Тебе кажется, что и места, и лица прекращают существовать немедленно после того, как ты о них забываешь. И по мере того, как очертания кинотеатра, где я впервые увидел Ребеку Осорио и Вальтера, вырисовывались перед глазами, — за доли секунды, поскольку такси продолжало двигаться вперед, — все это здание целиком словно поднялось из руин, вырастая в ночи и в реальности настоящего подобно затонувшему кораблю, который на стальных тросах тянут из морских глубин мощные краны. Я попросил высадить меня прямо здесь: пальцы судорожно обшаривали карманы, путались в складках, выискивая монетки. Я протянул их все, сколько нашел, не пересчитывая, в страхе, что, как только отведу взгляд, устремленный сквозь стекло на это здание, оно исчезнет. Таксист что-то сказал, но я не ответил. Я уже шел к «Универсаль синема», будто участвуя в инсценировке собственного прошлого, однако теперь в руках у меня не было дешевого романа, только что купленного на вокзале, и не было потаенного намерения казнить кого бы то ни было: человек уже умер, в нескольких шагах от меня, сразивший его выстрел уже прогремел — в тот момент, когда я поднимал пустую руку, словно держа пистолет, которым вовсе не собирался воспользоваться, но он каким-то загадочным образом оказался в моей ладони; и вот сейчас, чтобы заставить меня испить чашу до дна, время пошло вспять, как в прокручиваемой задом наперед киноленте, и я вновь был в точке, предшествующей гибели Вальтера.
Однако свет в кинотеатре не горел, главный вход и круглые окошечки кассы были заложены кирпичом и замазаны гипсовой штукатуркой, а фасад закрывали решетки, для надежности скрепленные висячим замком и несколькими оборотами цепи. Издалека здание казалось невредимым: внушительный кинотеатр тридцатых годов постройки с горделивостью то ли корабля, то ли маяка монументом из черного блестящего базальта высился на одном из перекрестков Мадрида. Однако нижняя часть фасада сплошь была облеплена слоями плакатов — рваных, вылинявших под лучами солнца и размытых потоками дождей, а если подойти ближе, то на гладкой поверхности увидишь трещины. Мраморные плиты местами отбиты, от маркизы остался лишь голый железный каркас. Я метался вдоль фасада, словно надеялся найти хоть щелку, что позволила бы мне проникнуть внутрь; я обеими руками тряс замок и металлическую решетку, испытывая их на прочность, я водил руками по гладким мраморным плитам и шершавым рядам кирпичей в надежде нащупать выступ, волшебную кнопку, при нажатии на которую откроется потайная дверца. Все это, конечно, ни к чему не привело, и я пошел дальше по тротуару с тревожным ощущением ошибки: зачем я только отпустил такси, зачем вышел там, где вышел, — сам я вряд ли смогу найти ночной клуб «Табу». И свернул на первом же перекрестке, как если бы вознамерился обойти вокруг крепостной стены, рассудив, что если на каждом углу сворачивать влево, то в конце концов я опять окажусь перед входом в «Универсаль синема», вопреки тому, что сейчас от него удаляюсь. Если пройти еще немного, то очень скоро, конечно же, обнаружится какой-нибудь переулок, который неизбежно приведет меня в исходную точку. Впереди, прихрамывая, шел человек. Когда он поравнялся с освещенной витриной парикмахерской, я узнал его и сразу же понял, в какой именно уголок Мадрида вновь привела меня судьба, прибегнув к помощи такси и призраков. Спина шедшего впереди была перекошена, словно одно плечо сгибалось под тяжелым грузом.
«Салон „Монте-Карло“» — прочел я изразцовую вывеску на стене, название парикмахерской. Еще несколько шагов — и я увижу дверь клуба «Табу». Хранящиеся в моей памяти географические представления и фантастические маршруты времени тут же сместились, словно в результате внезапного и совершенно беззвучного изменения конфигурации мира. Ночной клуб «Табу» и кинотеатр «Универсаль синема», невероятное прошлое и неисповедимое настоящее, находятся, оказалось, не на противоположных полюсах, как я себе представлял. Половину жизни я потратил на то, чтобы из одной точки прибыть в другую, но на самом деле они разделялись кратким отрезком переулка. Человек с кривой спиной вошел в таверну. Без долгих размышлений я последовал за ним, однако его не оказалось ни у стойки, ни среди тех четырех-пяти одиноких пьяниц, что сидели за столиками и без особого интереса следили за футбольным матчем на телеэкране. От барной стойки, по ту сторону стекла с наклеенными изображениями бутербродов и тарелок с кальмарами, исходящими паром, отлично было видно металлическую рольставню и погашенную вывеску клуба «Табу». Это был один из тех малоприятных баров, которые принимаешь как неизбежное зло, как приемную врача, которому не уготовано блестящее будущее. В нем воняло писсуаром и фритюром, пропитанной кислым вином древесиной, табачным дымом. С какой-то смутной ностальгией мне вспомнились уютные английские пабы и таверна в Брайтоне, где я, закрыв свою лавку, коротал зимними вечерами время, вспомнилось ее маленькое, словно иллюминатор, окошко, за которым виднелась зеленая полоса моря. И тут же подумалось, что если я туда и вернусь, если смогу вернуться, то все равно последствия этой поездки в Мадрид стали уже необратимы. Рядом со мной на стойке стояла рюмка с коньяком. Я заказал еще одну и стал ждать. От крепкого алкоголя начало подташнивать. Дверь в уборную открылась, и оттуда вышел человек с кривой спиной, обтирая носовым платком рот, широкий и красный, как резаная рана. Узнав меня, он улыбнулся. На нем был необыкновенно элегантный костюм с синим уголком платочка в верхнем кармашке пиджака и тесный жилет, обтягивающий выпуклую грудь подобно корсету. Он с трудом вскарабкался на соседний табурет и, прежде чем выпить, приподнял свою рюмку, будто предлагая мне присоединиться. После чего опрокинул рюмку в рот — голова его почти легла на плечо: шея у этого тела практически отсутствовала. С привычной сноровкой бармен вновь наполнил рюмку, и человек с перекошенным позвоночником немедленно схватил ее за ножку короткими пальцами, рассматривая рюмку как некую драгоценность, с видом глубочайшей удовлетворенности и даже высокомерия, явно наслаждаясь тем, что ему представился случай показать, что он — не исключительно слуга-приставала, каким предстал передо мной прошлой ночью.
— Стало быть, вы вернулись, — сказал он, обращаясь ко мне, и голос теперь звучал совсем иначе. — Все возвращаются. Что, не удалось заполучить девушку? Меня не проведешь — я знаю, что происходит. Вы просто пожалели, что не взяли у меня телефон, и теперь вернулись поглядеть на нее, но пока что не решаетесь ко мне обратиться. К тому же вам явно не терпится — пришли слишком рано, до открытия далеко. Впрочем, другие тоже так делают. Придут вот сюда, выберут местечко поближе к улице и глазеют в окно, чтобы не пропустить момента, когда она придет. Знаете, кого вы мне напоминаете? Был тут один такой, вечно приходил раньше времени, а потом ждал ее каждую ночь вон там, в переулке, и ни единого слова ей не сказал. Но сегодня вы только время зря потеряете. Предупреждаю вопреки собственному своему интересу, между прочим. Клиенты ведь ни рюмки лишней не закажут, пока ждут ее выхода. Зато пьют ведрами, на нее глядючи, потому что выпивка несколько успокаивает, а в результате — отличная касса каждый божий день. Но сегодня она все-таки не придет. Будут другие девушки, только вам они будут не по вкусу. Они почти никому тут не нравятся. Потому что похожи на их собственных жен — те же прически, блестящие платья. Ни дать ни взять семьями вечерком в субботу на танцы выбрались. Их от такого мутит. От жен, что курят и пьянеют на втором бокале шампанского, потому что к спиртному непривычные, и вечно твердят, что у них, дескать, голова сразу кругом идет. А вот что им нравится в ней — так это что она вроде и не существует. Их корежит от реальности, только они пока что этого сами не знают. Как не знают и того, почему сюда ходят. А я знаю. Я продаю им менту всей их жизни. Отличная сделка! Мечта в обмен на деньги. Потом я включаю свет, они платят и уходят, поджав хвост. Но вы — другое дело, вы настоящий сеньор. Хорошие ботинки, хороший костюм из сукна, не та дерюга, которую все сейчас носят. А плащ свой вы куда дели?
