— Не обижаюсь, — отвечаю я.

— Хорошо, я знаю, что он весь твой, но все, у кого есть два добрых глаза, видят, что он очень красивый мужчина. Даже тогда он был так красив, что на него было больно смотреть. И это привело к тому, что люди стали им пользоваться, — она делает паузу на грустном вздохе.

— Что вы имеете в виду? — я почти боюсь ответа, потому что пьяный ребенок и то, что им воспользовались, может означать только одно. Я поворачиваю голову к Энцо, и у него серьезное выражение лица.

— Я не знаю точно, что произошло до моего приезда. Энцо никогда не рассказывал мне подробностей. Я шла по коридору клуба, когда услышала сдавленный крик о помощи. Я даже не думала, я просто ворвалась в дверь, и вся сцена была ужасной, — ее голос дрожит, и она явно поражена тем, что говорит — никто не может притворяться.

— Бедный Энцо был голый, лицом вниз на полу, а какой-то старик лежал на нем сверху, раздвинув его и…, — она прерывается, и я слышу всхлип.

Выражение лица Энцо все еще не изменилось, и я едва сдерживаюсь, чтобы не протянуть руку для утешения.

— Слава Богу, я успела до того, как случилось самое худшее. Он был так дезориентирован, так уязвим, и мое сердце просто разрывалось от жалости к нему. Каким-то образом, уже после случившегося, Энцо вбил себе в голову, что он должен отплатить мне, и он так и сделал.

— Я купил ей клуб, — вмешивается Энцо, на его губах играет подобие улыбки.

— Мы так долго были друзьями, но на самом деле я вижу в нем сына, которого у меня никогда не было, — говорит она, и румянец ползет по шее Энцо.

— Спасибо, мама, — добавляет он с искренней привязанностью.

Мы еще немного поболтали, и она рассказывает мне несколько историй об Энцо за эти годы, и как раз, когда мы собираемся закончить разговор, она добавляет кое-что.

— Пожалуйста, будь с ним помягче и выслушай все, что он скажет. Я знаю, что все указывает на обратное, но я могу поручиться своей жизнью, что мой мальчик любит тебя больше всего на свете. Дай ему шанс, пожалуйста.

— Я дам ему выговориться, — соглашаюсь я.

Мама заверяет меня, что привезет Луку на следующий день, после чего вешает трубку.

Энцо убирает телефон в карман, и я теряю дар речи, глядя на него.

— Неужели они… — я даже не могу заставить себя задать этот вопрос. Он качает головой.

— Это было очень близко, но мама была там, чтобы помочь мне, — отвечает он, и я не думаю, что он осознает, как его рука инстинктивно тянется к бутылке алкоголя на столе.

— Энцо, я…

— Это еще не все, — обрывает он меня, делая глоток алкоголя.

— Я даже не знаю, как это сказать… Кроме мамы, я никому не говорил.

Его голос срывается, и он закрывает глаза, потирая рукой виски.

Что может быть хуже этого?

Я придвигаюсь ближе к нему, накрывая его руку своей. Он смотрит вниз на прикосновение и зажмуривает глаза, отводя голову в сторону.

— До клуба, — начинает он, его голос низкий и хрипловатый, — у моей матери была неестественная одержимость мной.

Мои глаза расширяются, и я вздрагиваю от шока.

— О-о-она, — заикаюсь я, мой разум быстро собирает все воедино — ее ревность, ее поведение по отношению ко мне.

Нет… только не это. Пожалуйста, скажи мне, что это не то, о чем я думаю…

— Мне было девять, когда она начала приходить в мою комнату. Она думала, что я сплю, и использовала мои руки, чтобы расслабиться.

Я задыхаюсь, и моя рука подносится ко рту, но я молчу. Не тогда, когда Энцо, кажется, борется за то, чтобы рассказать мне это. Я просто позволяю ему продолжать.

— Это продолжалось несколько раз в неделю, пока этого не стало недостаточно. Она начала трогать меня, пытаться подрочить. Я тогда даже не знал, что это такое, — нервно смеется он, — но даже тогда я знал, что это неправильно. Это продолжалось годами, пока у меня не начался период полового созревания и… — он запнулся, и мое сердце оборвалось.

Я придвигаюсь ближе, беру его руку и подношу к своим губам.

Господи, я знал, что у Лючии не хватает мозгов, но никогда бы не подумал, что она может быть такой… мерзкой. Ее собственный сын — и притом ребенок.

Может, моя месть еще не закончена.

О, как бы я хотела помучить эту суку — заставить ее пожалеть о том дне, когда она смотрела на своего сына с чем-то, кроме материнской любви. Но я сомневаюсь, что у нее было даже это.

— Все в порядке, — мягко призываю я его продолжать, восхищаясь его мужеством. Нелегко признаться во всем этом.

— У меня начались случайные эрекции, как у любого подростка. Но однажды ночью я проснулся от того, что она отсасывала мне, — его голос срывается, и я тяжело сглатываю, уже борясь со слезами.

— Я кончил, — его слова едва превышают шепот. — Я даже не понимал, что происходит, но я кончил в гребаное горло моей матери. Насколько это ужасно? — он качает головой, на его губах появляется язвительная улыбка.

— Но я продолжал притворяться, что сплю. Я всегда притворялся, надеясь, что она наконец-то оставит меня в покое. Пока… однажды я не смог больше притворяться.

— Однажды ночью я проснулся от того, что она лежала на мне, пытаясь трахнуть себя. Я уже ослаб, но это ее не остановило.

Я всхлипываю. Насколько больной нужно быть, чтобы так поступить с собственным сыном? Я просто теряю дар речи, наблюдая за тем, как Энцо пытается пересказать свой опыт, чувствуя его боль как свою собственную и желая сделать ее лучше.

— Я сбросил ее с себя, и после этого она никогда не возвращалась.

— Сколько тебе было лет?

— Когда это прекратилось? Не знаю, двенадцать или тринадцать.

— Боже, Энцо, — моя рука движется вверх и вниз по его руке в нежной ласке.

— Ты понимаешь, что это не твоя вина. Она больная женщина.

— Была, — поправляет он, на его лице появляется призрак улыбки. — Я убил ее после того, как она пыталась отравить тебя.

— Когда она уехала на Сицилию, — вспоминаю я ее внезапный отъезд. — О, Энцо, — качаю я головой, вспоминая его и то, через что он прошел, и моя душа болит за него. Протянув руку, я пытаюсь прикоснуться к нему и утешить его.

— Я сказал тебе это не для того, чтобы вызвать твою жалость, маленькая тигрица, — он поворачивается ко мне, его глаза мрачны. — Я хочу, чтобы ты поняла, почему я никогда не целовал другую женщину до тебя. Всю мою жизнь все пытались трахнуть меня, так или иначе. Женщины, мужчины, все делали свой выбор, чаще всего не принимая отказа.

— Наверное, я довольно рано повзрослел, но мне претило видеть это выражение желания на лицах людей. Это слишком напоминало мне о моей матери. И я бы прекрасно обошелся без секса, если честно. Пока не встретил тебя.

Мои ресницы быстро затрепетали, его признание застало меня врасплох.

— Энцо, — его имя вырвалось из моих губ, пока я пыталась осознать то, что он мне рассказал. Вспоминая прошлое, я вижу знаки, и то, как он всегда прикасался ко мне, не ожидая ничего взамен.

Он не хотел, чтобы к нему прикасались.

— Нет, позволь мне сказать вот что. Я признаю, что не очень хорошо справлялся со своими чувствами, в основном потому, что ты меня чертовски пугала. Ты была такой необычной, уникальной и, Боже мой, такой восхитительной, — он повернулся ко мне, взяв мое лицо в свои руки.

— Пожалуйста, никогда не сомневайся в этом. Для меня ты самая красивая женщина в мире, и это не из-за твоего лица, — он хитро улыбается, — хотя оно мне тоже очень нравится, а из-за того, какая ты есть. Ты — это просто ты. — Его большой палец ласкает мое лицо круговыми движениями, его зрачки расширены от накала эмоций.

— Ты моя маленькая тигрица, и ничто и никто не сможет тебя заменить, — он наклоняется вперед, чтобы поцеловать меня в лоб.

Я больше не могу сдерживаться. Я просто начинаю рыдать, прислонившись к нему, когда он обхватывает мое тело руками. Я плачу и дрожу — по маленькому мальчику, который вырос, боясь теней, и по мужчине, который так долго избегал близости из-за своей травмы.