Желая заинтересовать читателя, Сенека оживляет свою книгу то занятными анекдотами, то эпизодами комического характера. Рассказывая, например, об умении Помпония придавать одному слову различный смысл, он говорит, что у него этому умению научились Лаберий и Цицерон, и рассказывает, как случилось им обменяться двусмысленными репликами: «Однажды после состязаний с Публилием Сиром Лаберий, возведенный Августом в сословие всадников, направился к местам всадников, желая занять между ними свое место. Но они сидели так тесно, что вновь прибывшим сесть было негде. В это время Цезарь ввел в сенат новых членов, чтобы пополнить сословие всадников, истощенное гражданскими войнами, и заодно отблагодарить тех из его сторонников, которые хорошо служили. Цицерон в шутку сказал проходившему мимо Лаберию: «Я бы посадил тебя, если бы мне самому не было тесно сидеть». Лаберий ответил Цицерону: «Конечно, ты ведь привык сидеть на двух стульях». (Ведь Цицерон имел дурную репутацию: он не был верным другом ни Цезарю, ни Помпею, но льстецом обоих.)». (Там же, VII, 3, 9).
В своем стремлении к живописанию Сенека пытается обновить стиль, разнообразить употребление терминов. Но, следуя понятиям нового ораторского искусства, он часто пренебрегает старыми терминами, опускает ряд употребительных в литературной критике слов, не нашедших своего применения ни в образцах выступлений риторов, ни в анализе их таланта[92]. А ведь особенность сочинения Сенеки в том именно и состоит, что он не просто воспроизводит сентенции, разделения и колоры ораторов и риторов, но и судит их в меру своих критических возможностей. И это важно, потому что иные из его суждений в равной мере относятся и к нему самому, позволяя лучше понять особенности его собственного стиля, и выделить некоторые аспекты его воззрений на ораторское искусство.
Сурово критикуя риторические школы и новое красноречие в своих предисловиях и сознавая слабость риторов, особенно в отношении к литературным стандартам более ранних времен, он в то же время отмечает, что представители новой риторики обладают определенной жизненной энергией: «Гатерий перед народом декламировал без подготовки, он один из всех римлян, каких я сам изучал, перенес в латинский язык дар греков. Такова была стремительность его речи, что становилась пороком. Так что божественный Август прекрасно сказал: «Нашего Гатерия надо обуздывать». До такой степени казалось, будто он не бежит, а мчится. Он отличался не только изобилием слов, но и мыслей: говорил по любому поводу, когда бы ни пожелали и сколько бы ни пожелали, одно разнообразя фигурами, другое развертываниями, и всегда был неисчерпаем и безудержен» (там же, IV, вв. 7).
Во взглядах на ораторское искусство у Сенеки обнаруживается некоторое сходство с Цицероном. Что и неудивительно — ведь он заимствует у своего идеала его программу разносторонности и чувства меры: осуждение многословия, напыщенности, сухости, вульгарности речи, требование уместного и неброского применения риторических приемов, призыв к содержательности формы.
Но, с другой стороны, у Сенеки, как и у риторов ему современных, есть немало и отступлений от Цицерона. Исходя из результатов, достигнутых исследователями языка Сенеки, в частности и главным образом А. Бардоном[93], можно отметить, в общих чертах разумеется, наиболее очевидные из них. При этом не надо забывать, что сочинение Сенеки — не трактат об ораторском искусстве, а литературные воспоминания о его деятелях, критически представленных в образцах; и предполагает оно иной язык, который далеко не всегда целесообразно сравнивать с цицероновскими нормами[94].
Первое, что обращает на себя внимание, в плане сопоставления с Цицероном, — это частое опущение Сенекой и риторами терминов, как общих, так и специальных, выражающих черты стиля у Цицерона. Это легко понять. Цицерон подчинял технические детали стиля философской концепции оратора; широта его взглядов, согласованность философской теории и политической практики обеспечивали многообразие критического словаря с заимствованиями из словаря философии, права, политики, а также богатство специальной технической терминологии. Риторы же, обращаясь в одном и том же, весьма ограниченном, кругу идей, не могли особенно разнообразить и увеличивать свой словарь. А когда они делали это, то обычно обращались непосредственно к греческим терминам (thema, schema, scholasticus, phantasia, solecismus и др.), в отличие от Цицерона, избегавшего слов греческого происхождения; или стремились обновить его и латинскими неологизмами (descriptiuncula, vitiatio, aride и др.)» придать некоторым латинским терминам иной смысл: вспомним, например, употребленные ими в новом значении declamatio, controversia, color (см. выше) или sententia; у Цицерона это только острое и меткое высказывание, у риторов — способ выражения общего места в более узком смысле, которым оратор заставляет признать его мнение в спорном вопросе. Кроме того, желая произвести эффект выразительной формой в драматических или романтических аспектах представления темы, риторы обновляли словарь за счет введения в него поэтической лексики (echo, hendecasyllabus и др.).
Для Сенеки риторика — основа образования (там же, II, вв. 3). «Усердно изучай красноречие, и впоследствии, даже оставив его, ты легко овладеешь другими знаниями, ведь оно снабжает оружием и тех, кого не готовит для себя», — советует Сенека сыну Меле. Эта мысль противоположна с точки зрения образования взгляду Цицерона: красноречие вскармливается всеми знаниями, «так как требует от оратора знаний сразу по многим наукам» («Об ораторе», I, 6, 20).
Сочинение Сенеки является промежуточным звеном в развитии и трансформации языка и вкуса римлян на пути восстановления классической доктрины, которое произойдет во второй половине I в. н. э. Оно отражает целый период в развитии римского ораторского искусства, от Цицерона до Квинтилиана, сообщая ценные сведения об ораторах и риторах этого периода, иногда даже не упоминаемых другими источниками, об их стиле и методах, а также множество любопытных подробностей об обстановке, в какой произносились декламации, о вкусах слушателей, по-разному реагирующих на выступление риторов: то криками и рукоплесканиями, то молчанием или насмешками (Контроверсии, IX, вв. 5; I, 1, 21; II, 3, 19 и др.).
Практика декламаций вызывала немало насмешек и у самих риторов. Отрицательно оценивал новомодные декламации видный оратор сенатской оппозиции Кассий Север, речь которого была «сильна, обработана, полна замечательных мыслей» (там же, III, вв. 2). Обладатель яркого красноречия, он тем не менее был слаб в декламациях, и объяснял это тем, что даже великие умы отличались только в одном роде творчества: «Красноречие оставляло Цицерона в его стихотворениях; Вергилия счастье его таланта покидало в прозе; речи Саллюстия читают только из уважения к его «Истории»; речь красноречивейшего мужа Платона в защиту Сократа не достойна ни защитника, ни обвиняемого» (там же, III, вв. 8).
Кассий Север четко определяет разницу между красноречием форума и красноречием декламаций, когда объясняет Сенеке, почему ему не удаются декламации: «…взор оратора обращен на судью, а декламатора на слушателей; первый отвечает противнику, второй самому себе; на форуме нет места тому, что не относится к делу, в школьных же декламациях что не лишнее, когда сами они излишни?» — иронически замечает он. «Когда я говорю на форуме, я делаю что-то, но когда декламирую… кажется, будто я действую во сне. Сама задача различна: одно дело бороться, другое — наносить удары по воздуху. Всегда так считали: школа — игра, форум — арена» (там же, III, вв. 12–13).
Но придерживаясь основ древнего практического красноречия, Кассий, как, впрочем, и сам Сенека, не избег влияния своего времени и знаменовал, по словам Тацита, новый период красноречия («Диалог об ораторах», 19). Сенека приводит его красочную, вполне во вкусе современников, речь в контроверсии против человека, увечившего беспризорных детей и заставлявшего их нищенствовать (Контроверсии, X, 4, 2). И этим самым он как бы отдает дань времени, представляя такого выдающегося судебного оратора в качестве примера для подражания в школьных декламациях, а не в судебных речах, что было бы гораздо естественней.
