Ох, что об этом будут говорить Мэри и Шерри, когда освободятся!

– Так их, господин зельевар! – одобрила матрона, которая вместе со стайкой дочерей лакомилась фруктовым желе. – Это ж надо додуматься, говорить такие слова! Я бы за это своим вымыла рот с мылом!

Девицы смотрели так, словно им уже приходилось переживать такое мытье.

– Пока вы не извинитесь, я не уберу силки, – сказал Джеймс, а официант добавил:

– И еще семнадцать эре, будьте любезны уплатить. У нас приличное заведение, у нас не принято разбрасывать чужую еду.

Синицы потратили еще несколько минут на напрасные попытки освободиться, и одна из них наконец пропищала:

– Прости, Абигаль!

Я усмехнулась. Вот сразу бы так. Но дурака и в церкви бьют, как говаривала моя нянюшка, вот близняшки и получили свое.

Решили, что сможете безнаказанно издеваться над изгнанницей, лишенной дома и защиты? А вот вам за это!

– Прости, Абигаль! – повторила вторая синица, и Джеймс усмехнулся.

– А как же я? Это был мерзкий намек, что я принимаю у себя неправильных женщин.

– Простите! – хором пропищали синицы, почти без сил обмякнув в золотой сетке. Джеймс улыбнулся, и сверкающие нити растаяли, а Шерри и Мэри буквально растеклись по стульям.

– Семнадцать эре, барышни, – напомнил официант, и Мэри вздохнула.

– У нас только десять…

– Хорошо! – официант довольно улыбнулся. – Прошу со мной на кухню, будете мыть посуду на оставшиеся семь эре. Или же я немедленно вызываю полицию.

Полиция пугала девушек сильнее теневого облика и сетей, и близняшки уныло поплелись за официантом. Их провожали издевательскими аплодисментами, и я уже представляла, как об этом случае будут рассказывать в столичных гостиных.

Пожалуй, теперь о выгодных замужествах им придется забыть. Все женихи будут спрашивать: а это ведь вам пришлось тогда мыть посуду в кондитерской? После того, как Джеймс Эвиретт заставил вас принять теневой облик и посадил в силки?

На мгновение мне стало жаль близняшек – но лишь на мгновение. В конце концов, каждый сам заботится о своей репутации.

Мы покинули кондитерскую и пошли по улице. Вечер был прекрасен – солнечный, теплый, весь наполненный зеленью и жизнью. Не хотелось в такие вечера думать о чем-то плохом, вроде своего проклятия. Жить хотелось. Жить и радоваться.

– Спасибо, что заступились за меня, – сказала я, когда кондитерская скрылась за углом.

Джеймс улыбнулся – тепло, едва уловимо.

– Сегодня вы спасли мне жизнь, Абигаль. Я просто вернул долг.

Он сделал паузу и добавил:

– Ну и никогда не помешает поучить нахалок уму-разуму.

– Наши родители всегда хотели, чтобы мы дружили, – сказала я. – Чтобы у нас была своя компания, девицы всегда вместе… но мы никогда не ладили. До драк не доходило, конечно, но однажды Мэри испортила мое бальное платье. Облила его пуншем и сказала, что я очень неловкая, раз так попала ей под руку.

– Странно, – произнес Джеймс. – У нее после этого все волосы на месте. Мы с Патриком, кстати, постоянно дрались.

– Отчего же? – удивилась я. – Мне показалось, что вы дружны.

– Просто так, – улыбка Джеймса сделалась мечтательной, будто он вернулся мыслями в свое прошлое. – Мальчишки всегда дерутся, особенно если у них кошачий теневой облик. Однажды мы даже елку свалили, и отец запер нас в чулане. И мы сидели там и слушали, как проходит новогодний бал. А потом еще раз подрались.

– Мило, – улыбнулась я. – Правда. А что вы попросите, когда мы выиграем турнир?

Джеймс вопросительно поднял бровь.

– Вы так уверены, что выиграем?

– Если не быть уверенным, зачем тогда вообще начинать?

Некоторое время Джеймс молчал. Мы свернули с Бин-малой на улицу Лейр и вскоре оказались у зельеварни. В дверь было засунуто несколько записок – приходили покупатели, никого не застали, и мне сделалось слегка не по себе из-за того, что Джеймс пошел меня искать и упустил продажи.

– Не хочу пока об этом рассказывать, а то не сбудется, – сказал Джеймс, вынимая записки и показывая мне. – Вот это будем готовить завтра. А пока надо отдыхать.

***

Но нормального отдыха, разумеется, не получилось.

Стоило мне лечь в кровать, укрыться одеялом и по старой привычке начать пересчитывать воробьев перед сном, как внизу, в зельеварне, раздался треск.

Я испуганно вскочила с кровати. К нам воры лезут, что ли? Выбежала в коридор, и сычи, которые дремали на лестничных перилах, сонным хором сообщили:

– Реакция кроветвора с пыльником в большой зельеварне, госпожа сова.

Ах, вот оно что. На занятиях нам рассказывали, что кроветвор трещит и пищит в соединении с пыльником при создании лекарств от сердечной недостаточности, но мы так и не познакомились с этим зельем лично. Для него нужны очень дорогие ингредиенты, которые не завозятся в академии.

– А где здесь большая зельеварня? – поинтересовалась я.

Сто чертей из сотого пекла, я должна это увидеть! Мной овладел азарт исследователя.

Конечно, большая зельеварня тут есть. Столик, за которым я работала сегодня – это так, ерунда. Для показа заказчикам некоторых зелий и рабочего процесса.

Настоящие чудеса творятся в другом месте.

– Пойдемте, госпожа сова! – сычи вспорхнули с перил и полетели вниз.

Вход в большую зельеварню был возле лестницы, прямо за шкафом с растительными ингредиентами, и, войдя, я подумала, что дом Джеймса изнутри намного больше, чем снаружи. Зельеварня сверкала белым мрамором стен и серебристым металлом бесчисленных инструментов, а на полках в шкафах здесь стояли такие ингредиенты, о которых я только читала.

Снежноцветник для зелья замедления времени – вот он, раскрывает и закрывает лепестки в прозрачных колбах. Никогда не думала, что он такой легкий и хрупкий: цветок, который растет среди горных ледников, должен быть сильным и крепким.

Яд черного единорога, редчайшего паука. Отличное обезболивающее в сверхмалых дозах. У него насыщенно-синий цвет, и каждая капля пульсирует, словно маленькое сердце.

Андренацин – гормон драконьих надпочечников. Отличное стимулирующее средство для нервной системы. Если выронить флакон, андренацин окружит вас огненным облаком и обожжет. Так что лучше не ронять.

А вот калипсо, южная орхидея. Я думала, они вымерли, но вот цветки парят в закрепляющей жидкости, и каждый лепесток украшен золотой каймой. В сочетании с прахом Уагурунди калипсо способна остановить гангрену на любой стадии.

– Интересно?

Я вздрогнула и обернулась. Джеймс стоял у рабочего стола, покачивая в здоровой руке пробирку с розоватым содержимым. Из пробирки вырывался дымок, и в его извивах проступали лошадиные головы.

– Очень! – призналась я. – Никогда не видела столько сокровищ. Никогда не видела, как готовится дианацин.

Дианацин был редким лекарством для душевнобольных. Джеймс уважительно качнул головой.

– Не думал, что вы о нем знаете, – сказал он, устанавливая пробирку на стойку и аккуратно закрывая пробкой.

– В академии мы такого не готовили. Я просто читала о нем в книгах. Это ваш особый заказ?

Джеймс снова кивнул.

– Да, для министерства здравоохранения. У них свои фармацевты и зельевары, но иногда они делают заказы у меня. Видите красную коробку вон там, на шкафу?

– Вижу. Что там?

– Достаньте и принесите сюда, раз уж вы не спите.

Я послушно забралась по приставной лесенке на шкаф, взяла коробку и принесла ее Джеймсу. Внутри что-то ворочалось и пощелкивало, будто там жила дюжина крупных жуков.

Однажды в совином облике я съела крупного жука в родительском саду. Не знаю, почему он сейчас мне вспомнился.

– Откройте, – приказал Джеймс.

Я сняла крышку с коробки и увидела неровные желтоватые кристаллы сидиуса. Каждое сидело в своем бархатном гнезде и недовольно возилось, словно собиралось сбежать.

– Знаете, зачем нужен сидиус?

– Борьба с проклятиями, в том числе, смертными, – ответила я и улыбнулась. – Джеймс, это мне не поможет.