— Да и дядя Йокт не отпустит. Хочет, чтобы я после него в мастерской работал. Сыновей-то у него нет, только две дочери. Саанья замужем уже, но их дом рядом, и мы всё вместе делаем. Вон их дом стоит, видишь? Муж у неё хороший, весёлый, из глины мне игрушки делал, когда я совсем малец был. Теперь он тоже на войне… А Тойт пятнадцать зим, она с нами живёт, и ещё бабушка, ну и Вихор. Это моего второго дяди сын, его зимой Нарекут... Мы ничего, хорошо живём. Только поля у нас своего нет. Нам старый Умвел Клочок четвертину уступает, а мы с Тойт взамен с уборкой ему помогаем, и пахать, и сеять — но это весной… Вот калитка открыта, заходи. Поле у него большое очень, у Умвела, а сын один, рук не хватает, а нынче ещё…
Но не успели они подняться на крыльцо, как дверь открылась, и навстречу им показалась рыжеволосая девушка. Она была нескладная, костлявая, в чистом переднике поверх платья. На плече пушилась толстая коса, а лицо было прямо медное от веснушек.
— Неужто явился наконец, — фыркнула она, уперев руки в бока. — Тебя только за смертью посылать. Тётка Лайяр знаешь как сердится? Мясо-то кипит давно, а у нас ни свёклы, ни морковки…
Мальчишка опустил мешок на землю и отчаянно заспорил:
— А я что, виноват? Если дед Умвел говорит: а подсоби ещё с редькой…
— Ой уж не отпирался бы, — девушка презрительно сощурила глаза и сбежала по ступенькам к мешку. — Давай сюда, бестолочь.
— Тяжёлый, — предупредил Скай, не без труда разгибая одеревеневшие скрюченные пальцы.
Но девушка смерила его весёлым взглядом.
— Для тебя-то — уж конечно, — забросила мешок одним рывком на плечо и ушла в дом.
— Тойт — она такая, — полушёпотом сказал Скаю мальчишка, тоже растирая ладони. — Это она не разозлилась ещё, разозлится — так подденет, хоть сквозь землю провались. Все парни с нашей улицы при ней тише воды ходят — боятся… Да ты входи. Матушка! Дядя Йокт!..
— Отец в мастерской, бестолочь, — послышался откуда-то из дома звонкий голос Тойт. — Тётка Лайяр, Ирек говорит, его редька задержала…
— Сама ты редька! — обиделся мальчишка. — Если правда старик Умвел попросил…
Скай вошёл следом за ним и остановился в нерешительности у порога. Ему совестно было ступать своими ногами в корке грязи по чисто выметенным половицам. И вообще всё тут было чистое: выскобленный стол, большая белёная печь, узкие коврики на полу и скамьях. Дом дышал в лицо Скаю теплом, а с кухни так умопомрачительно пахло едой, что желудок сводило.
— Лайяр — так мою мать зовут, — объяснял Ирек, стаскивая башмаки, облепленные комьями грязи. — Как реку. Ну, Лайярин — знаешь? А, конечно, дорога-то сколько дней вдоль неё идёт… А слыхал, говорят, это нархантское слово, только никто теперь не знает, что оно значит.
— Может, колдуны знают, — без уверенности предположил Скай. — Они ведь на Колдовском Наречии заклятья творят…
— А где ты их видал, колдунов? Говорят, они все сгинули после Лазурной Низины… Но ещё, если не брешут, то в Великом лесу…
— Ну будет, будет тебе кудахтать. Лучше б умылся, чтоб в дом грязь не нести, — проворчала, появляясь из кухни, осанистая старуха. Увидела Ская и замерла на мгновение, вытирая передником руки. Обежала его удивлённым взглядом с ног до головы: лохматые волосы, пыль, грязь, прорехи на одежде, босые ноги, хиллодорский плащ, меч. Да уж, есть на что посмотреть, подумал Скай с мучительным стыдом и поклонился.
— Приятель твой, Ирек?
— Он наш гость, ба, — значительно сказал тот. — Представляешь, он от самого Фир-энм-Хайта пешком идёт!
Старухино лицо сразу смягчилось.
— Из Фир-энм-Хайта? Долгий путь, — покивала она. — Ох, злые дни наши, много нынче приходит южан…
Скай догадался, что она думает о Проклятых. Вот и отлично, не придётся лгать… По большому-то счёту, это Проклятые и виноваты…
— Гость?
Рядом со старухой появилась ещё одна женщина, моложе, и лицо у неё было совсем другое. Тихое. Скай торопливо поклонился ей тоже.
— Что же ты, Ирек! Предупредил бы хоть, а то у нас ведь и не прибрано как следует…
— Всё лучше, чем на постоялом дворе в клоповнике, — жизнерадостно отозвался Ирек. — А у него вон и денег нет. Ты его накорми, он неделю не ел.
— Вовсе не неделю, — выпалил Скай с горячим унижением. — Я… ничего не надо, не беспокойся, пожалуйста, госпожа…
— Ну да, — ухмыльнулся Ирек. — Ты себя-то видел? Ты же совсем доходяга. Ветерок дунет — свалишься.
Мать отвесила Иреку легчайший подзатыльник.
— Ты что меня позоришь? Или я тебя не учила, как с гостями разговаривают?
— А что я? — завопил Ирек, нимало не смущённый. — Ты сама на него посмотри: еле на ногах стоит! И застыл, наверно, босиком-то по такой грязи…
— У меня есть сапоги, — отчаянно проговорил Скай, будто это могло сделать ему честь в глазах хозяев. — Правда, есть! Я не… — «я не попрошайка какой-нибудь», хотел сказать он, но не смог, потому что чувствовал себя попрошайкой. — Я не потому босиком. Подмётка просто оторвалась…
Ирек прямо загорелся от радости.
— Доставай их скорее! Ну, чего ты! Я же тебе говорил, что в мастерской помогаю. Да я тебе любой сапог в два счёта…
— Хвастун бессовестный, — крикнула с кухни Тойт.
— Сама ты!.. Дядя Йокт мою работу хвалит! Скажи ей, ба!.. Давай свои сапоги, — Ирек потянулся к Скаевой сумке, но тот увернулся.
— Не надо… Спасибо, но…
Но тут дверь у него за спиной открылась, и густой бас спросил у него над ухом:
— Что тут у вас за шум?
Ирек мигом вытянулся в струнку, как перед боевым командиром, и виновато зашмыгал.
На пороге стоял большой, грузный человек с коротко остриженной бородой. У него были густейшие брови и пристальные, глубоко посаженные глаза. С первого взгляда делалось ясно: с таким человеком не шутят.
Скай поклонился.
— Здравствуй, господин.
Тот шевельнул бровями, будто удивился.
— Ну здравствуй, коль не шутишь. Ты кто таков? Что за птица перелётная?
— Меня зовут Вейтаром. Я… иду из Фир-энм-Хайта.
— Он наш гость, дядя Йокт, — не утерпев, встрял Ирек. — Я его пригласил, потому что он от голода еле живой и у него денег нет.
Скай покраснел до слёз и уставился на свои несчастные ноги. Корка грязи на них засохла, потрескалась и отваливалась кусками.
Но Йокт сказал только:
— Что же вы гостя держите на пороге? Проходи, Вейтар из Фир-энм-Хайта, и садись за стол. В моём доме тебе всегда рады…
…и всегда есть для тебя кров и хлеб, вспомнилось Скаю голосом хрониста Ханагерна. Жгучий стыд удесятерился. Изгнанника бы никто не принял. Для изгнанников нет закона гостеприимства. Если бы они только знали…
Но он просто не мог сейчас признаться. Нипочём было себя не заставить. Лучше уж сбежать, чем всех обманывать…
— Мне бы умыться сперва, — промямлил Скай под прямым взглядом Йокта. — Куда мне за стол… такому грязному.
— Поучился бы, Ирек, — одобрительно сказала старуха, и тот засопел сердито.
— У меня как раз вода нагрета для Ирека, — улыбнулась Скаю Лайяр. — Вот и вымоешься с дороги. Подожди только, я возьму кое-что…
Его вялых возражений никто не слушал. Ирек попросту отобрал у него сумку и бурдюк с водой и деловито передал бабушке.
— Снимай давай плащ.
Чтобы не выглядеть вздорным упрямцем, Скай уныло расстегнул заколку. Всё равно не сбежать без сумки. Там ведь хроника…
Ирек с восхищением встряхнул плащ.
— Ого какой! Ишь ты, белёхонький! Как ты так ухитрился?
— Это… такой плащ, — скованно объяснил Скай, который в своей измочаленной одежде чувствовал себя хуже, чем голым. — Если и замарается, его только высушить и отряхнуть потом — и всё. Это у зеленоволосых такие плащи…
Ирек вытаращился на него.
— У зеленоволосых? Ты их видал? А правду про них говорят, что…
— Ирек, — строго сказала ему мать, возвращаясь из комнат со свёртком.
— Ладно, ладно… Меч-то тоже давай. В баню с мечом собрался?
Скай безропотно отдал ему перевязь с ножнами. На него вдруг навалилась непомерная усталость.
