— Вот, значит, почему тебя оставили в покое…

Удивляется аттабей, поднимает взгляд на гостя.

— Покушений нет. Ни на тебя, ни на шейха… Мир и благоденствие царят в Аль-Хрусе.

— Налоги поднимаются, люди беднеют, а Малик не желает слушать разумные советы, — возражает Карим, не в состоянии молчать.

— Он ждет, что ты сгинешь, выполняя одно из его поручений. Поэтому и отправляет тебя так часто странствовать по пустыне.

— И я бы давно сгинул, если бы не твой слуга…

Ходить по пустыне с помощником звездочета оказалось безопаснее и быстрее.

— Поэтому и терпение шейха может закончиться. Будь осторожен, аттабей, ибо я редко ошибаюсь…

Сейчас аль-Назир согласился бы со стариком, если бы мог. Прославленный мудрец пустыни действительно не ошибся. Пусть его предсказание и настигло аттабея на сорок третьем году жизни…

…Длина ночь пустыни. И тянется она бесконечно. Особенно когда ждешь рассвета. Когда слушаешь прерывистое дыхание и молишься, чтобы оно не оборвалось. Когда каждая пауза между выдохом и новым вдохом кажется последней.

Я держу руку мужа и смотрю в окно. На темное небо, усыпанное звездами. Я прошу Небеса о милости. Чтобы они сохранили жизнь моему Льву. Чтобы не забирали его у меня. Я сделала все, что было в моих силах. Зашила и обработала рану. Определила яд по признакам заражения. Нашла противоядие. Правильно рассчитала дозу. Теперь оставалось лишь ждать…

Мухаммад говорил, что люди часто умирают под утро. Что-то меняется в теле человека. И тяжелые больные неожиданно уходят. Также легко умирают младенцы. Именно в предрассветный час. Когда свет звезд меркнет, а солнце еще не занимает свое место, и ночь кажется особенно темной.

Я жду… Жду этого часа и молюсь, чтобы мне хватило сил заметить нужные признаки и помочь мужу. Я ложусь рядом с ним и кладу голову ему на грудь, чтобы слышать биение сердца. Смотрю в окно, чтобы видеть звезды и цвет неба. Я смогу. Должна суметь. И тогда, когда звезды снова сведут нас вместе, я расскажу звездочету, что смогла пережить бурю.

— Великое Небо, если он выживет, я уйду в пустыню. Я отдам свою жизнь, чтобы он мог жить. Только не забирай его. Прошу.

На губах остается соленый привкус. И небо расплывается перед глазами. Но я все еще слышу стук сердца. Частый и сильный. Мой Лев борется. Главное, чтобы ему хватило сил. Чтобы он выдержал эту борьбу…

…Рассвет все-таки наступает. Сначала небо кажется черным. Но затем начинает светлеть. Медленно, едва заметно. Оно становится фиолетовым, затем синим. А на востоке окрашивается розовым и желтым. Начинается новый день, и аттабей все еще дышит.

Я глажу его лоб. Жар спадает. А стук сердца становится медленнее и ровнее. Кризис пройден. И тяжелое забытье сменяется здоровым, крепким сном. Ровное дыхание звучит как музыка.

Слезы снова катятся по щекам. Я так и не научилась быть сильной. Надира заглядывает в комнату и испуганно замирает, глядя на меня.

— Господин…

— Он жив, — вытираю лицо рукавом абайи и повторяю громче: — Он жив. Лихорадка прошла. Все будет хорошо.

Служанка громко выдыхает и убегает раньше, чем я успеваю ее остановить. Звонкий голос летит по дому, разрушая напряженную тишину ночи:

— Господин жив! Госпожа исцелила господина!

Качаю головой. Исцелила… Руки до сих пор трясутся от страха, а внутри будто дрожит натянутая струна. Но все же… Карим жив. И обещания нужно выполнять…

…Дом наполняется звуками. На кухне готовят еду. Воины взбудоражено обсуждают события прошедшего дня. Служанки сплетничают и наверняка придумают всяких небылиц, чтобы затем пересказать подругам на базаре. Али Лафид заглядывает в спальню аттабея, когда я закрываю шкатулку со снадобьями. Ему хватает одного взгляда, чтобы понять, что господин идет на поправку.

— Вы спасли его.

— Я сделала то, что могла.

— Лучший лекарь Аль-Хруса отказался, а вы смогли.

Старый воин смотрит на меня серьезно и со странным выражением в глазах.

— Я не целитель, — качаю головой. — Всего лишь умею слушать, а почтенный аль-Таарам любил рассказывать…

— В городе скажут иначе. Скоро по всей пустыне разнесется слава.

— Люди не поверят… Женщина не может лечить.

Я хочу выйти и вернуться на женскую половину, но Али преграждает дорогу. А я больше не боюсь смотреть мужчинам в глаза. Тем более что старый слуга всегда оставался верен не только Кариму, но и мне. Что и доказал вчера.

— Спасибо, — просто говорит он, но от его слов кровь приливает к щекам. Будто я обманула кого-то и получила благодарность незаслуженно.

Киваю и ухожу. Муж жив и быстро выздоровеет, а мне еще нужно увидеть детей…

…В доме царит хаос и радость. Все заняты, отвлечены и занимаются своими делами. Ускользнуть незаметно удается легко. Я еще помню, что значит быть тенью.

На улице меня настигает страх. Пообещать в ночи уйти в пустыню просто, но сейчас, когда Карим жив, и день вступил в свои права, те слова кажутся глупыми. Зачем уходить, если все наладилось? Зачем губить себя? Ведь в пустыни я не выживу.

Оглядываюсь на дом, от которого отошла всего на пару шагов. А что, если я вернусь, а мужу станет хуже? Что, если не я спасла его, но Небеса услышали мою молитву? И что, если они прогневаются, когда я не исполню обещание? Нет. Возвращаться нельзя. Мои дети уже достаточно подросли, чтобы обойтись без матери. А муж… Главное, чтобы он был жив.

И я иду. С каждым шагом все быстрее и быстрее. Боюсь, что если буду идти медленно, то не выдержу и вернусь. А поворачивать назад нельзя. Нужно идти к воротам. На рассвете их открывают, чтобы люди могли войти и покинуть город. Шейх ввел плату за проход, но, возможно, мне удастся проскользнуть незаметно, а дальше…

Уже не так важно, ведь мне некуда больше стремиться. Лишь остаться одной, чтобы никто не смог помешать. «За жизнь платят жизнью», — говорил Мухаммад. И это правильно. Нет ничего более ценного на свете. И чтобы жил один, другой должен умереть. Матери часто умирают, давая жизнь своим детям, а мне повезло… Целых четыре раза. Небеса не забрали моих детей во младенчестве, уберегли их от болезней. Я задолжала им. А долги нужно отдавать…

…Тяжелый, вязкий сон не хотел отпускать его. Цеплялся, утягивал в продолжение сна. Но Карим упрямо пытался раскрыть глаза. Что-то случилось. Что-то ужасное и непоправимое. Что-то…

Он открыл глаза и увидел потолок. Очень знакомый потолок. Комнату наполнял свет. А рядом с ним дремала доверенная служанка жены. Аттабей разлепил губы, чтобы позвать ее, но услышал лишь тихий хрип. Однако этого хватило.

Надира вздрогнула и проснулась. Посмотрела на него мутными со сна глазами. И сразу же встряхнулась.

— Господин! Вы проснулись!

— Пить… — едва смог выдохнуть он.

— Сейчас-сейчас, — служанка налила ему воды в пиалу и поднесла к губам, помогая напиться. Часть воды пролилась и потекла по шее, но Кариму стало легче. Ушел неприятный привкус крови и ощущение, что язык распух и занял все место во рту.

— Где госпожа? — спросил аль-Назир, чувствуя ужасную слабость. Его будто закопали в песок по шею. Ни пальцем пошевелить, ни ногой.

— Она всю ночь просидела с вами и только утром ушла, чтобы отдохнуть. Она вылечила вас, господин! Лекарь Аббас отказался и ушел! А госпожа вылечила вас! Одна! Она сумела!

Он мимолетно удивился, но решил оставить подробности на потом. Тревога, вырвавшая его из сна, только усилилась.

— Позови ее. Скажи, что я хочу ее видеть. Сейчас…

Слова отняли все силы, но аттабей знал, что должен увидеть жену. Что-то не давало ему покоя. И когда служанка убежала выполнять приказ, стало только хуже. Он мучительно пытался вспомнить минувшую ночь. И что могло так его обеспокоить. Что и в какой момент стало не так…

Он помнил Адару. Помнил тепло ее тела рядом. И тихое дыхание, которое успокаивало. Тонкие руки, сжимавшие его ладонь. И шепот…