— Опечатка в один ноль? Лиза, ты же не можешь быть такой наивной. Я видел договор. После цифр, как это всегда бывает, сумма пишется прописью. Сумма, эквивалентная ста тысячам, и сумма эквивалентная одному миллиону. Согласись, в этих словах нет ничего похожего. Более того, я сам составлял и проверял этот договор перед отпуском. Тебе всего лишь было нужно проконтролировать его подписание. Ты исправила суммы?

— Я не исправляла, дядя Дима.

— Не надо, Лиза, не надо врать мне. Только не мне. Бесов ничего не сказал, но, как и я, как и все мы, прекрасно все понимает. Тебе заплатили, да? За то, что поменяла суммы в пользу компании, с которой он не планировал сотрудничать.

— Дядя Дима!

— Лиза, не делай мне еще больнее своей ложью. Я могу тебя понять. Наверное, могу. Росла без отца, столько лишений, а здесь такой шанс заработать быстрые деньги. Я знаю, ты не со зла, ты не продумала до конца последствий, юная и глупая. Но Бесова тебе не провести. И Влад, он не такой, каким кажется. Ты представить не можешь, с кем связалась. Но, что сделано, уже не исправишь.

Я смотрела, как он достает и бросает на пол из шкафа всю мою одежду, затем переворачивает кухню. Бьётся много посуды. Даже кровать перетрясает и вытряхивает из подушек синтепон. Он тут же белыми градинами разлетелся по комнате.

— В квартире денег нет, — констатировал мужчина. — Значит, где-то на счете. Едва ты дашь им движение, это обнаружится.

— Их нет, вообще, — прошептала я. — И не было.

— Бесов не хочет давать огласку этому делу. Его можно понять. Объявить всему миру, что был обманут сопливой девчонкой. О произошедшем знаем лишь я и главный бухгалтер. Он лишил нас сто процентов премии на год и других стимулирующих выплат. А это половина моей зарплаты. Вот как ты меня отблагодарила, девочка Лиза.

— Дядя Дима!

— Официально будет сказано, что твоя ставка сокращается. Теперь всю работу перебросят на нас. Что он будет делать с тобой — не говорил. Увольнение по статье — это самое лучшее, что может быть для тебя. Но все мы понимаем, что девятьсот тысяч долларов просто так не прощают. Целые семьи убивают за гораздо меньшую сумму.

Он ушел, а я осталась сидеть на полу. Только теперь я осознала весь ужас произошедшего. И мне ничем не доказать свою невиновность. Даже клятва всеми святыми и библией не поможет. Только страха от того, какую кару мне готовит Бесов, не было. Больнее ножа мою душу полосовал стыд перед старым другом отца.

Когда-то они вместе служили в Афганистане. Два летчика, два офицера. Только дядя Дима вернулся, а мой отец — нет. Я родилась уже после его гибели, в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году. Когда мама вышла замуж во второй раз, родственники отца сочли это предательством и перестали с нами общаться. В чем была виновата именно я — не понимаю до сих пор.

Отчим относился ко мне хорошо, но у них с мамой родились еще две дочки-погодки. Я все чаще оставалась у бабушки, матери мамы. Она звала меня сиротинушкой, при этом, не переставая напоминать, что мое рождение всегда было ошибкой.

Моя мама: умница, красавица и отличница, связалась с хулиганом и двоечником, который вскружил ей голову. Сломал все планы на запланированное прекрасное будущее и посмел умереть на чужой войне даже не успев жениться и узаконить моё рождение.

И с годами, я видела, мама начинала думать также. Конечно, по-своему она любила меня, все чаще повторяя, как я похожа на отца. И эти слова звучали упреком. Все родственники и знакомые пристально следили за каждым моим шагом, ожидая, когда же я пойду дорогой отца.

И дождались. Зазвонил мобильный телефон. Я отключила его, затем домашний, закрыла дверь и склонилась над унитазом. Меня стало тошнить. Скорее всего, не от травмы головы, а от ненависти к себе. Что я не заметила, где допустила ошибку, как могла оказаться такой глупой и слабой? Упала на самое дно, не сделав ни шага.

Есть не хотелось. Еда провоцировала рвоту. Лишь пила кипяченую воду маленькими глотками. Конечно, в аптеку за выписанными мазями и лекарствами я тоже не пошла.

Нашла на кухне большой флакон с зеленкой, с истекшим сроком годности. Наверное, ей ещё бабушка отчима подкрашивала серую тюль при стирке. Её я лила прямо на голову, не глядя в зеркало, где-то в районе наложенных швов.

Несколько раз в дверь звонили, последний раз очень долго и настойчиво, но я и близко к ней не подходила. Боялась я отнюдь не Бесова с остальными Горынычами, вооружившегося щипцами для пыток, а очередного визита Дмитрия Анатольевича или отчима, а еще больше — мамы. Мне казалось, когда я увижу мелькнувшее в её глазах разочарование, это будет хуже смерти. Как вечное изгнание, всеобщее отчуждение и самое страшное в мире проклятие.

Когда послышался щелчок открывающегося замка, я натянула на голову одеяло и вжалась в стену, ведь ключи были только у мамы и отчима. Одеяло с меня стянули быстро.

— Лиза, открой глаза! Что здесь произошло?! Ты знаешь, кто это был? — голос Влада Васильева был весьма узнаваем.

Я выглянула из-за его плеча. Но там, кроме двух остальных Горынычей с непроницаемым выражением лиц, больше никого не было.

— А где мама?

— Её здесь нет, — осторожно ответил Влад, всматриваясь в меня. — Ты хочешь, чтобы она пришла?

— Нет-нет. Как вы дверь открыли? Ключи только у неё.

— С твоим замком справится и ребенок, — ответил Бесов. — Как я понимаю, твои новые друзья приходили забирать назад свои деньги, поняв, что им ничего не светит. Ты им все отдала? Теперь можешь познакомить нас с ними. Это и в твоих интересах тоже.

— У меня нет никаких денег! — закричала я. — И не было. Здесь уже не осталось, где искать!

Всплеск эмоций вызвал новый приступ тошноты. Я забежала в туалет. Рвота желудочным соком не приносила облегчение. Измученная ею за четыре дня, я уже не могла встать с колен.

— Все хорошо, успокойся, — Влад придержал меня за плечи. — Тебе нужно успокоиться. Старайся дышать. Мы ничего плохого тебе не сделаем. Вот так, уже лучше.

Видимо, он был не слишком брезглив. Хотя мою тесную комнату осматривал с удивлением, явно не понимая, как в таком помещении вообще можно жить. Но ничего другого от него ожидать и не приходилось. Ведь он вырос в очень-очень большом достатке.

Между тем мужчина подождал, пока я прополощу рот и вытер влажным полотенцем моё лицо. Вернувшись в комнату, укрыл меня пледом.

Бесов и Стас по-прежнему стояли посреди комнаты, тоже не понимая, как здесь можно находиться.

— Кто здесь был? — мягко спросил Влад.

— Дмитрий Анатольевич, — ответила я. — Тоже искал деньги.

— Не нашел, — понял Бесов. — Даже он не верит тебе, Лиза. Это уже о многом говорит. Как тебе можем поверить мы, если тебе не верит человек, который заменил тебе отца, который знает тебя лучше других?

— Никак, — на этот раз согласилась я.

Стас Горыныч, всё ещё продолжающий мерить своими длинными ногами комнату (два в ширину и два с половиной в длину), что-то выцепил взглядом в нише старенькой секции. Через минуту в его руках был портрет моего отца. Даже не портрет, а чёрно-белая фотография, где папа был сфотографирован в форме, сразу после получения своего последнего звания капитана.

Он казался таким молодым и счастливым, глядя на всех нас с выцветшей фотографии. Он верил, что исполнит долг, а затем будет жить долго и счастливо.

Как-то, на ежегодной встрече бывших ветеранов Афгана, которая проходила в школе, где я училась, со мной разговорился один из её участников.

Мы, по сложившийся традиции, ставили поздравительный концерт. Так как ни певческими, ни танцевальными талантами я не блистала, мне дали роль ведущей. Посчитали, что меня, как дочь погибшего офицера, обязательно нужно задействовать на подобном мероприятии.

В конце концерта мы все спускались в зал и дарили каждому воину по три гвоздики. Деньги собирали всей школой. С учеников. Учителя почему-то добавлять не стали.