— Это плохо, — сказал он, — конкуренты или недовольные клиенты?

— Опять не угадали, — она вздохнула. — Хуже. Менты.

Собеседник молча кивнул.

— Я подработать хотела. У родителей денег нет, чтобы помогать, бывает голодаешь по нескольку дней. Вернуться назад в село не вариант, здесь тоже тоска. Деньки, деньги, деньги. Везде только они. Без них ты не просто никто, ты еще и ни с чем. А закладки? Что в них плохого? Пусть себе люди травятся чем хотят, я их не заставляю, не «подсаживаю». Я просто приношу товар — уношу деньги. Заработок не то чтобы очень большой, но и времени много не тратишь. Да, вы там про карму сказали — конечно, запачкала ее, но думаю немного — краешек плаща.

— Красиво сказала, — кивнул он, — идём, по дороге расскажешь.

— Когда я прятала пакетик под урной супермаркета меня схватил охранник, тупой бык, — продолжала девочка, будто загипнотизированная. ЮраБезотчества хотел ее прибить прямо здесь и оттащить, так быстрее было бы, но пожалел больную спину, сорвал на заводе. Лизка продолжала трещать.

— Он ничего не подозревал, просто не понравилось, что я у мусорных баков «шарюсь», а потом пакетик выпал, и он всё понял. Вывернул мне руку и хотел вызвать полицию. Обзывал по-всякому. Хорошо, что никто не видел нас, за торговым мы стояли.

— И что дальше было? — ему было неинтересно, но история должна закончиться рано или поздно. Тогда они продолжат путь.

— А дальше я ударила его ножом в шею.

4.

Он подумал о том, что лежит в портфеле и вздрогнул.

— Да, — сказала Лизка и глаза у нее вдруг резко, как тучи, набежавшие на ярко-голубое небо, наполнились слезами, — Я убила человека.

— Однако, — он изобразил интерес, хотя если честно думал совсем о другом. — Думаю, маме мы об этом не скажем.

— Он хватался за шею и хрипел, — хлюпала девчонка и смотрела ему в глаза, будто искала прощения — кровь ручьями текла сквозь пальцы.

— И ты убежала? — понял он, — ясно. Пойдем, мама заждалась.

— Я ударила ещё раз. И ещё.

Она зарыдала и вдруг бросилась к нему, обняла и выла, орошая куртку слезами. Он чуть не отпихнул ее, чуть не выхватил нож, но сдержался. Девчонка не атаковала, она искала мужское плечо, искала поддержку.

— Тихо, тихо. А зачем ты это сделала?

Она прижалась к нему так тесно, так сильно сжала в объятиях, что он опять возбудился. Лишь бы не почувствовала, лишь бы не почувствовала. Она ничего не заметила, а продолжала исповедоваться перед ним, как перед ксендзом.

— Я испугалась! Я испугалась, что он выживет и доползет до своих, они вызовут скорую и откачают его. А потом охранник опишет мои приметы, а может он даже знает меня — город маленький. И через сутки я буду сидеть в КПЗ, ожидая суда.

— И ты ударила ещё несколько раз?

— Да. И потом убежала.

Она отстранилась от него на шаг, потом оттолкнула и отошла еще дальше.

— Сдадите меня милиции? Наверное так и нужно. Я устала бегать.

— Еще чего, — сказал он и зашагал по тропинке, — только маме не говори. Придумаем что-нибудь.

Пока они шли через поле, отбрасывая то вправо, то влево громадные тени она молчала, но шла покорно следом. Когда приблизились к лесу, она заговорила, «подозрительная сучка». Опять вопросы. Всегда они спрашивают.

— Что это за лес посреди поля?

— Не лес, а лесок. Он маленький, кажется даже искусственный. Приезжали израильтяне много лет назад и посадили деревья. Хорошо посадили, вон какие вымахали. Эти всё умеют делать хорошо, если для себя.

— А мы зачем туда идём?

— Дорогу в село срезать, — отмахнулся он. Инструменты звякнули в портфеле. Заметила или нет? — Не в обход же шагать по солнцепеку. А еще одуванчиков хочу нарвать для мамы. Она их любит очень. Я же говорил.

— Странный выбор. Ой, извините. Мне без разницы, каждый любит что хочет.

Лес как будто проглотил их, отрезав от света. Как будто они переступили границу между днем и вечером. Все-таки не настолько было темно.

— Я их пока донесу, так ветер все головки посрывает, маме ничего и не остается. Расстраивается, но бывает красота, все целехонько! Тогда она смеется и довольная целый день. Ты посиди там, на скамеечке, у могилки, подожди меня. Пойду, нарву одуванчиков.

— На кладбище?

Она остановилась и он напрягся. Увидела оградки, могилки и странные надгробья. Так всегда бывает. Первоначальный шок. Встреча со смертью шокирует, тем более в таком темном месте.

— Вы собираете одуванчики на кладбище? И почему оно здесь вообще? Почему спрятано за деревьями?

Он остановился и улыбнулся девчонке, так тепло, как только умел.

— Помнишь, я тебе про евреев говорил, которые деревья посадили? Так это еврейское кладбище, своих они похоронили. Здесь немцы в сорок втором расстреляли целую деревню. Понятно теперь?

— Понятно, — прошептала Лиза.

— Не нужно бояться мертвых, бойся живых. Запомни. Мертвые спят, а живые нет. Ну, так подождешь? Вон скамеечка у оградки.

— А почему с кладбища одуванчики? — спросила она, — жутковато.

— Здесь поляна огромная рядом и крепкие они, хорошо головы держат. Я их называю кладбищенская гвардия. Так подождешь или со мной пойдешь?

— Подожду, — решилась она наконец-то. — Там табличка какая-то. Почитаю заодно.

— По-еврейски всё, — он помахал ей и зашагал прочь, махая портфелем, — непонятно ничего.

— На иврите, поправила она тихо и добавила, — вернись только ЮраБезотчества. Страшно без тебя.

Он не услышал и свернул за угол, ускоряясь. Он был очень возбужден.

Ветер холодит разгоряченную кожу. Он уже дошел до своего любимого места — неприметное надгробие, окруженное густыми кустами. Здесь он готовился каждый раз и каждый раз как первый. Огляделся испуганно. Никого. Никто не видит его, девушка не пошла следом, послушно сидит на скамеечке и ждет.

Он нырнул в кусты и оказался у могилки. Положил аккуратно сумку рядом и начал раздеваться. Делал он это аккуратно: снимал рубашку, складывал и ложил на сумку, чтобы не запачкать. За рубашкой майку и ее туда же. Поежился от холодного ветерка, шалящего на кладбище, и расстегнул ремень. Так же аккуратно снял штаны и остался в «семейниках». Попытался успокоиться: кровь била в голову так, что воздух вокруг осветился красным и звуки стали гулкими, как будто он сидел внутри бочки. Иногда он задумывался о том, что организм так долго не протянет и рано или поздно сосуд в башке лопнет, оставив Юру слепым и глухим инвалидом, но бросать он не собирался. Гулять так до конца. Трахать так королеву.

ЮраБезотчества захихикал и стянул трусы, оставшись полностью голым. Присел на корточки и придерживая одежду одной рукой, второй открыл дипломат. Достал нож, веревку, изоленту, молоток, гвозди и пилу. Разложил все в только ему известном порядке на земле, себе оставил остро заточенный кухонный нож.

Эх, видел бы его сейчас начальник. Вот бы он удивился. Посмотрели бы тогда кто настоящий идиот. Интересно смог ли он повторить это еще раз? И над кем смеялись бы коллеги сейчас? Над голым человеком с окровавленным ножом или над тем у кого нож торчит из живота и грязным комком выпадают из раны кишки, пачкаясь в пыли. А что бы сказала жена, если бы увидела, что он проделывает с Лизками? Все ещё называла бы его импотентом и мечтала о любовнике?

Он глубоко вздохнул и встал во весь рост, огляделся (не появился ли заблудший еврейчик — турист) и осторожно пролез сквозь кусты. Еще не хватало какую заразу через царапины получить. Освободившись из растительного плена он по-туземски (как африканцы в телевизоре) вприсядку поскакал между могил, потом побежал на четырех, а позже и совсем пополз, сверкая задом.

Солнышко в зените легко пробивалось сквозь ветви густо насаженных деревьев аккуратными иностранцами, но тепло до земли уже не добиралось. Поэтому голое тело, подползавшее к Лизке, было холодным, как у жабы. Да и самой девушке было холодно. Может от легкого ветерка гулявшего между могилами, а может от предчувствия чего-то ужасного, что совсем скоро произойдет на кладбище. Иногда нужно прислушиваться к интуиции и знакам, которые подает тело. Помогает.