Нет, я решительно не мог мириться с таким положением вещей, не мог прозябать в этом болоте бездействия, в этой серой, удушающей повседневности, когда каждый день похож на предыдущий, когда неизвестность давит, словно каменная плита, когда ты заперт в четырёх стенах собственных сомнений и страхов, как в тюремной камере. Ощущение заточения, невозможности действовать, менять мир к лучшему было для меня невыносимым.
Я провёл много бессонных ночей, мучительно размышляя над тем, что же я могу сделать, как могу реально помочь людям, а не просто раздавать пустые обещания. Я понимал, что одними лишь подачками, раздачей денег и продуктов, делу не поможешь. Это лишь временное облегчение, пластырь на гниющей ране, но не лекарство от болезни. Людям нужна была не просто милостыня, им нужна была системная помощь, им нужна была надежда, им нужна была вера в то, что их жизнь может измениться, что они не обречены вечно влачить жалкое существование. И я был готов всего себя, без остатка, посвятить этой цели, отдать все свои силы, знания, энергию на то, чтобы помочь им обрести эту надежду, эту веру, эту новую жизнь. Я был готов бороться за каждого человека, за каждую семью, за каждое светлое будущее, каким бы трудным и тернистым ни был этот путь.
После долгих раздумий, после бессонных ночей, проведённых в поисках решения, я, наконец, нашёл то, что, как мне казалось, могло реально изменить жизнь людей к лучшему. Я решил, что буду ездить по окрестным сёлам и деревням, не охваченным системой обязательного образования, и обучать грамоте детей из беднейших семей, тех, кто был лишён возможности получить даже начальные знания. Это был шанс дать им в руки инструмент, который мог бы вырвать их из круга нищеты и невежества, дать им возможность самим строить свою судьбу.
Однако, это решение было непростым и требовало не только моего твёрдого намерения и решимости, но и согласия, и поддержки моих близких. Ведь для осуществления задуманного мне придётся брать лошадь, а значит, каждый раз испрашивать на это разрешение у родителей, что само по себе было непросто. К тому же, мои поездки неизбежно будут затягиваться допоздна, а то и до поздней ночи, что, несомненно, вызовет беспокойство и, возможно, неодобрение.
И вот, собравшись с духом, я решил начать разговор с родителями за обедом, воспользовавшись минутой затишья, когда все были заняты едой, а разговоры стихли. Мне стоило огромных усилий вновь обратиться к Клэр "мама". Несмотря на то, что её тайна, давно перестала быть для меня секретом, воспоминания о прошлом, о том, как я узнал правду, все ещё отзывались болезненным, пульсирующим стуком в висках. Эти воспоминания были тяжёлыми, давящими, как свинцовые тучи, и каждый раз, когда я называл Клэр мамой, они, словно невидимые призраки, вставали между нами, напоминая о той пропасти, что лежала между нами.
— Почтительно прошу вас рассмотреть мою просьбу о разрешении на посещение близлежащих деревень и сёл, — начал я, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо и уверенно, но при этом не терял почтительности. — Я был бы крайне признателен, если бы вы также соблаговолили выделить мне лошадь для этих поездок. Понимаю, что это большая просьба, и заверяю вас, что я в полной мере осознаю свою роль в нашей семье и отдаю себе отчёт в том, что именно и зачем я собираюсь делать. Я также понимаю, что в силу моего юного возраста с меня пока что снята ответственность за серьёзные решения и поступки. Тем не менее, я прошу вас поверить мне на слово. Я даю вам торжественное обещание, что буду и впредь усердно выполнять все домашние задания, порученные мне фрау Ирмой, и сдавать все положенные экзамены точно в установленный срок. Я не подведу вас и не дам повода усомниться в моей ответственности и добросовестности.
После моих слов наступила тишина. Клэр, оторвавшись от своей книги, устремила на меня свой взгляд. В её глазах читалось неприкрытое удивление, смешанное с каким-то странным, незнакомым мне доселе выражением. Казалось, она видит меня впервые. Будто до этого момента я был для неё лишь частью обстановки, безмолвной тенью, безропотным домашним зверьком, не имеющим права голоса. И вдруг этот самый "зверёк" заговорил, да не просто заговорил, а осмелился высказать собственное желание, попросить о чём-то, что выходило за рамки привычного уклада. Взгляд Клэр был настолько пронзительным и необычным, что я невольно ощутил лёгкое смущение, словно на меня направили яркий луч света, высвечивающий все мои мысли и чувства.
— И какая же тебе корысть от этих поездок по деревням и сёлам? — в голосе Клэр звучал неподдельный интерес, смешанный с лёгким недоверием. Она отложила книгу в сторону, полностью сосредоточившись на нашем разговоре. Отец, до этого момента увлечённо поглощавший обед, тоже оторвался от трапезы. Он свернул свою газету и отложил её на край стола, его взгляд, обычно рассеянный и безразличный, теперь был прикован ко мне, полный любопытства. В комнате повисла напряжённая тишина, нарушаемая лишь тихим тиканьем часов.
— Моя цель — обучать грамоте детей, — ответил я, стараясь говорить как можно более спокойно и убедительно. — Как вам известно, в Пруссии действует закон об обязательном начальном образовании. Однако, не нужно обладать даром ясновидения, чтобы понять, что в действительности этот закон исполняется не везде. Сельские учителя зачастую не справляются со своими обязанностями. Причин тому множество, но одна из главных — это переполненные классы. В таких условиях невозможно обеспечить качественное образование каждому ребёнку, уделить должное внимание, проследить, чтобы каждый ученик усвоил материал. Я же хочу, если не исправить ситуацию, то по крайней мере, предложить действенную помощь.
Я говорил уверенно, ровным тоном, стараясь не смотреть прямо в глаза ни Клэр, ни отцу. Вместо этого я сосредоточился на своих руках, лежащих на коленях, старательно разглаживая несуществующие складки на брюках. Всем своим видом я демонстрировал твёрдость намерений и уверенность в своей правоте. Я был готов к любым вопросам и возражениям, готов отстаивать свою позицию до конца. В конце концов, я продумал все заранее, взвесил все "за" и "против" и был абсолютно убеждён в том, что моё решение не только правильное, но и единственно верное.
— Адам, — Клэр мягко произнесла моё имя, отчего по спине пробежал лёгкий холодок, — неужели ты не можешь найти себе другое увлечение? Почему именно это? — в её голосе не было и намёка на насмешку, сарказм или снисходительность. Лишь искреннее, неподдельное любопытство, смешанное с едва уловимым оттенком беспокойства. Она действительно хотела понять, что движет её сыном, почему он так стремится возиться с деревенской беднотой, тратить своё время и силы на то, что не принесёт ему ни выгоды, ни признания. Её глаза внимательно изучали моё лицо, пытаясь разгадать тайну, скрытую за лавиной юношеского максимализма.
— Потому что я люблю людей, — ответил я, стараясь, чтобы голос звучал как можно более естественно, — и особенно люблю детей. Мне нравится находиться в их обществе, наблюдать за их непосредственностью, искренностью, живым умом. И мне по-настоящему интересно учить их, делиться с ними своими знаниями, видеть, как в их глазах зажигается огонёк понимания, как они с каждым днём узнают что-то новое, растут, развиваются. Почему, имея возможность учиться самому, имея доступ к знаниям, я не могу подарить эти знания другим? Почему я должен лишать себя удовольствия видеть, как другой человек, благодаря мне, становится умнее, образованнее, счастливее? — я сделал небольшую паузу, собираясь с мыслями. — К тому же, — добавил я чуть тише, — это отличная возможность не путаться у вас под ногами, не мешать вам заниматься своими делами. Я буду занят полезным делом, и вы сможете спокойно вздохнуть, зная, что я не бездельничаю, а провожу время с пользой.
В комнате снова воцарилась тишина. Клэр молчала, обдумывая мои слова. Отец, казалось, снова погрузился в свои мысли, лишь изредка бросая на меня короткие, ничего не выражающие взгляды. Я же сидел, напряжённо ожидая их вердикта, готовый к любому исходу, но в глубине души надеясь на то, что они поймут меня и одобрят мой выбор.
