— Совсем поля нет? — в изумлении уставился на него Умвел. — Что ж это без поля-то?

Скай пожал плечами.

— Мы рыбу ловим. Солим, сушим — по-разному. И крабов. И морских змей — но их надо знать, как приготовить, а то отравишься. А овощи с мукой на равнинах покупаем. Мы им рыбу, они нам — овощи.

Умвел ещё долго недоверчиво качал бородой, а Скай думал: как странно, сколько есть всякого самого обычного — а Великий лес пересечёшь, и здесь эти обычные вещи звучат как диковинки. А ведь мы из одного народа и на одном языке говорим. А чужеземцев тогда как вообще можно понять?

* * *

На другой день Скай заметил, что в полях всё гуще мелькают деревеньки дворов в пять. Чтобы жить вот так посреди равнины безо всяких стен, нужно быть или очень смелым, подумал Скай мрачно, или очень глупым. А если Проклятые? Да от этих деревенек одни пепелища останутся. А людям на равнинах этих и укрыться негде…

На просёлках, которые вели от деревень к главной дороге, стали показываться подводы. Кто вёз кур в клетках, кто глиняные горшки, но чаще всего — овощи. К удивлению Ская, который привык считать низкородных-крестьян замкнутыми и туповатыми, люди на подводах были очень разговорчивые, громко приветствовали друг друга и желали доброй дороги. Многие знали Умвела, на Ская посматривали с любопытством. Он смущённо кивал и прикрывал плащом меч.

К полудню дорога заполнилась тяжёлыми подводами. Фыркали и ревели тавики, скрипели в грязи колёса, со всех сторон начались разговоры, к которым Скай исподтишка прислушивался. Говорили об уборке и урожае, о домашних заботах и общих знакомых, о налогах, которые покуда не выросли, но, по общему мнению, неизбежно вырастут, как всегда бывает в войну. О самой войне тоже говорили, но с каким-то поразительным для Ская легкомыслием, будто, раз она далеко, их вроде бы и не касается. Проклятые, идущие от Великой Границы, беспокоили их больше, но всё равно не так сильно, как налоги.

Да что же это, думал Скай с ужасом. Большинство из этих низкородных меча отродясь в руках не держали, а из лука если и стреляли, только на охоте. И при этом продолжают жить себе спокойно на открытой равнине, пашут, сеют, на ярмарки ездят — будто ничего не случилось. А если Проклятые — как они защитят свои семьи? Неужто они об этом вовсе не думают?..

Но тут как раз заговорили, что после Рдяницы, когда до них дошли вести о Фир-энм-Хайте и Йенльянде, некоторые оставили свои дома и подались на север, под защиту тамошних крепостей.

Скай про себя подумал, что это всяко разумнее, чем ничего не делать, но его мнения никто не разделял: все качали головами и творили охранительный знак.

— Это надо же, — подивился кряжистый старик, ехавший справа на скрипучей подводе. — Отонир их охрани… Да пусть лучше Проклятые на вертел меня насадят, чем вести своих в Волчьи леса. Там и земли-то доброй нет — чем прокормишься?

— Да и толку, — подхватил слева угрюмый парень. — Если нас Великий лес не защитит, где уж Волчьим… Если уж бежать, так на Восток сразу, а то и в Сваттаргард. Да только кто нам там обрадовался…

Но многие готовились уходить, как только Проклятые покажутся поблизости.

Вечером подводы остановились на лугу. Телеги составили рядом, тавиков стреножили и пустили пастись, а сами уселись вокруг большого костра. Расположились без спешки и суеты, повытаскивали из мешков домашнюю снедь и пустили по кругу. Скай наблюдал за ними с расположением — и раскаянием. Раньше он, вслед за Хермондом, низкородных презирал. Неотёсанные болваны, трусы, защитить себя не могут, думал он свысока.

Но люди у костра не походили на трусов или глупцов. Рассуждали толково, со стариками держались почтительно, едой делились щедро. И со Скаем делились, и он тоже, счастливый, что его так легко включили в общий круг. И не расспрашивают, не глядят подозрительно, и плевать им, насколько высок его род.

Потом, когда все улеглись спать и разговоры стихли, Скай долго лежал на спине, заложив руки за голову, и смотрел, как мигают звёзды — пушистые, как одуванчик у Белой Госпожи.

Он попробовал представить себя крестьянином. Вот он работает в поле вместе с отцом и братьями и готовится поставить отдельный дом и завести семью, как все делают. А потом случается война или приходят Проклятые и сжигают этот дом, и всё нужно начинать сначала… Он вспомнил разорённое Файгарово подворье и затосковал. Нет уж, я бы точно так не смог. Хорошо, значит, что всё-таки я не крестьянин.

* * *

Наутро они собрались деловито, без шуму и спешки, и поехали дальше. Старики, очевидно, рады были почесать языками, оказавшись вдалеке от докучливых детей и внуков, а Скай понемногу начинал скучать.

— Гляди, Вейтар, — сказал вдруг Умвел, показывая грязным шишковатым пальцем, — видать уже. Вон он, Н'ганнэн-Тор.

Скай от волнения даже привстал с места и чуть не потерял равновесие. Они въехали на высокий холм. Вниз стелилась равнина, квадратно-пятнистая от полей, рассечённая почти прямой дорогой, а за ней — другая, неохватная, сине-серая, похожая на скомканную ткань. Скай с замиранием сердца понял, что там море. А на берегу стоял огромный город. Больше, чем Фир-энм-Хайт и Сокрытая Гавань, вместе взятые! Он был похож на целую гору или на великанскую крепость — из-за стен, наверное. Они были не деревянные, как в Фир-энм-Хайте, а каменные, из крупных серых плит, позеленевших по углам от мха. Стены стояли грозные, ощерившиеся бойницами, с укреплениями по верху. Из-за них видно было россыпь острых крыш в весёлой рыжей черепице, крепость и знамёна. Надо всем этим кружили чайки, и Скай вспомнил, что «Н’ганнэн-Тор» значит «Птичья Скала».

Подводы покатили с холма. Черепичные крыши скрылись, а исполинские стены вырастали и вырастали, пока не заслонили собой даже море. Сердце у Ская в груди трепетало.

Городские ворота были открыты, и стражники с н’ганнэн-торским гербом на накидках (белая башня и птица на синем поле) пропускали желающих войти. Таких было полно — ярмарка ведь, и очередь продвигалась медленно. Скай всё не мог перестать глазеть на стены, на подъёмную решётку из брусьев в руку толщиной, а стражник уже спрашивал, обращаясь к Умвелу:

— Кто таков? По какому делу?

У него были воспалённые глаза и монотонный голос. Такой, словно он всю ночь не спал и теперь мается от головной боли.

— Умвел я, из Элирдера, — прошамкал старик, и тщедушный мальчишка-писец тотчас зацарапал по вощёной дощечке. — На рынок еду.

— Что везёшь? — спросил стражник безразлично.

— Да вот, как видишь, почтенный…

Тот заглянул в телегу, скользнул взглядом по тыквам, по свёкле, по Скаю, и вяло махнул рукой.

— Проезжай!

Писец сунул Умвелу глиняную печатку, а измученный стражник уже говорил следующему крестьянину:

— Кто таков? По какому делу?

Умвел тронул поводья, и тавик, видимо, ко всему привыкший, зашагал прямо в ворота. А Скай от волнения еле дышал. Он не знал, куда смотреть, так тут было людно и шумно. Скверно вымощенные улочки извивались, как змеи, и на каждом повороте скрипели вывески. Дома тесно лепились друг к другу, тоже каменные, в два и три этажа.

Попетляв в этом ущелье, подвода выехала на большую, чисто прибранную площадь. Здесь уже было полным-полно лотков и телег со всяческим товаром. Продавали и бочки, и посуду, и домотканое полотно, и ламповое масло, и мясо, и страшно дороги пряности, от которых на полплощади плыл аромат.

Умвел выбрал себе место и остановил тавика. Тот громко фыркнул, дёрнул головой, чтоб не мешали поводья, и улёгся.

— Ну, — сказал старик, улыбаясь в клочковатую бороду, — вот, значит, и приехали. Тебе здесь куда надо-то?

— В порт. Где корабли.

— Так он в той стороне. Прямо по этой улице ступай, она вниз идёт. Не заблудишься.

— Ага…

Скай спрыгнул с телеги, забросил сумку за плечо и поклонился.

— Спасибо тебе за всё, Умвел-уммар.

И пружинисто зашагал по указанной улочке. Потом не выдержал и пустился бегом, счастливый, что больше не надо трястись на медленной, скрипучей телеге. И вообще — всё, закончились его скитания. Сесть сейчас на корабль — и, глядишь, через неделю-другую ты уже на Восточных Берегах.