рухнуть в бездну хаоса. Призрак войны, дотоле казавшийся далеким и нереальным, обретал все более отчетливые очертания, отравляя воздух страхом и неуверенностью.

Тяжелая дубовая дверь кабинета герцога Альберта со скрипом отворилась, и Рудольф вошел внутрь. Воздух в комнате был густой и пропитан запахом табака и тревоги. Герцог, отец Рудольфа, сидел за массивным письменным столом, заваленным бумагами. Его лицо, обычно строгое, но спокойное, сейчас было покрыто морщинами, а в глазах застыла глубокая печаль.

Разговор с отцом всегда давался Рудольфу нелегко, но сегодняшний обещал быть особенно тяжелым. Тень войны легла на герцогство Айзенберг, как проклятие, отравляя каждый день, каждую мысль.

— Ты хотел меня видеть, отец? — спросил Рудольф, останавливаясь у стола.

Герцог медленно поднял голову и устремил на сына тяжелый взгляд.

— Война, Рудольф… — его голос звучал глухо, словно из далека. — Она пожирает наших людей, как пламя сухую траву.

Герцог Айзенберг, как и многие другие, был вынужден отправить своих подданных на фронт. Тысячи молодых людей, полных сил и надежд, превратились в солдат. И герцог Альберт, казалось, помнил каждого из них. Он знал их имена, их семьи, их мечты… И теперь ему приходилось получать списки погибших и раненых.

— Сегодня пришли новые известия… — продолжал герцог, с трудом проглатывая слова. — Потери… огромные потери…

Рудольф молчал, чувствуя, как ледяная рука сжимает его сердце. Он и сам видел, как меняется герцогство. Радость и смех исчезли с улиц, сменившись тревогой и горем. Слезы матерей и жен, потерявших сыновей и мужей, заполнили воздух невидимой, но осязаемой болью.

— Кайзер требует новых солдат, — герцог сжал кулаки так, что костяшки пальцев побелели. — Но где их взять? Наши поля уже не родят хлеб, а матери — сыновей…

Он замолчал, устало проведя рукой по лицу. В кабинете повисла тяжелая тишина, нарушаемая лишь треском дров в камине. Эта тишина была наполнена невысказанной болью, безысходностью и страхом перед будущим. Конца войне не было видно, и это осознание давило на них с непомерной силой, как надвигающаяся грозовая туча. Герцог Альберт подошел к окну, закурил и задумался глядя на свинцовое небо.

— Отец, я не могу больше оставаться в стороне, — произнес Рудольф, — Мой долг…

— Твой долг — слушать меня, — отец повернулся, и в его глазах Рудольф увидел глубокую печаль и мудрость, накопленную годами. — Эта война — ошибка, чудовищная ошибка, которую можно было избежать. Алчность и самодовольство кайзера завели нас в этот тупик. И чем больше крови будет пролито, тем труднее будет из него выбраться.

— Но мы не можем просто стоять и смотреть, как наша страна разрушается! — возразил Рудольф, сжимая кулаки. — Люди гибнут… мои друзья…

— Я знаю, сын, знаю, — отец подошел к нему и положил руку на плечо. — Поверь, мне тоже нелегко. Но эта война не решит ничего. Она лишь умножит горе и страдания. Мы должны искать другие пути, искать возможности остановить это безумие. А для этого нужны холодная голова и трезвый расчет, а не слепая храбрость.

Рудольф молчал, борясь с внутренними противоречиями. Слова отца били точно в цель, заставляя его усомниться в своей правоте. Он понимал, что отец прав, но принять это было невыносимо трудно. Чувство беспомощности и вины сжимало его сердце.

— Я… я просто не знаю, что делать, — прошептал он, опуская голову.

Густой сигарный дым висел в воздухе, словно подчеркивая тяжесть разговора. Герцог Альберт затянулся еще раз, выпустив струйку дыма в сторону камина, где весело трещали поленья. Его лицо, обычно спокойное и добродушное, сейчас было напряженным и собранным.

— Из всей семьи кайзера только Максимилиан разделяет наши взгляды и готов пойти на некоторые шаги, — продолжил он, обращаясь к сыну. — Но шаги эти опасны, понимаешь? Слишком опасны. И тебе придется уехать из страны, хотя бы на время.

Рудольф молчал, нервно постукивая пальцами по подлокотнику кресла. Он предчувствовал этот разговор, но все равно надеялся, что отец найдет другое решение. Уехать? Эта мысль была невыносима.

— Отец, я не могу просто так уехать, — начал Рудольф, стараясь говорить спокойно и разумно. — У меня здесь дела, обязательства…

— Обязанности перед страной, Рудольф, — перебил его Альберт, голос которого зазвучал тверже. — Иногда нужно отпустить, чтобы потом сделать шаг вперед. Это не бегство, а стратегический маневр.

— Но… — Рудольф хотел было возразить, но отец поднял руку, призывая его к молчанию.

— Подумай об Элизе, сын, — сказал Альберт тихо, но в его словах звучала сталь. — Разве ты хочешь подвергнуть ее опасности? Здесь, в центре интриг и заговоров, она будет уязвима. А так… ты сможешь обеспечить ей безопасность, дать ей будущее.

Этот аргумент был поистине веским. Элиза… Ее безопасность была для него превыше всего. Рудольф знал, что отец прав. Оставаясь здесь, он подвергает ее опасности. А уехав, он сможет защитить ее, создать для нее новый, безопасный мир.

Он тяжело вздохнул, признавая свое поражение.

— Хорошо, отец, — сказал он тихо. — Я уеду. Но я вернусь. Обязательно вернусь.

Альберт кивнул, уголки его губ слегка дрогнули в почти незаметной улыбке. Он встал и положил руку на плечо сына.

— Я знаю, Рудольф, — сказал он тепло. — Я знаю.

*****

Война, словно ненасытный зверь, прокатилась по Европе, оставляя за собой пепелища и разбитые судьбы. Каменский, застигнутый ею врасплох, был вынужден взять в руки оружие. Он не был солдатом, война была ему чужда, но обстоятельства не оставляли выбора. Каждый день приносил новые потери, новые испытания, и душа Каменского тяжелела от боли и бессилия.

Но среди этого хаоса, среди грохота пушек и стонов раненых, его сердце наполнялось еще и тревогой за Иоганну. Он оставил ее в монастыре, надеясь, что там она будет в безопасности, но связь с аббатисой давно была потеряна, и неизвестность мучила его сильнее любой физической боли.