Язык правил в «Риторике» отличается от языка приведенных в ней примеров — он сух и лаконичен, тогда как язык примеров более живой и заботливо отделанный. Исследователи отмечают известную архаичность стиля «Риторики», например любовь ее автора к синонимическим оборотам, свойственным ранней римской литературе, в частности комедии. Цицероновский трактат написан более изысканным языком, чем «Риторика»: уже здесь проглядывают черты будущего стиля Цицерона, например обилие антитез. Видно, что автор стремится показать свою эрудицию. Совершенно ясно, что его работа не рассчитана на широкую римскую публику, а предполагает близкое знакомство читателя с греческой образованностью и греческим языком. Иначе говоря, автор «Риторики» выступает как сугубый практик, ритор-демократ, а Цицерон пытается подвести под свое руководство теоретическую базу, требует от оратора общей культуры и выступает как критик ограниченной схоластики риторических школ. Отсюда возникло предположение, что оба эти пособия по риторике — продукты двух различных направлений и школ в римской риторике.
Сходство технических указаний, как уже говорилось, естественно, так как τέχνη, положенная в основу учебников, мало менялась со временем, переходя из одного учебника в другой. В учебники технические указания попадали из школ, где их подавали, в основном, традиционно и стереотипно. Даже примеры, иллюстрирующие правила, по-видимому, давались одни и те же. Они кочевали из одного учебника в другой, так что техническое сходство и даже одинаковые примеры вряд ли могут указывать на прямую зависимость этих работ друг от друга или на непременную их связь с какой-то определенной третьей работой. Более интересны те общие рассуждения, которыми сопровождается τέχνη, — именно в них сказываются и веяния времени, и индивидуальность автора. А они у наших авторов различны, если не вообще противоположны.
Так, внимание исследователей всегда привлекало демонстративно оппозиционное отношение автора «Риторики для Геренния» к грекам. Эволюция суждений по этому поводу в научной литературе напоминает эволюцию суждений по поводу политической ориентации автора — от крайней категоричности к весьма умеренным конструктивным выводам. Заметна тенденция в обоих вопросах найти примирительные решения. Теперь многие ученые полагают, что нельзя принимать слишком всерьез антигреческие выпады автора «Риторики». Он критикует методы греческих риторов (I, 1; III, 38; IV, 1), намеренно подкрепляет свои правила цитатами преимущественно из римских писателей и римской истории, но вместе с тем доказано, что в IV книге он пользуется трудами греческих писателей, правда, не называя их имен. Кроме того, он отдает должное грекам за изобретение искусства риторики (IV, 7, 10). кое-где употребляет греческие термины и греческие слова и уверяет, что знаком с греческими книгами. Часть примеров, иллюстрирующих употребление фигур речи, взята из речей Демосфена (в основном из речи «О венке») и Эсхина. Кроме того, в работе есть высказывания, принадлежащие Гомеру, Пифагору, Исократу, Феофрасту, Сократу и другим выдающимся грекам.
Правда, вряд ли все это говорит о непосредственном знакомстве автора «Риторики» с греческой литературой — скорее всего эти знания пришли из лекций учителя. Это неудивительно: в основу «Риторики» положена наука, созданная греками, и было бы странно, если бы автор смог обойтись без малейшего о них упоминания. При всем том главное в «Риторике» — ее явная тенденциозность, откровенно римский дух. Латинские привязанности автора и определяют основной колорит «Риторики». Они же рождают предположение, что «Риторика» — продукт школы латинского ритора.
Риторику в республиканском Риме преподавали греки и на греческом языке. Преподавание по-латыни впервые в Риме ввел Луций Плотий Галл (Светоний, «О риторах», 2; Квинтилиан, II, 4, 42), друг Мария, в самом начале I в. до н. э. Это была своего рода реакция демократических слоев римского общества против греческого образования, доступного лишь богатым и знатным. Латинские риторы учили риторике по-латыни, без использования греческого языка и на примерах из недавней римской истории и из истории римского красноречия, вольно или невольно отображающих политическую борьбу в Риме. Они, по-видимому, не всегда попадали в тон стоящим у власти. Тем не менее латинские школы имели успех у римской публики (известно, что Цицерон в юности очень жалел, что его не пустили в такую школу. — Светоний, «О риторах», 2).
Вскоре после образования латинской школы цензоры 92 г. до н. э. Луций Лициний Красс и Домиций Агенобарб издали декрет, в котором высказали свое неудовольствие как организаторам этих школ, так и посещавшим ее лицам. Текст этого декрета имеется у Авла Геллия (XV, 11) и Светония («О риторах», I, 1). Цицерон в трактате «Об ораторе» влагает в уста Крассу слова о том, что-де латинские риторы оказывают вредное влияние на молодежь, уча ее лишь попусту болтать языком и совершенно не сообщая ей сведений общеобразовательного порядка, как это делали греки (III, 93–94). Цицерон пытается представить декрет как акцию культурно-образовательного порядка, тогда как это была, бесспорно, акция политическая. Крассу и Цицерону — сторонникам всестороннего образования для оратора, с их умеренно-консервативными взглядами в политике, латинские риторы и их школы, открывающие доступ к красноречию широкой публике, были нежелательны, а примеры из римской истории, на которых учили в этих школах, казались дерзостью[28].
В XIX в. сложилась традиция считать «Риторику для Геренния» сочинением латинского ритора и, исходя из характера приведенных в ней примеров, расценивать ее автора как сторонника Мария, популяра, демократа в политике. В XX в. эта традиция поколебалась. В современной научной литературе преобладает тенденция вопрос о политических симпатиях автора «Риторики» решать менее категорично. В свое время Ф. Маркс[29] не сомневался, что учитель автора «Риторики для Геренния» принадлежал к политическому кругу Мария и Сульпиция и латинской риторической школе Луция Плотия Галла, которому покровительствовал Марий (Цицерон, «Речь за Архия», 20). Он считал, что с Марием его роднит незнание греческой литературы (Плутарх, «Марий», 2) и антипатия к грекам и всему греческому; с Сульпицием же он разделяет, помимо политических симпатий, еще и восхищение Крассом (Цицерон, «Брут», 203; «Об ораторе», 11,89). Адресат «Риторики», хотя точно и не установленный, судя по фамилии, принадлежит также к плебейскому роду Геренниев, члены которого были клиентами Мария. Все эти аргументы Маркса были многократно оспорены[30]. Оппоненты, как правило, не ставили под сомнение плебейское происхождение автора «Риторики», но считали, что само по себе это никоим образом не свидетельствует ни о его политических симпатиях, ни об его антиэллиниских настроениях. Кролль, например, особенно протестовал против того, чтобы возможные популяристские симпатии автора «Риторики» ставились в зависимость от его антиэллинских настроений, в которых он, в частности, вообще сомневался (см. прим. 10).
М. Гельцер[31] утверждает, что на основе имеющихся данных невозможно расценивать политическую позицию Плотия Галла и rhetores latini как демократическую, что нет оснований считать Геренния сторонником Мария и демократом, что оценка автором Апулея Сатурнина неясна, так же как неясна и оценка им Сульпиция. Он особо подчеркивает неприложимость современных политических понятий к римской политической борьбе. Гельцеру возражает Г. Кальболи[32], уверенный в демократической тенденции автора «Риторики», которого он упорно называет Корнифицием. Правда, он убежден, что позиции автора чужды крайности Сатурнина и что в ее основе лежит умеренная программа Мария, связанная с интересами всадников. Самые яркие «демократические» места в работе он объясняет влиянием момента сплочения вокруг Мария всех антиолигархических сил около 88 г.; черты, которые можно расценивать в пользу оптиматов и которые, по его мнению, весьма незначительны, следует приписать влиянию тех людей из аристократических кругов, которые, подобно Антонию, сблизились с Марием между 100 и 91 гг.
