– Единственное, что я считаю, – ответил я, поворачиваясь к ней лицом, – так это то, что Хелла слишком юна для того, чтобы сейчас думать о браке. Пусть сначала повзрослеет, разберётся в себе и своих чувствах.

– Ты прав, – кивнула Мичи, соглашаясь с моими словами. Она снова погрустнела, и её пальцы нервно забарабанили по одеялу.

– И… видимо, из тех же самых соображений, родители собираются отправить Ганса в Оксфорд, – добавил я, не отрывая от неё взгляда. Мне было интересно наблюдать за тем, как она пытается совладать со своими эмоциями. Сначала её брови изогнулись дугами от удивления, затем лицо побледнело ещё сильнее, и наконец, приняло мраморно-безразличное выражение. Она отложила ложку и застыла, уставившись в одну точку.

Мичи, задержав дыхание, едва слышно прошептала:

— И когда он уедет?

— Предполагаю, что к началу учебного года, — ответил я.

В тот же миг её внимание ко мне испарилось. Она отвернулась, потеряв всякий интерес к разговору. Но вместо того, чтобы тактично удалиться, я сделал шаг к ней и, наклонившись, почти коснулся губами её уха.

— Замужество, дорогая сестра, — прошептал я конспираторским тоном, — открывает перед тобой несколько путей. Это шанс сбежать из-под опеки матери или, напротив, наконец завоевать её расположение, став любимой дочерью. Но есть и третий, более интересный вариант. Ты можешь использовать этот брак, чтобы отомстить ей.

Я сделал паузу, позволяя словам повисеть в воздухе, а затем продолжил:

— Заставив Максимилиана не сотрудничать с матерью. Часто в таких союзах, — мой голос стал ещё тише, — истинным главой семьи становится жена. Особенно если муж, как Максимилиан, отличается мягким характером и добр к тебе.

Я выпрямился и, улыбнувшись, заглянул в её изумрудно-зелёные глаза, ожидая реакции на свои слова.

— Не слишком ли ты юн, герр Кесслер? — уголки губ Мичи дрогнули, выдав смешанное чувство удивления и зарождающейся улыбки. Это был знак, несмотря на неожиданность моих слов, идея уже зажгла искру в её сердце.

Пусть я и был слишком молод для подобных интриг, но жгучее желание предотвратить нежелательное заставляло меня постигать «взрослые» вещи гораздо быстрее, чем полагалось по возрасту.

На этом мой визит был окончен. Проходя мимо комнаты Ганса, я заметил приоткрытую дверь. Ганс сидел к ней спиной и читал книгу. На его столе красовалась модель корабля с обнажёнными мачтами. Я не стал заходить, но по тому, как мгновенно напряглась спина Ганса, понял, что он заметил моё присутствие. Он не произнёс ни слова, лишь медленно перелистнул страницу, словно безмолвным жестом показывая, что мне пора уходить. Этот немой укор был понят, и я поспешил прочь.

Мы с Хеллой снова прогуливались, хрустя по замёрзшей земле. Сегодня она была совершенно погружена в свои мысли. Несколько раз чуть не упала, оступившись на неровной дорожке или споткнувшись о выступающий из-под снега корень, но каждый раз, словно машинально, восстанавливала равновесие, обходила препятствия или отодвигала мешающие ветки. При этом она не проронила ни слова о том, что её так занимало.

И я не торопил её с расспросами. Хелла принадлежала к числу тех людей, которые немедленно замыкаются в себе, стоит лишь проявить чрезмерное любопытство или начать настаивать на откровениях. Она всегда предпочитала рассказать все сама, когда будет готова, нежели отвечать на прямые вопросы. Но также я знал, что, если ей действительно хочется поделиться чем-то, она не станет долго тянуть. Поэтому мне оставалось лишь молча идти рядом, готовый поддержать её, если она снова потеряет равновесие.

Когда мы, наконец, спустились к подножию нашего любимого холма, Хелла вдруг горько вздохнула, выпуская из себя все невысказанные переживания, и закрыла лицо руками, покрасневшими от мороза.

— Я потеряю сестру, — произнесла она дрожащим голосом, и следом раздался тихий, приглушенный плач, словно где-то внутри неё разбилось что-то хрупкое и дорогое.

Сняв перчатки, я достал из внутреннего кармана пальто чистый носовой платок и протянул его Хелле.

— Она любит его, — продолжала Хелла, с трудом сдерживая рыдания. — А когда я выйду за него замуж, она возненавидит меня и навсегда захочет вычеркнуть меня из числа своих сестёр! Ох, Адам! Что же делать?

Я сразу догадался, о ком идёт речь. Аннелиза была влюблена в Ганса. В их характерах действительно было много общего. Аннелиза, как и Ганс, отличалась скромностью и молчаливостью, но также, как и он, могла вспыхнуть праведным гневом из-за любой, по её мнению, несправедливости. Однако я бы не сказал, что юная Штибер способна на глубокую и долговременную злобу. И вряд ли она поступила бы так радикально, как описывала Хелла, полностью разорвав отношения с сестрой. Скорее всего, это были преувеличенные страхи Хеллы, подпитанные её собственными эмоциональными переживаниями.

— Она тебе сама сказала, что возненавидит тебя? — мягко спросил я, пытаясь прояснить ситуацию.

Хелла отрицательно мотнула головой, не отнимая рук от лица, будто боялась, что я увижу её слезы и сочтёт её слабой.

— Но ведь ты не хочешь этого брака? — продолжал я свою линию допроса.

— Не хочу, — всхлипнула Хелла, и её голос прозвучал глухо из-за прикрывавших лицо ладоней.

— И ты не любишь Ганса? — задал я следующий, самый важный вопрос.

— Не люблю! Никогда не полюблю! — выкрикнула Хелла, и её плечи затряслись от рыданий. Она больше не пыталась сдержаться.

— Значит, и переживать незачем, — сказал я уверенно, стараясь придать ей сил. — Если тебя выдадут замуж за него, это будет вина наших родителей, но никак не твоя. Да и Аннелиза слишком любит тебя, чтобы из-за этого полностью отказаться от вашей связи. — Я аккуратно убрал её руки от лица и вложил ей в ладонь свёрнутый платок.

Я бы не хотел представлять Ганса злым и жестоким. Он таким не был. Более того, он пользовался заметным успехом на балах. Его задумчивое, аристократичное лицо с характерной бледностью притягивало внимание. Тонкие губы, правильной формы нос и густые, медно-рыжие волосы создавали впечатление утончённости и благородства. К тому же, Ганс отличался исключительной вежливостью, галантностью и доскональным знанием всех этикетных тонкостей. Все эти качества, безусловно, импонировали дамам, и он часто ловил на себе восхищённые взгляды. Поэтому меня ничуть не удивила симпатия Аннелизы. Меня скорее смущал необоснованный, на мой взгляд, страх Хеллы перед ним. Если у меня были свои причины относиться к Гансу с прохладой, то он всегда проявлял к Хелле исключительное дружелюбие и внимание.

Единственным логичным объяснением этого страха было, пожалуй, то, что Хелла считала Ганса неискренним в своих проявлениях. Но разве можно винить человека, выросшего в атмосфере лицемерия и постоянного порицания любых человеческих слабостей, в том, что он научился искусно скрывать свои истинные чувства и намерения? Возможно, его вежливость была лишь маской, защищающей его от окружающего мира, а не проявлением подлинного расположения.

До сих пор я намеренно не упоминал о том, что мысли о той странной и неприятной встрече с «дядей» не давали мне покоя. Они возвращались снова и снова, словно навязчивая мелодия. Несколько раз после этого инцидента меня мучили кошмары, после которых я подолгу ворочался в постели, не в силах уснуть. Мне все время вспоминался его хриплый голос, похожий на голос человека, страдающего тяжёлой хронической ангиной. Оскал белых клыков в полумраке казался ещё более устрашающим. И каждый раз, выходя на веранду, я непроизвольно бросал взгляд туда, откуда была высунута его голова, обмотанная какими-то грязными тряпками.

Мне не стыдно признаться, что он меня действительно испугал. И образ этого человека, прочно засевший в моей памяти, пугал ещё больше. Но я отчётливо понимал, что этот «дядя» — самый опасный скелет в мамином шкафу. И мне очень хотелось знать, что же она такого натворила, что теперь в долгу перед ним оказалась вся наша семья...

Я продолжал пополнять свой дневник новыми записями, когда услышал лёгкий шорох под дверью. Все моё внимание мгновенно сосредоточилось на маленьком клочке бумаги, который проталкивался в узкую, миллиметровую щель между дверью и полом.