Я медленно, нехотя, поднял голову и посмотрел на дедушку. В его глазах, обрамленных морщинами, отражалось теплое, мерцающее пламя свечи, которую он держал в руке. Это немного успокоило меня.

— Я… я не могу уснуть, — прошептал я, чувствуя, как предательски дрожит мой голос.

— Не успел вырасти, а уже постарел? — нахмурил густые седые брови дедушка. — Я в свои преклонные годы уснуть не могу, а ты почему? Что за детские капризы?

— Мне… мне страшно, — признался я, с трудом сглотнув комок в горле.

— Страшно? — удивился дедушка. — Ты же солдат! Мой внук — солдат, а солдаты не боятся!

— Никакой я не солдат, — вздохнул я, горько покачав головой. — Я… я маленькое отродье… — слова Джона больно кольнули меня. — Даже уснуть боюсь…

— А ну отставить! — резко прервал меня дедушка, его голос приобрел командирский тон, который он всегда использовал, когда воспитывал нас с братом. От этого голоса все холодело внутри, и я невольно вздрогнул. — Встать по стойке смирно!

Я подскочил, как сжатая пружина, мгновенно выпрямился, натянувшись, словно струна, и плотно прижал руки по швам.

— Равняйсь! — продолжал дедушка своим командирским голосом, и я резко повернул голову, как положено по уставу. — Смирно!

Вдруг, как по волшебству, все кошмары и страхи рассеялись, словно их и не было. Я перестал быть испуганным мальчиком, спрятавшимся в темном коридоре. Я стал маленьким солдатом, стоящим по стойке «смирно» в большом, пустом коридоре собственного дома, готовым выполнить любой приказ. Я смотрел на дедушку широко распахнутыми глазами, стараясь не шелохнуться. Он был в длинной белой ночной рубашке и смешном колпаке с кисточкой. В любом другом случае это выглядело бы комично, но сейчас я просто не замечал этих деталей. Для меня он был не дедушкой, а Командиром.

Я смотрел на командира Кесслера, сосредоточившись на его лице, и лишь краем глаза заметил присутствие матери, которая, видимо, выскочила в коридор, услышав голоса.

— Ну-ка повтори, что ты сказал? — дедушка с высоты своего роста смотрел на меня пронзительным взглядом, и я в его глазах казался себе совсем маленьким, словно желтый цыпленок. Слова, которые я говорил ему несколько минут назад, вдруг ушли куда-то глубоко внутрь, и потребовалось немало усилий, чтобы вытащить их обратно.

— Я… я сказал, что я… маленькое отродье, потому что… потому что даже уснуть боюсь, командир Кесслер, — выпалил я, запинаясь и с трудом выговаривая слова.

— Где ты услышал это слово? — строго спросил дедушка, его густые брови сдвинулись еще ближе к переносице.

Я молчал, нервно теребя край ночной рубашки. Это было что-то очень плохое, запретное, и, наверное, не стоило вообще произносить это слово вслух. Но я так разозлился на себя, на свой страх, что не смог сдержаться.

— Отвечай, солдат Кесслер, когда требует командир! — громовым голосом приказал дедушка, и я вздрогнул.

— Мне… мне его сказал Ганс… — пискнул я, едва слышно. — Мне… мне было страшно… я… я попросил его лечь со мной, но… но он не согласился… и… и сказал…

— Что сказал? — нетерпеливо переспросил дедушка.

— Что… что я маленькое отродье… и… и что… — я замялся, не решаясь повторить оскорбление.

Вдруг послышался быстрый и легкий топот ног по паркету. Это была мама. Она куда-то ушла.

— Почему ты боишься спать? — голос дедушки чуть смягчился, но в нем все еще звучали командирские нотки.

— В… в моей комнате… мёртвый человек… которого бог не забрал к себе… — пролепетал я, прижимаясь к стене. — И… и он живёт в шкафу… и… и будет медленно есть меня… кусочек за кусочком…

— За мной шагом марш! — скомандовал дедушка, и, резко развернувшись, направился в свою комнату.

Я помаршировал следом, стараясь тянуть носок и чётким движением вскидывать руки, как он учил меня.

В комнате командир Кесслер подошел к стене, на которой висели его охотничьи трофеи, и снял со стойки старинное ружье. Держа его в руках, он выглядел настоящим героем, готовым сразиться с любым чудовищем. Вместе с ним, казалось, всё страшное испугалось и спряталось.

Моя комната, которая еще недавно казалась мне полной ужаса, снова стала маленьким, уютным царством.

— Как видишь, никого, — спокойно произнес дедушка, оглядывая комнату.

— Но… но из шкафа… доносился грохот… — робко сказал я, все еще немного опасаясь.

Дедушка решительно подошел к шкафу и резко распахнул его дверцы. Я осторожно выглядывал из-за его спины, пытаясь рассмотреть, что там внутри. В шкафу было темно и пахло старыми вещами. Затем дедушка повернул ружье прикладом к себе и ударил им внутрь шкафа. Неужели все-таки Джон был прав, и там действительно кто-то был?

Он наклонился и, нахмурившись, вытащил за хвост… мертвую крысу. Я брезгливо поморщился.

— Вот твой призрак с пустыми глазами, — шутливо покряхтел дедушка, бросая крысу в ведро для мусора. — И запомни, внучек, нет никаких призраков. Когда человек умирает, он исчезает с этого света. За свою жизнь я ни разу не видел ни одного.

Эдвард Кесслер развернулся и направился к двери, бормоча что-то себе под нос. Я не сразу услышал его слова, а уже когда он почти вышел из комнаты, смог разобрать:

— Рожала-рожала… а наследника родила только единственного… и то трусишку…

Через шесть дней на моём столе лежало нераспечатанное письмо с особняка Кесслер. Несколько часов я украдкой бросал на него взгляды, ощущая, как в груди нарастает смутное беспокойство. Незнакомый, острый почерк адреса интриговал и пугал одновременно. За это время я успел перебрать в голове десятки вариантов содержания письма, от самых радужных до самых мрачных, и от этого ожидание становилось еще более невыносимым.

Моё терпение наконец лопнуло. Дрожащими пальцами я взял конверт. Плотная, дорогая бумага ощущалась прохладной на ощупь. Внутри что-то хрустнуло – вероятно, сургучная печать. Машинально, почти не осознавая своих действий, я достал из ящика стола небольшой перочинный нож, поддел им запечатанный край конверта и аккуратно вскрыл его. Изнутри я извлек несколько сложенных листов, тяжелых от обилия чернил. Они источали едва уловимый аромат, смесь запаха старой бумаги и каких-то незнакомых, слегка терпких духов. С замиранием сердца я развернул первый лист…

«Малышка Фике,

Очень странно читать от тебя письмо с подобными просьбами, но, должна признать, ты попала в точку. Мне действительно нужна была работа, и твоя помощь оказалась как нельзя кстати. Следуя твоим советам, а также вооружившись рекомендацией от новых владельцев дома Арним, я отправилась прямиком к Кесслерам.

Сказать по правде, я изначально рассчитывала на своё прежнее место. Но, увы, гофмейстерина у них уже имеется. К счастью, госпожа Арним не пожалела средств на мое образование, и это сыграло решающую роль. Госпожа Кесслер, оценив мои знания и навыки, предложила мне должность няни для своего новорожденного внука, Франца. По сути, мои обязанности гораздо шире, чем у обычной няни. Я должна заботиться о малыше, как родная мать. Круглосуточно. Представь себе, сама Хелла Кесслер, мать ребенка, совершенно не интересуется сыном. Она отказалась от любых материнских обязанностей.

Бедняжка Хелла... Она целыми днями лежит в постели, отвернувшись к стене, погруженная в какую-то глубокую меланхолию. От нее уже исходит запах немытого тела. Волосы спутались, она не прикасается к расческе. Никого к себе не подпускает, даже служанку. И на дитя смотреть не желает, словно этот маленький Франц – не ее плоть и кровь, а чужой, нежеланный ребенок.

Меж тем, малыш Франц — вполне славный крепыш. Удивительно, но он очень похож на свою бабушку Клэр. И, что еще более поразительно, улыбается он только ей.

Что касается твоей просьбы… я, конечно, постараюсь ее выполнить. Но не могу обещать, что у меня получится раздобыть какую-либо информацию. Все дело в том, что моя работа сосредоточена исключительно в детской. Я практически не покидаю пределов этой комнаты.