— С-спасибо… — голос у Нарышкиной вдруг переходит в верхний регистр, она даже не сказала, а пискнула, как резиновый утенок, на которого случайно наступили в ванной. Пискнула, стремительно покраснела и тут же — убежала из класса, только успела свой дипломат по дороге подхватить. Виктор только взглядом ее проводил. Что это с ней, подумал он, какие резкие перепады у активистки. Впрочем, у них всех сейчас переходный возраст, голос ломается, перепады настроения, организм перестраивается, все понятно. Сама Лиза из тех девочек, которые в американских комедиях восьмидесятых всегда являлись капитанами команды группы поддержки и непременно дружили с капитаном команды школы по американскому футболу. И непременно шли под ручку на выпускной бал, или как он у них там называется. А если переводить на советский стиль, то «комсомолка, активистка, спортсменка и просто красавица!». Старшая в пионерской ячейке, отличница и во всякой бочке затычка. В отличие от Яны, которая хоть и была первой везде, но никогда не претендовала на лидерство, Лиза — хотела быть именно лидером. Яна держалась обособленно, а Лизавета Нарышкина всегда была в центре внимания, всегда окружена подружками, на хорошем счету у учителей и учеников. Что с ней не так? Ведь должно же быть что-то не так в голове у девочки, которая погожим летним днем не думает о том, как убежать на речку купаться или с подругами в кино, а вместо этого предпочтет участвовать в работе какой-нибудь комиссии по благоустройству школы или комитет вспомоществования трудящимся Кубы.
Он вздыхает и закрывает журнал летней площадки школы номер три. Слава богу, собирать учебники в портфель ему не нужно. Как там сказал солдат замполиту — «вам-то хорошо, тащ майор, рот закрыли — рабочее место убрано». Есть свои преимущества в том, чтобы быть учителем. Сказать, что «звонок для учителя» и возможность не носить учебники в школу, но это, пожалуй, и все. Все остальное — сплошные недостатки. И даже среди учителей физрук — немного неполноценный, все относятся снисходительно. А ему сейчас нужны ресурсы, ой как нужны. Если он хочет что-то сделать с неминуемым раком у Яны — ему нужны все ресурсы, до которых он только сможет дотянуться. Ранняя диагностика, экспериментальное лечение, санаторно-курортное сопровождение, создание условий… все это требует ресурсов. Денег, хотя в Советском Союзе деньги не так важны. Связи, вот что важно. Связи, власть, знакомства. Если он сейчас пойдет и скажет маме Яны, что у ее дочери будет рак — как она отреагирует? Скорее всего сочтет за сумасшедшего, чего доброго, заявление напишет в милицию. Но что можно сделать? Если следовать тому же, чему он сам учит этих детей — выйти за рамки привычного мышления. Самые лучшие врачи, ранняя диагностика, профилактика заболевания с этого возраста… и если следовать заветам Генриха Альтшуллера, теории мозгового штурма и прочим продвинутым техникам поиска оптимального решения… нужно все как следует обмозговать. У него еще есть время, по крайней мере он надеется, что это время есть. Нужно подумать.
Однако прямо сейчас совершенно понятно одно — что бы он не решил, куда бы не обратился — везде потребуются ресурсы. Связи, деньги, оборудование и прочее. А у него, как у молодого специалиста — восемьдесят пять рублей заработной платы с надбавкой. И комната в коммунальном общежитии, да два костюма — один серый, который сидит на нем как седло на корове и второй — спортивный, в котором он сидит прямо сейчас. Прямо скажем, нету у него ресурсов. Он-то думал, что у него куча времени, через шесть лет Советский Союз рухнет в пропасть и на улицах воцарится рыночная экономика. Он хорошо помнил, как в начале девяностых можно было приехать на ликеро-водочный завод на грузовике знакомого и загрузить под реализацию (считай — даром) полный кузов водки. И конечно — не отдать потом. Институты суда и милиции работали из рук вон плохо и вместо того, чтобы потом обратиться в суд, руководство завода обращалось к бандитам, вчерашним спортсменам и бывшим силовикам. В начале девяностых все в стране были наивными простаками и не понимали, что происходит. Он мог бы начать совершенно легальный бизнес, было много возможностей, особенно с послезнанием того, как все происходило и куда придет. Однако… времени у него считай, что нет. Чем раньше он займется проблемой — тем лучше. В то же самое время — а что он может? Пока он всего лишь учитель физической культуры, молодой специалист со своей небольшой зарплатой и никаким влиянием, и властью? Черт. Ладно, вот и первостепенная задача, вернее даже три. Первая — поиски способов привлечь ресурсы. Связи, деньги, власть. Вторая — поиски решения, вернее — лечения болезни Яны. И третья — помогать ей здесь и сейчас. В плане — сделать ее жизнь лучше. Она всегда была как натянутая струна, возможно, он сможет помочь ей немного расслабиться и вздохнуть полной грудью. Ведь… существует вероятность, что ни первое, ни второе у него не получится. Что и ресурсов за короткое время он привлечь не сможет, и болезнь неизлечима. Тогда… тогда по крайней мере он постарается сделать так, чтобы она прожила полную и счастливую жизнь. И конечно, не совершит ту же ошибку. Он и не может совершить, он сейчас в другом теле, но если встретит себя самого здесь — научит его. Вот таковы задачи на первый взгляд.
Он поднимает взгляд и находит Яну взглядом. Класс уже опустел, и они остались вдвоем. Она — встала и начала аккуратно собирать учебники в свой портфель. К его удивлению, ее портфель оказался самым обычным кожаным портфелем, с таким тут почти все школьники ходили. Он ожидал от нее, что уж кто-кто, а она будет с таким же дипломатом щеголять, как Нарышкина, ведь она всегда одевалась очень хорошо и дорого. Но… получается, что она не родилась с серебряной ложкой во рту. Он помнил, что ее отчим был заместителем директора на Новопавловском Металлургическом, большой человек. Когда именно ее мама вышла замуж за отчима? Если взглянуть на нее внимательным взглядом советского человека, становится ясно, что Баринова Яна — не ровня Нарышкиной Лизе. У Лизы — джинсовый костюм, в котором ей жарковато, но она носит его скорее, как индикатор статуса, кроме того, под костюмом — импортная футболка с каким-то ярким принтом. Яна — одета в простенькое ситцевое платьице. Наверное, в таком тело лучше чувствует себя в летнюю жару, но оно — простовато. У Лизы — так называемый «дипломат», сделанный из жесткого пластика, с блестящей металлической окантовкой, двумя замками и окошечком для набора комбинации из трех цифр, почти как на сейфе. Очень модная штуковина. У Яны — обычный портфель. И конечно же туфли. На Нарышкиной — самые настоящие кроссовки, югославские, с тремя полосками, так называемые «олимпийки». А у Яны на ногах — обычные сандалии, скорее всего фабрики «Большевичка», с дубовой подошвой и кожаными ремешками сверху.
— Яна. — говорит он и она — поднимает голову, глядя на него. Он сглатывает. Хорошо, что он — учитель, он может сказать: «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться». Потому что она новенькая и он просто хочет с ней поговорить, спросить, как ее первый день в новой школе, поинтересоваться ее семьей, где она живет и как учится — и все это официально. Никто не сочтет его интерес чем-то странным, ему и положено узнавать больше о новых учениках.
Он встает и подходит к ней. Вообще, как учитель он вполне мог бы сказать: «Баринова, подойди, я хочу с тобой поговорить», но что-то внутри претило такому вот тону и обращению. Не стоит начинать общение на такой ноте.
— Как прошел первый день? — спрашивает он, подойдя к ней ближе: — все хорошо?
— Да, Виктор Борисович. — после легкой заминки ответила она, глядя ему прямо в глаза: — все хорошо.
— Ну вот и отлично. — кивает он головой: — давай, пойдем отсюда. Мне нужно закрыть кабинет. Ты далеко живешь?
— Не так чтобы… на Юных Коммунаров, дом сорок пять. — отвечает она и он мысленно прикидывает ее маршрут. На самом деле далековато, почти пять километров. Общественный транспорт тут ходит не то, чтобы особо часто. Все же не Москва, провинциальный город. Но для здешних школьников пять километров до школы — ерунда.
