Постепенно прихожу в себя. Вспоминаю, где нахожусь: тесная комната на четверых в рабочем хостеле. Нас в комнате четверо, на двух двуспальных кроватях. Комнатка тесная, только чтобы переночевать и годится. Зато рядом с каждой койкой розетка и бесплатный wi-fi. Рабочие не должны скучать и спиваться от скуки — дайте им халявных развлечений. А то что кухня одна на три комнаты и душ, совмещенный с туалетом, — это мелочи жизни: грязь сама отвалится.

Надо мной противно посвистывает Витька — инвалид второй группы, неплохой парень и работящий, только очень запуганный. Наверное, его сильно в интернате прессуют, раз подался за тридевять европейских земель батрачить. Я тоже здесь не просто так оказался, но я сильный — справлюсь, а вот инвалиду тяжело. Хорошо, что у него есть я.

Ладно, раз уж всё равно проснулся, нужно время использовать грамотно — иду в душ, пока все спят. Такой чит, которым никто не пользуется.

Бесшумно встаю и оглядываюсь. Витька руку свесил вниз, и она медленно покачивается, слюни пускает в подушку, и лицо такое идиотское у него во сне. Вот смешной. Мой дурачок. Пацаны на соседней кровати тоже в самых изощренно-выкрученных позах отдыхают. Достаю сумку из под кровати, нащупываю гель для душа, зубную пасту, щетку и что-то переодеться. Полотенце сушится на спинке кровати. Дверь придерживаю, чтобы не скрипела, и выскакиваю в коридор. Еще три комнаты, в каждой по четыре рыла — причём иногда вперемешку, есть семейные — это самые противные. Ванная свободна, и с удовольствием ныряю внутрь. Успел. Через пятнадцать минут тут такое начнется, что держись.

Пока моюсь и чищу зубы, прокручиваю в голове план на сегодня. Приезжает куратор — жирный приспособленец, и забирает нас на бусе — везет на склад, где, собственно, мы и работаем. Склад немецкий — кошачьи и собачьи корма, плюс всё с ними связанное. Раз немецкий, то и дисциплина жесткая, почти концлагерь, но мне не страшно, сам порядок люблю. Заработаю денежек, из долговой ямы выберусь, и пока-пока Европа. Сегодня двенадцатичасовой рабочий день — это хорошо, оплата почасовая, чем больше работаешь, тем больше получишь. А если делаешь нормы по сбору посылок, то еще больше. Рабство, конечно, и вечная погоня за морковкой в виде нормы, но «не мы такие, жизнь такая». По-хорошему, сюда бы пару автоматчиков да покосить немцев, всех подряд, но это мечты. Пластмассовый мир победил.

Сквозь шум воды слышу гудок. Черт, это уже служебный Мерс внизу стоит, приехал бусик за рабочими. Зашлепали шаги, захлопали двери, зашипела сковорода на кухне — семейные уже заняли свои две конфорки — началось. В дверь уже осторожно стучат, скоро начнут колотить, и выхожу, чтобы не провоцировать народ. Тем более я свеж, как немецкий одеколон.

— Спасибо, блин. Мне в туалет, срочно! — длинный Генка, держась двумя руками за одно место и подпрыгивая, проскакивает внутрь. Баба из семейных начинает возмущаться, но мне уже все равно, теперь бы что-то пожарить, но здесь уже будут проблемы. Четыре конфорки, один чайник, одна микроволновка и всё на двенадцать человек. Нужно пристроиться к кому-то, чтобы не завтракать сухомяткой.

— Мишаня! — кричат протяжно снизу, толстый поднимается по ступенькам, пыхтя. Он в белой рубашке, которая уже взмокла и начала темнеть. Говорят, что на работе пухлый меняет их каждые три часа, чтобы не вонять. Перед немцами неудобно будет, да и с должности главного прислужника и крысы могут погнать. — Погоди, друг!

Останавливаюсь и жду, пока он преодолеет последние ступеньки. Пацаны толкаются, обтекают меня, как вода огромный камень посреди речки. Никто не ругается, знают, что кое-кто может и в рыло дать.

— Что? — спрашиваю у куратора. — Как там тебя? Давай быстрее, говори, что надо, мне бы еще перекусить перед концлагерем.

— Не нужно так говорить, — он хлопает меня по плечу, оставляя на свежей футболке потный отпечаток. Ну вот. Стиралка тут тоже не резиновая, если что. — Люди дают тебе работу, платят хорошие деньги. В евро, между прочим, Мишаня.

Молчу, чтобы не нахамить.

— Где инвалид?

— Кто?

Он багровеет и кричит, чтобы «все быстрее просыпались, машина ждать не будет». Директор не любит, когда опаздывают, влепит штраф всем и ему тоже. Всегда так говорит, и люди начинают мельтешить перепуганно, штрафов боятся, не для этого ехали за тридевять немецких земель. Потом он вспоминает про своего собеседника и смотрит бычком, тяжело дыша.

— Недоношенный этот, заика. Тот, которого все ждут постоянно, встал уже?

Конечно, я понимаю, о ком речь, но молчу.

— Сосед твой, который сверху попердывает. А ты нюхаешь.

Быстрый шаг вперед, кулаки сжаты, один удар — и толстый полетит кубарем вниз по лестнице. Он это тоже внезапно осознает и бледнеет, резко и быстро. Хорошо. Успеваю подумать, какие могут быть последствия, и останавливаюсь. Вокруг нас тишина, как в вакууме. Опускаю руку.

— Как там тебя…

— Олег, — почти шепчет толстяк, подбородок дрожит, по шее ползет большая капля пота, собирая грязь немытого тела.

— Олежусик, — говорю нежно, — Витя на месте, куда он денется. Зачем тебе?

— Он собирается долго, ты сам знаешь. Долго ждать будем, мне штраф не нужен, как и тебе. Я за вас отвечаю.

— Я его потороплю, — говорю чуть громче, народ сошел с паузы, и двое вцепились в ручку ванной, спорят, кто первый — у тебя всё?

Он смотрит на меня и молча кивает. На кухне народа, как тараканов у плохой хозяйки, похоже, кто-то сегодня завтракает бутером с маслом и сарделькой. Надзиратель шипит сзади что-то злобное, но я уже не слышу. Нет времени на разборки, подумаю о толстяке вечером.

Витька сидит на моей койке. Руки и плечи у него дрожат, голова опущена, взгляд напуганный — наверное, слышал милый диалог в коридоре.

— Подъем, — говорю, — ты уже умылся?

Он отрицательно качает головой:

— Н-н-н-н нет…

— Сейчас освободится ванная, и заскакивай. Олежусик будет тебя пасти, только и ждет, к чему докопаться. Так что давай в темпе вальса, Витька. А я бутербродов сооружу на завтрак и на обед. Чтобы хорошо вкалывать, нужны силы.

Толстый уже кричит в коридоре, ходит по комнатам, подгоняет всех. Боится, прикрывает свою сраку от наказания иностранцев. Он не любит тех, кто не боится его. Храбрыми трудно командовать, а тут еще и сопротивление на глазах у всех, и он показал свою слабую сторону. Говорят, что этот тип не одного работягу выжил, и даже не двоих. Значит, надо быть готовым к неприятностям, да и Витьку нужно защитить. Он слабый мальчик, и за него толстый возьмется в первую очередь. Ничего, прорвёмся.

1.

Мерседес привозит толпу к огромному и длинному помещению. Таких масштабов многие из нас не видели в своей провинции, а это всего лишь перевалочный склад на котором собираются посылки для отправки в магазины по всей Европе. Своего рода общая база: сюда везут товар связанный с «мяукающими-гавкающими», и здесь же он фасуется и уезжает в разные концы света. А мы всего лишь десяток муравьев из сотни, которая здесь трудится изо дня в день.

Через главные ворота проезжаем без препятствий, а дальше в здании уже строгий пропускной режим — каждый работник получает карточку, отмечается на входе и на выходе, «карщики» забирают ключи от своих машин, мы выбираем сканеры чтобы «пикаться». Когда сканируешь товар — прибор в подтверждение издает смешной звук, поэтому так и прозвали этот процесс. Смена, которая была до нас, одновременно выходит из помещения — спешат на автобус — бардак полный.

Новички сначала теряются и держатся куратора-организатора, типа нашего толстяка, а Витька, он до сих пор привыкнуть не может, приходится тянуть его за собой, когда мы попадаем в одну смену.

Проталкиваюсь сквозь толпу к витрине за которой мечется охранник — бедолага-иностранец не может разобраться с толпой русскоговорящих подростков — все чего-то хотят, все наглые и крикливые, а он по-нашему ни бум-бум, хоть бы попробовал выучить что-ли.