Цицерон — единственный римский оратор, от которого дошли до нас не только теоретические сочинения по риторике, но и сами речи, и, таким образом, современный исследователь имеет возможность сопоставить теорию и практику. Цицероновские речи записывались после произнесения. Вопрос о том, насколько речь опубликованная отличалась от произнесенной, много дискутировался в научной литературе. Наиболее консервативной точки зрения придерживался Л. Лоран[50]. Он считал, что когда Цицерон готовил речь к публикации, то стремился сохранить ее в том виде, в каком произносил. Даже в сильно переработанной для издания речи «За Милона» база защиты осталась прежней. В других речах с наибольшей вероятностью менялись лишь детали и совершенствовался стиль, а все остальное сохранялось без изменений.
Бесспорно, однако, что существовали различия между речью произнесенной и речью опубликованной. Как правило, речь сокращалась, иногда несколько речей объединялись в одну, добавления были редки и случайны. Воссоздавая римскую судебную процедуру, Ж. Гумбер[51] доказывает, что цицероновские речи и не могли быть опубликованы в той форме, в какой они произносились. Этого никто и не ожидал. Само существование речей, которые никогда не произносились или произносились в измененном виде (вторая «actio» против Верреса, речь за Милона, вторая филиппика), доказывает известную условность опубликованных версий. Асконий Педиан, например, в своих комментариях к речи «За Милона» как о чем-то вполне обычном сообщает (30), что Марк Брут сочинил речь в защиту Милона и издал ее, «словно он ее произнес». Правильнее всего рассматривать каждую речь в отдельности, дабы определить, что здесь могло быть добавлено или отброшено. Так, в речах «За Целия» и «За Суллу» много повторений и отступлений, явно вызванных ораторской целью. Речь «За Сестия» содержит длинные рассуждения по поводу натуры оптиматов, направленные против всяких нарушителей «мира и согласия» (96–105; 136–143), которые вряд ли можно было вынести даже в римском суде с его продолжительностью процедуры. В речи «За Фонтея», например, выпущены все юридические места, так что трудно определить, в чем Фонтей конкретно обвинялся (процесс был по делу о вымогательстве — de repetundis). Цицерон выдержал в связи с этим немало нападок позднейших исследователей.
Классический пример различия двух версий — произнесенной и опубликованной — речь «За Милона». Свою речь «За Милона» (52 г. до н. э.), обвиняемого в преднамеренном убийстве Клодия, Цицерон произносил в обстановке крайнего к себе недоброжелательства и угрожающих криков клодианцев, поэтому она получилась не такой, какой ему бы хотелось. Милон был вынужден удалиться в изгнание в Массилию. Существует мнение, что подлинная речь, произнесенная на процессе, вообще никогда не циркулировала, а свой ораторский шедевр — речь «За Милона» Цицерон как бы воссоздал заново после процесса. Однако Асконий Педиан в своих комментариях (31) пишет, что сохранилась и та речь, которую Цицерон произнес, и та, которую он написал. Читатель всех времен воспринимал речь Цицерона в опубликованной версии как литературное произведение, в его художественном единстве и оценивал ее, главным образом, с этой точки зрения. И, пожалуй, различия между речью произнесенной и речью опубликованной представляют больший интерес для историка, чем для литературоведа.
Традиционным для цицероноведения является и вопрос о соответствии цицероновских речей его собственным или обычным школьным риторическим рецептам, тем более, что история, сохранив и его теоретические трактаты, и его речи, предоставила потомкам счастливую возможность сопоставить их. Общий вывод сводится к тому, что Цицерон прошел серьезную эволюцию от относительной привязанности к правилам в своих первых речах — «За Квинкция» и «За Росция из Америи» — к разумной гибкости в речах последнего периода, демонстрируя по мере возмужания все большую творческую свободу и искусность. Его язык также претерпел эволюцию от юношеского изобилия (redundantia verborum) в первых речах до энергичного и строгого стиля «Филиппин». Одной из первых и наиболее формальной причиной того, что речи Цицерона не укладываются в строгие композиционные рамки риторических школ, называют ту, что школьные формулы были выработаны греческими риторами и базировались на греческой судебной практике, которая отличалась от римской. Греческие риторические учебники предполагали по одной речи с каждой стороны. Римская же практика допускала защиту, разделенную между несколькими адвокатами (Тацит, «Диалог об ораторах», 38; Цицерон, «Брут», 208–209). Цицерон много раз делил защиту с одним или двумя коллегами (в процессе «За Мурену», «За Целия», «За Рабирия» и др.). В подобных обстоятельствах дело делилось на части, и каждому адвокату поручалась своя часть. Цицерону обычно доставалось заключение, так как именно в конце защиты был особенно необходим его пафос («Оратор», 130; «Брут», 190).
Естественно, что в подобных случаях речь каждого из адвокатов не могла строго соответствовать риторической модели. Кроме того, в греческом суде свидетелей заслушивали до процесса, и защитник имел возможность сориентироваться. В Риме же в обычном уголовном деле свидетелей заслушивали в ходе процесса, и поэтому речь, предшествующая этому допросу, естественно, имела много общих мест и рассуждений, прямо к делу не относящихся. Так, в речах против Верреса много отступлений на тему о гуманности, о правах гражданина, о воспитании и т. п. Но были и другие причины для, казалось бы, прямо не относящихся к делу отступлений. Они диктовались требованиями момента и играли роль аргумента. Так, в речи «За Мурену», обвиненного в лихоимстве, Цицерон много говорит о его военных заслугах, о его полезности в тяжелое время, когда Катилина строил козни против государства. В речи «За Архия», где Цицерон преследовал цель отстоять для этого грека право римского гражданства, он произносит похвалу литературе, к которой был причастен Архий. Такие примеры можно умножить. Кроме того, отступления от основной темы часто служили удачным отвлечением, полезным для оратора и подзащитного переключением внимания аудитории. Таким образом, речи Цицерона в значительной степени зависели от практики римских судов, требований момента и непосредственной политической ситуации.
В Греции обвиняемый обычно сам вел свое дело, а защитительную речь для него писал профессионал-логограф. Советы в риторическом учебнике относительно exordium, в котором оратор должен расположить к себе судей, и относительно peroratio, в котором он должен вызвать жалость и сочувствие, исходили из греческой практики, где оратор и обвиняемый представляет собой одно лицо. Поскольку в Риме адвокат очень часто был близким человеком обвиняемого, то эти рекомендации вполне подходили и к римским условиям. Римский суд не знал государственных обвинителей: обвинителем было частное лицо; обвинитель одной стороны мог являться одновременно защитником интересов другой. В процессе Верреса Цицерон был его обвинителем и защитником сицилийцев. И обвинители и защитники, были, как правило, государственными людьми и в зависимости от своего влияния и положения легко могли оказать давление на суд. Так, в речи «За Флакка» (98) Цицерон говорит, что судьи в делах судебных должны думать прежде всего о пользе государства, тем самым подводя политическую платформу под любой судебный процесс и ставя ни во что юридическую истину. Поэтому Цицерон, например, недоумевает, почему Гортензий защищает Верреса, — ведь их вовсе не связывают дружеские отношения. И, наоборот, в своей «Дивинации против Цецилия» он доказывает, что Цецилий — обвинитель подставной, так как у него с Верресом не было никакой вражды.
Таким образом, судебные процессы очень часто являлись возможностью для кого-то свести личные счеты, а если оказывалось, что у защитника и обвинителя нет причин для вражды, то это вызывало недоумение. В деле Мурены обвинителем выступал Сульпиций, а защитником — Цицерон. Между Сульпицием и Цицероном были дружеские отношения, и Цицерон был вынужден оправдываться в том, что он выступает против Сульпиция, к которому он питает самые дружеские чувства. Атака на частную жизнь обвиняемого была обычным приемом обвинения. В этом отношении показательны процессы Мурены и Целия. Цицерон упрекает Катона за нападки на Мурену, замечает, что они стали общим местом, превратились как бы в некий закон обвинения (lex quaedam accusatoria). Однако в речах «Против Верреса» он сам упивается описанием любовных похождений и беспутств Верреса. В речи за Целия он с таким же увлечением описывает беспутства Клодии. Все эти описания имеют определенный прицел: вызвать недоброжелательность к обвиняемому. В римском суде обвинитель не столько стремился доказать конкретную вину обвиняемого, сколько уничтожить его как личность. Вернее, он стремился и к тому, и к другому, в то время как защитник пытался доказать отсутствие вины и вызвать сочувствие к обвиняемому. Если сопоставить защитительные речи Цицерона с его же обвинительными речами в похожих процессах, то можно заметить, что в защитительных речах этого рода Цицерон пользуется теми же приемами, какие он в своих обвинительных речах порицал у противника.
