Средний стиль использует слова и фигуры уже менее значительные, чем высокий, однако не самого низкого разговорного жанра (IV, 13).
Простой стиль, напротив, отличается обычным словоупотреблением, характерным для повседневной речи (IV, 14). Вот пример, которым автор иллюстрирует определение этого стиля (IV, 13): «Дело в том, что случилось ему как-то быть в бане; стал он там, помывшись, вытираться и когда потом решил спуститься в бассейн, какой-то человек окликнул его. «Эй, юноша, — сказал он, — твои рабы только что оскорбили меня. Ты должен извиниться». Молодой человек покраснел, так как не привык к такому обращению со стороны незнакомых. А тот стал кричать, повторяя эти и другие слова все громче. Юноша с трудом отвечает. «Хорошо, — говорит, — только позволь мне сначала разобраться». Тогда тот начал кричать таким наглым и таким грубым голосом, какой легко вгонит в краску кого угодно, и какой, как мне кажется, не принят в добропорядочном обществе, а скорее в ходу за сценой и в других подобных местах. Молодой человек смешался и немудрено: в его ушах еще звучали нагоняи воспитателя, а тот не знал выражений подобного сорта. И в самом деле, где ему было видеть шута, лишенного стыда, который сам про себя думает, что ему нечего терять и поэтому он может позволить себе делать все что угодно, без боязни причинить ущерб своей репутации?»
Любопытно, что автор не особенно распространяется об особенностях каждого стиля, заявив, что это должно быть ясно из примеров (IV, 15). Описав каждый из трех стилей и проиллюстрировав его примерами, автор отмечает их возможные недостатки (IV, 15–16). Так, пороком высокого стиля он считает чрезмерную выспренность, советуя соблюдать чувство меры и метко замечая, что похвальное в этом роде стиля близко к тому, чего следует избегать. Недостатком среднего стиля может быть расслабленность, вялость, бессвязность (dissolutum, sine nervis et articulis). Тот же, кто недостаточно владеет простым стилем, имеет опасность выглядеть бесцветным и бескровным (aridum et exsanque) или сухим (exile). Все эти издержки стилей также подтверждены примерами. Вот пример отрывка, написанного простым стилем и отмеченного упомянутыми автором недостатками (повторяется история, рассказанная выше): «Подходит раз в бане к юноше один человек и говорит: «Твой раб меня оскорбил». А юноша отвечает: «Я разберусь». После этого тот человек разражается бранью и кричит все громче и громче в присутствии многих людей» (IV, 16).
Вместо четко отмеченных Цицероном четырех достоинств стиля (чистота языка, ясность, красота и уместность) автор дает им несколько иную трактовку (IV, 17–18). Так, чистоту языка (latinitas) и его ясность (explanatio) он объединяет в одно качество, которое он называет elegantia — безукоризненность, изящество. Говоря о чистоте языка, он предостерегает прежде всего от таких его пороков, как солецизмы (неудачные соединения слов) и варваризмы. Что же касается ясности языка, то она достигается использованием слов общепринятых, употребленных в обычном смысле и соответствующих предмету.
Следующее достоинство стиля, которому наш автор придает большое значение, это то, что он называет compositio — т. е. такое сочетание слов, такое построение фразы, которое избегает зияния, излишней аллитерации, назойливого употребления слов с одинаковыми окончаниями (similiter cadens) и неоправданной перестановки слов (transjectio verborum). Автор «Риторики» вообще противник всего чрезмерного (см. IV, 32, где он советует пользоваться фигурами Горгия с осторожностью). Качество речи, придающее ей особую оригинальность, индивидуальность стиля, он включает в понятие dignitas. Dignitas создается с помощью фигур речи и фигур мысли (verborum exornatio и sententiarum exornatio). Подавляющая часть трактата, посвященная elocutio, связана с ornatio, или exornatio — т. е. с украшениями речи. Изобретателем этих фигур (σχήματα) древние считали Горгия Леонтинского (V в. до н. э.). Он один из первых стал считать, что на слушателя можно действовать не только аргументами. Красота речи, ее благозвучие тоже были, по его мнению, могучим средством убеждения. Это он создал особую область риторики, которую греки назвали λέξις, а римляне elocutio; Горгий культивировал род поэтической прозы, в которой смыслу придавалось значительно меньше значения, чем ее благозвучию.
Исократ в IV в. до н. э. продолжил линию Горгия в риторике с ее стремлением к наслаждению искусством речи и верой в ее безграничные возможности. Однако он постарался избежать экстравагантностей стиля Горгия, отойти от его культа наслаждения чистым звуком и разрабатывал теорию стиля, в которой красоты словесного и звукового выражения сочетались с материалом, со смыслом выражаемого.
Аристотель затронул теорию стиля частично в третьей книге «Риторики». Его главными требованиями были ясность, уместность и отсутствие цветистости. Он лишь слегка коснулся вопроса ритма речи. Идеи Аристотеля развил его ученик Феофраст, значение которого в истории красноречия основывается на разработке теории стиля. Работа Феофраста о стиле потеряна, но черты его теории восстанавливают по работам его последователей, в частности Деметрия.
Перипатетики анализировали составные части стиля: выбор слов, их расположение, эвфонию, ритм. Именно благодаря им теория стиля стала составной частью риторики. Кроме того, свои правила они соотносили не только с произведениями ораторского искусства, но и с литературой вообще, поэтому их трактовка стиля близка к литературной критике. Феофрасту принадлежит доктрина четырех достоинств стиля: правильности, ясности, украшенности и уместности, которую в латинской риторике проповедовал Цицерон. Принадлежность же Феофрасту доктрины трех родов, или видов, стиля — высокого, среднего и простого — оспаривается.
Итак, «Риторика для Геренния» дает нам самое раннее из дошедших до нас в латинской литературе систематическое исследование стиля и имеет дело, главным образом, с теми отступлениями от нормального словоупотребления, которые служат украшением языка оратора, т. е. с ornatio, или exornatio. Автор дает длинный перечень технических терминов с разъяснениями и примерами. Риторы много занимались тем, чтобы упорядочить классификацию украшений речи, но так и не добились единомыслия. Квинтилиан, который уделил этому особое внимание, оспаривает различие между тропами, фигурами речи и фигурами мысли. Греческий термин «троп» (τρόπος) в республиканский период не был распространен в латинской риторике. Цицерон для украшений речи любит употреблять термин lumina. Автор «Риторики для Геренния» делит их на фигуры речи (exornationes verborum) и фигуры мысли (exornationes sententiarum). Его не интересует красота речи сама по себе. Все его exornationes направлены на то, чтобы вызвать определенный ораторский эффект — он их и оценивает именно с этой точки зрения.
Как уже говорилось, все фигуры, которые автор приводит в работе, он щедро иллюстрирует примерами. Свой принцип подбора примеров подробно и с заметным полемическим задором автор излагает в большом введении к IV книге «Риторики для Геренния», которое начинается такими словами: «Ввиду того, Геренний, что в настоящей книге я написал о стиле, а в этом случае необходимо пользоваться примерами, и поскольку я использовал примеры собственного изобретения и сделал это вопреки обычаю греков, писавших о стиле, я должен в нескольких словах оправдать свой метод…»
Греческие ораторы, продолжает автор, считают нескромным изобретать свои собственные примеры, в то время как имеется сколько угодно ораторов и поэтов, которых можно использовать для этой цели. Примеры, взятые из известных ораторов и поэтов, по мнению греков, более высокого качества, чем те, которые может придумать сам ритор. Автор «Риторики» решительно отвергает эти доводы. Прежде всего он считает, что скорее нескромно пользоваться чужим трудом и украшать себя чужими украшениями, чтобы заслужить похвалу себе. Кроме того, примеры не только поясняют правило или иллюстрируют его, но и показывают, как его надо применять на деле. Поэтому ритор должен проявить свое умение применить его, а не ссылаться на то, что изобрели другие. Далее автор не без ехидства замечает, что выбрать пример нетрудно даже тому, кто и не владеет высоким ораторским мастерством; тот, кто с легкостью подбирает пример, не всегда способен изобрести его сам. По мнению автора, собственный пример ритора скорее способствует пониманию правил, которое он пытается разъяснить учащимся. Впрочем, этим установкам автор не всегда следует на деле. По мнению ученых, он все-таки скорее всего не придумывает свои примеры сам, а пользуется сборниками речей известных ораторов и какой-то римской историей (может быть, Целия Антипатра), переиначивая их на свой манер. Вероятно, свою самостоятельность он видит в тех изменениях, которые он вносит в избранные примеры.