— Как скажешь… — с ноткой лёгкой грусти и тихой покорности шепчет Орлов, — но ты права! Счастье любит тишину…
— Он что совсем рехнулся?! — проносится в голове тревожная мысль, — кажется, у кого-то птичий грипп, пора вызвать турецкого Айболита!
Глава 9
Время в лифте тянется подобно замороженной жвачке: натужно и со скрипом. Я молча буравлю экран своего телефона, ожидая увидеть хоть какое-то проявление сети, Орлов же, кажется, полностью расслаблен и весело насвистывает незамысловатую детскую песенку про жареного цыплёнка. Хотя, о ком еще петь столь важному птицу как не о своих собратьях?!
— Можем ждать в тишине? — наконец, не выдерживаю я.
— Рад бы… — отвечает мне Орлов, — но тишина меня угнетает…
— А меня угнетает твоё немелодичное мычание…
— Что ж поделать?! — вздыхает Орлов, — медведь действительно весело топтался на моих ушах… Не хочешь, чтоб я пел, давай поговорим…
— С тобой? — ехидно тяну я, включая фонарик и наводя его на довольную физиономию своего врага по несчастью.
— Если здесь есть кто-то ещё… — пожимает он глумливо плечами.
— Послушай! — стараясь успокоить свой гнев, тихо произношу я. Фонарик на телефоне, будто чувствуя моё настроение, драматично гаснет. — Не знаю, какую игру ты затеял, но все твои псевдо-дружественные знаки внимания меня не обманут. Мы оба знаем, что не перевариваем друг друга, и для того есть действительно веские причины… Поэтому строить из себя милую простушку, забывшую обо всех обидах, я не собираюсь! Было бы идеально если мы бы просто забыли друг о друге раз и навсегда, будто и не было всех тех событий в нашей жизни…
— О тех-то событиях я и хотел с тобой поговорить. Эмма… — начинает Орлов, но я тут же его перебиваю.
— Не нужно! Я вычеркнула их из своей жизни, и возвращаться к ним не собираюсь!
— Как скажешь… — спустя несколько секунд молчания бормочет важный птиц, — нет так нет. Есть предложение! Раз уж петь мне нельзя, говорить о прошлом тоже, давай просто поговорим о жизни. Тишина действительно сильно давит мне на уши.
— Ты смеёшься?! — визгливые нотки возмущения проскальзывают у меня в голосе.
— Почему нет? — невозмутимо хмыкает Орлов.
— Говорить о жизни с тобой?!! Я еще, к счастью, не выжила из ума… — ухмыляюсь я в темноту.
— Не хочешь говорить со мной, представь на моём месте незнакомца… Мы же в темноте, а она как говорится лучший друг обиженных…
— Молодёжи, Орлов! Перестань перевирать народные выдумки!
— Да ладно тебе, Маслова, ты такая серьёзная будто баллотируешься в президенты… Хотя и они порой повеселее будут… — бормочет Орлов, и не давая мне вставить ни слова, продолжает, — представь, что застряла в лифте с незнакомцем, и чтобы скрасить ожидание ведёшь с ним беседу… Простую, светскую, ничего не значащую беседу…
— Но ты не незнакомец!
— У тебя что, беда с воображением?! Ты же в школе работаешь! Представь на моём месте другого, уж темнота тебе в этом поспособствует. Хочешь, я могу даже представиться Мистером Рочистером?
— Вот еще… — шиплю я недовольно, — где ты, а где Эдвард… Не собираюсь я участвовать в твоих идиотских выдумках, ты говорил ваш лифтер быстренько всё починит, значит ждать осталось недолго…
— Ну как знаешь… — недовольно тянет Орлов и вновь начинает напевать дебильную песенку про несчастного ребёнка курицы.
— Ладно! — спустя несколько минут выкрикиваю я, когда на самом драматичном моменте он начинает гнусаво пропевать слова. — Давай поговорим будто два незнакомца случайно застрявших в лифте. Но всё, что здесь произойдёт, останется в стенах этого лифта.
— Заметано! — оживляется Орлов, переставая, наконец, мучать несчастную птицу. — Михаил… — неожиданно живо представляется он.
— Эмма… — слегка тушуясь от глупости ситуации, еле слышно бормочу я.
— Какое интересное имя… — тянет он довольно. — В вашем роду были немцы?
— Были… — удивленно отвечаю я, слегка смущаясь от осведомленности Орлова о происхождении моего имени. — Моя бабушка из семьи поволжских немцев, её мать, мою прабабушку, звали Эммой. А вы? — задаю я неожиданно даже для самой себя встречный вопрос. — В честь кого назвали вас?
— Умоляю, давайте перейдём на ты… — ласково шепчет он, и тут же переключается на ответ. — Даже не знаю… Мать всегда говорила, что это имя выбрал мне отец. А уж почему он это сделал, поди разберись…
— А что он сам говорит по этому поводу?
— Он умер едва мне исполнился месяц… Автокатастрофа…
— Прости… — жалость растекается во мне горячими потоками, но я отчаянно стараюсь её подавить.
— Ничего… Трудно горевать о том, кого даже не знал… Лишь пара фотографий на память, да и те уже неизвестно где…
— Расти без отца непросто… Наверное… — резко добавляю я в конце.
— Не сказал бы… Порой такие отцы бывают, что дети молятся о их безвестном исчезновении, так что… везёт далеко не всем…
— Это точно… — тихо киваю я.
— Что это мы всё о грустном?! — неожиданно воодушевляется Орлов, — давай поговорим о весёлом… Кем ты работаешь?
— Не знаю выйдет ли из этого что-то весёлое… Я учитель… — вздохнув отвечаю я. — Преподаю русский язык и литературу в обычной общеобразовательной школе…
— Ты святая… — наигранно удивляется Орлов. — Мне кажется, более тяжёлой и неблагодарной работы трудно себе представить…
— В каждой профессии есть свои сложности… Но я свою люблю, несмотря ни на что… Поверь, глаза детей, смотрящих на тебя с искренним интересом, стирают любые негативные мысли…
— Значит, ты одна из немногих, кто таки смог найти любимое дело, которое приносит деньги…
— Вероятно… — неожиданно смеюсь я, — хотя многие бы с тобой поспорили… Где учительство, а где деньги…
— Это точно… — тихо произносит Орлов, и спустя несколько мгновений ошарашивает меня фразой: — У тебя красивый смех…
— Спасибо! — спутанно отвечаю я, всё ещё в шоке от подобного комплимента. — Чем занимаешься ты? — пытаясь сгладить неловкость ситуации спрашиваю я.
— Работаю в турецком отеле… — хмыкает он. — Работа, конечно, не ахти… Но на жизнь хватает… Всю юность я мечтал быть инженером-конструктором… Проектировать автомобили было моей давней идеей фикс, я даже учился в техническом вузе… Но… — тяжело вздыхает важный птиц, — не срослось… Вуз пришлось бросить, ушёл прямо с последнего курса.
— Обидно… — удивлённо шепчу я. — Всего год — это же не срок…
— Конечно, но иного варианта в тот момент не было… Семья превыше всего… — тишина повисает в лифте подобно вязкой паутине.
Я осознаю, что тема ухода из университета для Орлова слишком болезненна, любопытство нещадно грызёт меня, но я, наплевав на это, спешу сменить тему разговора:
— Читать любишь?
— С детства ненавидел… — весело хмыкнув восклицает Орлов, я же закатываю глаза к потолку, убеждаясь в его умственной непроходимости. — Но с возрастом кажется распознал истинный вкус чтения… Обожаю Чехова, Достоевского, порой перечитываю Булгакова…
— Неожиданно… — вырывается у меня.
Я всё еще с сомнением качаю головой, пытаясь уличить Орлова во лжи.
— А что читаешь сейчас?
— Гроздья гнева… Я пока в самом начале, но книга обещает захватить…
— Ричард Докинз… — уверенно произношу я, — хорошая книга… Жизнь индейцев в Америке девятнадцатого века была непростой…
— Соглашусь… — хмыкает мужчина. — Однако жизнь американцев во времена Великой Депрессии была также крайне тернистой… А уж как мастерски Джон Стейнбек заставляет читателей сопереживать своим героям… — важный птиц многозначительно останавливается, а затем неожиданно смеётся: — Проверку прошёл?
— Прошёл… — недовольно выдыхаю я, всё еще неприятно удивлённая начитанностью своего соседа по лифту.
— Не верится, что умею читать?
— Верится… Но с трудом… Я тоже обожаю Чехова, а по Стейнбеку даже писала курсовую работу в университете…
— Да ладно… А как же Мистер Рочистер и Джейн? — хитрый нотки прорезываются в голосе Орлова.
