Сначала было только темно. Потом пришли вспышки.

Мужчина в длинном пальто, склоненный над столом. Он что-то писал, его рука двигалась быстро и нервно. Рядом стояла женщина — ее лицо было скрыто тенью, но в ее позе чувствовалось напряжение.

— Ты в порядке? — Даниил подскочил ко мне, схватив за плечи. — Что ты видела?

Я вырвалась и подошла ближе к старому деревянному столу в углу зала. Его поверхность была покрыта густым слоем пыли. Я снова вытянула руку, игнорируя протесты Даниила.

Когда я прикоснулась к столу, мир вокруг замер, а затем взорвался красками и звуками, будто я шагнула в другое время. Видение накрыло меня, как волна.

Гостиная, залитая теплым светом старинной люстры. Молодая женщина стояла у окна, ее тонкие пальцы сжимали белый платок. Чувствовалось ее волнение и страх.

— Ты не понимаешь, Генри, — голос женщины дрожал, но она старалась оставаться твердой. — Деньги ничего не значат. Ты мне дорог. Только ты.

Ее собеседник, высокий мужчина с резкими чертами лица, нервно теребил край своего пальто. Его глаза метались, словно он искал выход, которого не было.

— Элизабет, — произнес он, делая шаг к ней. — Ты тоже дорога мне, но деньги мне нужны сейчас… Если я упущу этот шанс, то я буду никем.

Он схватил ее за руку, но женщина резко выдернула ее.

— Генри, это безумие! После свадьбы деньги и так будут твоими, — прошептала она. — Но если ты думаешь, что то, что завещал мой отец…

Ее слова оборвались, когда Элизабет увидела, как в глазах Генри мелькнула злоба. В его руке блеснул нож — блестящий и хищный. Все произошло слишком быстро. Элизабет попыталась отступить, но он ударил. Один раз. Потом еще. Красный, густой поток залил пол. Женщина упала, ее взгляд застыл в немом удивлении, как будто до последнего она не верила в происходящее.

Генри стоял над ее телом, его дыхание было рваным. На лице была написана паника и ужас от содеянного. Он отшвырнул нож, схватил тело Элизабет и прижал к себе, но когда начал поднимать ее, его нога поскользнулась по кровавому пятну. В ужасном грохоте падения его голова ударилось об мраморный выступ. Все замерло.

Он лежал, неподвижный, с пустым взглядом. А его руки все также крепко прижимали тело Элизабет к груди.

Я шумно выдохнула, пытаясь унять дрожь.

— Здесь было убийство, — прошептала я. — Я видела кровь… и страх.

После моего рассказа за чашкой кофе в местном ресторанчике, Даниил долго отходил от шока.

— Вот тебе и романтика… — Это все, что сказал Даниил, оставаясь в тишине своих мыслей всю дорогу домой.

Я же в попытках прийти в себя занялась своими заметками, заполнила дневник новыми данными, вклеила фотографии поместья и комнаты, в которой все произошло.

Вернувшись домой, я толкнула дверь ногой, едва удерживая в руках сумку с продуктами и папку с черновиками. Мои волосы были растрепаны, пальто сбито набок. Войдя, я плюхнула сумку на пол, упала на стул в маленькой кухне и закрыла глаза.

Тишина.

На автомате поставила чайник, взяла кружку, включила кофемашину. Всё это я делала так, будто не жила, а существовала в каком-то отдаленном режиме.

Кофе обжег губы, но мне было всё равно. Я села за старый деревянный стол и достала ноутбук, не было настроения для бумаги. Экран залился холодным светом, и мои пальцы начали бегать по клавишам. Слова выходили обрывистыми, но это была моя единственная возможность дышать. Пару страниц — и я почувствовала, что на сегодня хватит.

Прошло несколько дней. Всё было как в тумане. Я варила макароны, иногда смотрела сериал на фоне, поправляла текст и снова погружалась в апатию.

И вдруг, просматривая календарь на телефоне, заметила дату: 27 января. Сердце упало. День рождения матери.

Мы не виделись с ней годами, но каждый год в этот день я собиралась с силами, чтобы позвонить. И каждый раз это было похоже на попытку вскрыть старую рану.

Сидя на краю дивана, я подняла телефон и долго смотрела на экран. Наконец, нажав на номер, приложила трубку к уху.

— Алло? — знакомый голос был чуть глухим, сдержанным.

— Привет, мама. С днём рождения, — мой голос звучал ровно, но внутри всё бурлило.

— Спасибо. Как ты? — голос матери был осторожным, как будто она боялась сделать лишнее движение.

— Нормально, — коротко ответила я.

Разговор длился максимум минуты три. Протокольные вопросы, отстраненные ответы. Когда трубка была положена, я почувствовала, как грудь наполнилась странной смесью облегчения и тоски.

Я вернулась на кухню, включила чайник и снова наполнила чашку кофе. Оказалось, что это был обычный день. Но почему-то, несмотря на всё, мне стало чуть легче.

Солнечный луч пробился сквозь полупрозрачные шторы и застыл на моем лице. Я прищурилась, неохотно потянулась и села на кровати. Утро начиналось тихо, но где-то внутри меня уже пробуждалось привычное ощущение — время двигаться вперед.

На прикроватной тумбе лежал мой кожаный блокнот, потемневший от времени. Я провела пальцем по золотистым буквам на обложке: "Тайны, которые ждут". Перелистав несколько страниц, я остановилась на одной.

“Подсвечник. Медь. Орнамент: листья дуба. Тайна: убийство или несчастный случай? Женщина в синем платье. Мужчина кричит. Год: предположительно 1890-е”, прочла я вслух.

Через полчаса я уже спешила по утреннему городу. Мой шарф колыхался на ветру, ботинки громко стучали по мостовой. Наконец, впереди показалась вывеска “В духе истории”. Дверь, как всегда, скрипнула, приветствуя меня в мире, наполненный запахом старой древесины и пыли.

Я медленно осматривала полки, пытаясь уловить нечто особенное. Наконец, мой взгляд наткнулся на медный подсвечник.

Я осторожно прикоснулась к подсвечнику и глубоко вдохнула.

Снова та женщина, только теперь она стояла в полутемной комнате, подсвечник горел мягким, почти призрачным светом. Женщина что-то шептала, держа его обеими руками, как будто молилась. На стене за ее спиной мелькнула высокая мужская тень. Шаги звучали все громче, приближаясь к ней. Женщина резко обернулась, пламя свечи задрожало, а затем все погрузилось во тьму.

Мои пальцы все еще слегка дрожали, но что-то внутри настойчиво подталкивало коснуться подсвечника снова. Я осторожно положила руку на его холодный металл и закрыла глаза. Образы потекли, словно вода сквозь пальцы, но на этот раз картина была другой.

Женщина снова держала подсвечник, но теперь она стояла в другой комнате — более уютной, освещенной мягким светом свечи. На старом деревянном столе лежала детская игрушка — потертый плюшевый медвежонок с одним оторванным ухом. Женщина, плача, что-то шептала, оборачиваясь к углу комнаты, где на кровати сидел мальчик лет шести. Его большие глаза, полные страха, следили за дверью.

— Я не отдам тебя никому, — прошептала женщина, стискивая подсвечник в руках. Её взгляд был полон решимости, руки сжались так, что костяшки побелели. Дверь в комнату распахнулась с грохотом, от которого свеча задрожала, едва не погаснув. Мужской голос прорвался в тишину, наполненный яростью:

— Где ты его спрятала?!

Я резко отдернула руку. Мое дыхание сбилось. Теперь я знала: женщина боролась за своего ребёнка. Возможно, это было не просто бытовое насилие — за всем этим скрывалось что-то большее. И подсвечник был частью этой борьбы.

Я понимала, что для разгадки нужно узнать, кому принадлежал этот подсвечник. Возможно, продавец антикварного магазина знал больше.

— Этот подсвечник… вы сказали, он поступил к вам с аукциона?

— Да, примерно полгода назад, — кивнул Станислав, потирая подбородок. — Его выставили с прочими вещами из имения семьи Лихт. Дом стоял заброшенным много десятков лет, прежде чем его наконец продали.

— Лихт… Вы что-нибудь знаете об этой семье?

— Не слишком много, — пожал он плечами. — История у них, говорят, была трагическая. Старики в округе поговаривали о каком-то несчастье, но деталей никто не знает. На аукционе продавали все подряд — мебель, книги, предметы интерьера… А еще детские игрушки. Старые, потертые, знаете, такие, с душой.