Политическими ораторами приблизительно одного поколения были Тиберий Семпроний Гракх — отец; герой III Пунической войны и разрушитель Карфагена, Сципион Африканский Младший, Гай Лелий Мудрый, Сервий Сульпиций Гальба. Их ораторская активность падает приблизительно на середину II в. Менее всего известно об отце легендарных братьев. Цицерон сообщает о нем очень скупо, буквально в нескольких словах («Брут», 79): он «был дважды консулом и цензором; существует речь, написанная по-гречески, которую он произнес перед родосцами; известно, что он был гражданин влиятельный и красноречивый»[7].
Значительно больше известно о Гае Лелии и Сципионе Эмилиане, которых по давно установившейся традиции обычно упоминают вместе, хотя у каждого из них была, казалось бы, своя стезя: Сципион знаменит прежде всего как продолжатель военной линии предков, Лелий же больше известен как эллинофил-просветитель и меценат. Тем не менее в известном в их время эллинофильском кружке, куда в числе других входили историк Полибий, философ-стоик Панэтий, драматург Теренций, Сципион Эмилиан значил не меньше, чем его друг Лелий, а Лелий участвовал почти во всех, если не во всех, военных походах Сципиона. Люди для своего времени прогрессивные, Гай Лелий и Сципион Эмилиан были горячими пропагандистами греческой культуры, но в то же время чтили староримские идеалы и их главного выразителя — Катона. Они, как и Гракхи, понимали необходимость аграрной реформы, но на решительные действия не отважились, зная, какое могучее сопротивление нобилитета их ждет. К тому же они сами были его частью и твердо стояли за нерушимость власти олигархии. Плутарх сообщает («Тиберий Гракх», VIII), что Лелий даже составил проект аграрного закона, но боясь беспорядков, не решился его предложить, за что и получил прозвище «Sapiens» (Мудрый, или Рассудительный).
Политическая деятельность Сципиона Эмилиана начинается с должности квестора в 151 г. Через четыре года, в 147 г., он был консулом. Наибольшая его ораторская активность приходится на время цензуры в 142 г., когда он произнес много речей, отличительной особенностью которых была их краткость, за что Марк Аврелий в письме к Фронтону называет их oratiunculas (II, 13). В этих речах Сципион ратует за чистоту и строгость нравов (Геллий, IV, 20), осуждает роскошь и распущенность (речь против Сульпиция Галла — Геллий, 12), резкостью и силой суждений напоминая Катона Старшего. Его постоянным противником был Тиберий Клавдий Азелл, против которого он произнес пять речей (Геллий, III, 4; VI, И; II, 20; «Об ораторе», II, 258, 268).
Чувствительный ущерб нанес Сципион репутации двух других своих противников — Луция Аврелия Котты (Цицерон, «Речь за Мурену», 58; Валерий Максим, VI, 5, 4) и Сервия Сульпиция Гальбы (там же, VI, 4, 2). Несмотря на всю свою относительную прогрессивность и завоеванный на полях сражений авторитет у плебса, которым он дорожил, Сципион Эмилиан был противником демократических нововведений Тиберия Гракха. Так, в 129 г. он выступил против его судебного закона (Макробий, III, 14, 6; Аппиан, «Гражданские войны», I, 19) и, по преданию (Плутарх, «Тиберий Гракх», XXI), узнав в Нуманции о смерти своего деверя (а он был женат на сестре Тиберия Семпронии), произнес стих из «Одиссеи»: «так да погибнет любой, кто свершит подобное дело» (I, 46–47, пер. М. Е. Грабарь-Пассек).
Сципион умер при странных обстоятельствах, вызывающих различные догадки: в разгар борьбы вокруг судебного закона Гракха он однажды был найден мертвым у себя дома. Существовала версия, что это дело рук семьи Гракхов (Аппиан, «Гражданские войны», I, 20; Веллей Патеркул, II, 4). Гай Лелий написал для племянника Африкана — Квинта Фабия Максима Туберона погребальную речь (laudatio funebris) — похвальное слово Сципиону («Об ораторе», II, 341). Речь не сохранилась, но фрагмент из ее заключительной части был найден в Ватиканской библиотеке в схолиях к речи Цицерона «За Милона» (фр. 22). Она широко известна в истории красноречия как образец надгробного слова, имеющего агитационно-политическую цель — возбуждение ненависти к Гракхам. Цицерон упоминает ее в своей речи «За Мурену» (75).
Традиция связывает имя Лелия с именем Сципиона Эмилиана, отводя ему роль друга и советчика Африкана. Однако Лелий играл в республике более независимую роль, чем ему приписывали. Он был несколько старше Сципиона и своей первой должности — квестуры достиг уже в 155 г. В 151 г., когда Сципион был квестором, Лелий был народным трибуном, в 147 г. — эдилом, в 145 — претором, затем пропретором в Испании и в 140 г. — консулом. Самые знаменитые его речи — это речь о коллегиях, которую он произнес во время своей претуры как авгур («Тускуланские беседы», V, 19; «О природе богов», III, 2; «Брут», 83), речь за арендаторов («Брут», 85–86) и погребальная речь, написанная для племянника Сципиона. Фрагменты двух первых речей Лелия не сохранились, но есть рассказ о них в «Бруте» Цицерона.
Вообще же в оценке красноречия Сципиона Эмилиана, и в особенности Лелия, приходится целиком полагаться на Цицерона. Упомянутые фрагменты из речей Сципиона и рассказы о нем, сохраненные Геллием, передают силу и вескость его слова, резкость и некоторую вольность выражения (VI, 12). Отличительной же чертой красноречия Лелия, по свидетельству Цицерона, была приятность, мягкость и изящество («Брут», 83, 86). «У Африкана была вескость (gravitas), — говорит Цицерон, — у Лелия — мягкость (lenitas) («Об ораторе», III, 28). Во многих местах своих ораторских сочинений Цицерон упоминает их вместе («Об ораторе», II, 154; III, 28; «Брут», 82, 83, 258, 295). Их объединяют такие общие черты, как образованность («Об ораторе», 154), архаичность и древняя чистота языка («Брут», 295 и 258).
Особой любовью к архаизмам отличался Лелий, и Цицерон особенно это подчеркивает, характеризуя речь Лелия о коллегиях («Брут», 83): «Конечно, нет ничего приятней этой речи Лелия, и невозможно о делах священных говорить возвышенней, однако слог Лелия здесь еще более старомоден и неотделан, чем слог Сципиона. Дело в том, что в красноречии существуют различные вкусы, и Лелий, на мой взгляд, был большим любителем древности и охотно пользовался словами уже несколько устаревшими». Квинтилиан, учитывая, видимо, именно эти качества красноречия Лелия и Сципиона, объединяет их с Катоном и Гракхами и замечает, что «это были роды слога грубого и по обстоятельствам времени слишком жесткого, впрочем, показавшего великую силу и твердость ума» («Образование оратора», XII, 10, 1).
Несколько дальше, рассуждая о простоте и умеренности в использовании украшений речи, которыми характеризуется аттический стиль красноречия, Квинтилиан, вслед за Цицероном называет этих ораторов «римскими аттиками» (XII, 10, 2): «Сципион, Лелий, Катон — не были ли они в красноречии, так сказать, римскими аттиками?» Если характерной особенностью ораторского стиля Лелия была любовь к архаизмам, то Сципион Эмилиан отличался особым вкусом к иронии и шутке. Цицерон неоднократно упоминает его остроты в той части II книги трактата «Об ораторе», где речь идет о юморе (II, 258; 268; 270–272). В первом случае (II, 258) Сципион удачно обыгрывает имя противника — Азелл (asellus — значит осленок); во втором (II, 268) — Африкан уничтожает того же Азелла намеком на темное пятно в его биографии.
Характеризуя род юмора, заключающийся в «особом утонченном притворстве, когда говорится иное, чем думаешь», Цицерон передает рассказ Фанния, который «в своей летописи сообщает, что большим мастером таких насмешек был Африкан Эмилиан, прозванный за это греческим словом ειρων — притворщик» («Об ораторе», II, 271). Очень близко к этому притворству, продолжает Цицерон (там же, II, 272), то, когда что-нибудь порочное называется словом почетным. Так, когда Африкан в бытность цензором исключил из трибы центуриона, не принявшего участия в битве консула Павла, а тот оправдывался, что остался охранять лагерь, и спрашивал, за что Африкан его унизил, то последний ответил: «Я не люблю чересчур благоразумных». Таким образом, ораторскую индивидуальность Сципиона, как свидетельствуют античные писатели, отличал самый изысканный род юмора, — ирония, годящаяся, по мнению Цицерона, как для ораторских выступлений, так и для светских бесед. — Вообще же, исследователи единодушно отмечают, что по сравнению с Катоном у Эмилиана и Лелия заметен несомненный художественный прогресс и движение вперед — к цицероновскому строю фраз.
