Я благодарно кивнула и улыбнулась. Обижаться теперь не получается. Пусть Треня немного перегнул с этим “смотри его глазами”, себя ведь не перекроишь, а жить все равно легче стало. И кому он сдался в этой академии? У них там полно всяких царевичей забугорных, и если бы не клюшкование, я бы, наверное, вообще не переживала.

С неба посыпались редкие снежинки. Тихомир дернул головой и чихнул. Шапку уже не носит, хотя с такой шкурой она ему не больно-то и нужна, уши только лишний раз закрывает. И почему он, интересно, седой? Арктический? Наши все бурые и рябые, в этом и волка-то не признаешь, больше на зайца похож.

На улице было еще темно, но выходной день медленно расцветал морозными цветками на фонарях и фасадах, и переливался красками праздничной иллюминации. Никакого тебе гудения машин, грохота и толп. Я запрятала руки в карманы и стиснула пальцы в кулак. Людей на улицах практически не было, но мы все же не на необитаемом острове, только потянись, опять рычать начнет.

Тихомир поджал губы и покачал головой, когда мы встали на перекрестке, в ожидании светофора. Место, где все обычно находят пару минут на объятия для нас еще страшнее, чем лестницы. Я отступила чуть в сторону, когда почувствовала, что карманы уже трещат, не в силах сдерживать мои хотелки. А ведь обними он меня сейчас, я начну думать, что ему теперь не страшно со мной расстаться!

Один раз всего обнялись, и то через два пуховика… Сегодня хоть в футболке увидела. Руки у него красивые, как и шея, и мне он почему-то теперь представлялся жестким и колючим, как береза, но в то же время таким же живым, шуршащим и всегда немного грустным. Мы вроде ровесники, но если припомнить двенадцатый класс, ни один из одноклассников даже под лупой не казался мне таким же мужественным.

Тиша вздохнул и расстегнул ворот на куртке. Может у него не только на голове шерсть, но и на груди? Жарко? Олег по холодам бывает зарастает, как домовой, потому что привык в шортах по дому шастать, но одно дело в квартире, а другое в их загородной усадьбе под сруб. Дров не напасешься, чтоб его любимые плюс тридцать держать. Бедная Бела. Вышла замуж за красивого, молодого, голубоглазого златовласика, а получила это чудовище мохнатое. Надо бы как-нибудь вызваться с племянниками посидеть, ведь если Третьяк не соврал, и Дашка пошла, там теперь неуправляемая орава из пяти медвежат. Я устаю на них даже смотреть, а она с ними живет!

Я о детях как-то не думала никогда, а теперь спроси меня, даже запинаться с ответом не буду. Хочу и все. Они будут похожи на Тихомира, и обниматься с ними можно будет хоть до посинения. Еще ревновать будет!

Одна проблема, он проклят, пусть оно и приобретенное, а может по наследству передаться. Белояра до сих пор на маленькую молится, чтоб не дай черт клыки не прорезались. Олег тогда точно жить к своим пчелкам отправится. И вот вроде бы он в нашей семье самый ответственный, самый деловой и принципиальный, а все равно умудряется от жены получать, что потом приходится ей то шубу, то духи “без повода” дарить.

Мы свернули на кленовую аллею, я пнула льдинку с тротуара и бегло глянула на своего провожатого, которого по другому даже язык теперь не повернется назвать. Неужели его кроме моих люблю-не люблю ничего больше не интересует? Вдруг у меня на шерсть аллергия!

“Лезть к нему под юбку” теперь стало еще страшнее. Так-то вроде обычный, а все эти суеверные закидоны наверняка круто на мироощущении отражаются. И додумался же укусить! Как теперь об этом не думать, когда стоит на него посмотреть, и зубы чешутся. Хоть за щечку бы эту румяную цапнуть… Точно яблоки на снегу.

— Я яблоки люблю, — сказала я, отпинывая очередную льдинку с дороги.

— А я как-то не очень. Больше ягоды. Землянику, вишню.

Ну вот. Так и познакомимся. Придется самой о себе все рассказывать, чтобы мы хоть немного, но ближе становились в наши нечастые встречи. Испытание предстоит не из легких, настоящие отношения на расстоянии, придется постоянно в уме держать, что он где-то есть, и может быть, тоже сейчас обо мне думает.

Бусины выкатились из-под капюшона на грудь. Тихомир обернулся, ладошка в черной перчатке скользнула по моему пуховику.

— Потрясающая штука, — сказал он подбрасывая рясны на руке. — Хотя кокошник тебе тоже идет. Есть кокошники с бусами?

— Есть конечно. Это же рясны, их хоть на шапку цепляй.

Я старалась говорить спокойно, но голос все равно дрожал. Да он меня практически коснулся, и пусть через бусы, а все равно праздник. Нет бы привыкать к нему, а только хуже становится.

— Вот как. Тогда цепляй даже на шапку.

— Х-хорошо.

Буду теперь всегда к нему нарядная приходить, отличный повод выгулять свое жемчужное наследство. Мама только увидит, как я в коробе бабушкином роюсь, к пирогам еще сыры домашние добавятся.

Да и как не нарядиться, когда каждое свидание у нас будет, как праздник.

Чемпионат на носу, матчи по выходным, иногда ему и домой ездить надо, а значит вообще можем скатиться до пары свиданий в месяц. И нет бы сейчас радоваться, наш день только начался, а я уже убиваюсь в предвкушении разлуки.

Тихомир будто подмял все мои “вкусы” под себя, и не удивлюсь, если скоро мое восприятие так деформируется, что даже от комплиментов тошнить начнет. Это вам не какая-то там романтика. Круче, это ее вопиющее отсутствие, а все равно любовь, ведь по другому объяснить, что я здесь делаю, я себе уже не могла.

Кто из нас еще слепой…

И ведь нравится он мне с каждым днем все больше. Сначала обычным казался, а теперь красивый какой-то стал. Ямочка на щеке иногда появляется, шрамы, как узоры. Одна сплошная загадка, хотя его проявления эмоций я тоже начинаю примечать. То голову уронит, то рыкнет, то лоб морщит.

Поворот в парк остался позади. И куда мы вообще идем? В торговые центры нам нельзя, там зеркал полно, кинотеатры и театры закрыты, выставки тоже, поесть только поели. Сказал бы хоть!

— Ты с детства такой молчун?..

— Не понял?

— Ну ты молчишь постоянно. Ни о чем меня не спрашиваешь, ничего не рассказываешь.

Тихомир замедлился и забегал глазами по земле.

Так громко думает, что у меня волосы дыбом от его сопения и фырканья встают, лучше б не спрашивала! Видимо, молниеносно соображать мы только на поле с клюшкой в руках умеем, там-то он совсем не молчун, и огрызается, и шутки шутит.

— Вообще, я не молчун, — наконец-то сказал он. — Просто у меня уже привычка тихо радоваться, а с тобой я только этим и занимаюсь.

— Понятно.

Сглазить боится.

Я улыбнулась, потому что теперь отчетливо слышала: «Я так рад тебя видеть, что боюсь рта открыть, чтоб счастливо не вопить на всю округу!»

Ну тогда точно пора себе кляп покупать. Мало того, что подругам похвастаться нельзя и нос позадирать, идя с ним под руку, так еще и в это вечно сосредоточенное лицо смотреть. Оно хоть когда-нибудь пройдет? После свадьбы? Бедные наши дети! Да он только пятерку в их дневнике увидит, станет грознее тучи.

— И, наверное, есть еще одна проблема, — сказал Тихомир, поглядывая на меня исподлобья. — Я уже говорил, я тебя очень хорошо чувствую. Ты радуешься, расстраиваешься, думаешь о чем-то хорошем, я все это слышу, поэтому мне кажется, что мы общаемся не замолкая.

Замечательно.

Значит, мы все это время разговаривали, а я просто не в курсе!

— Это не честно, Тихомир.

— Согласен, — потрепал он себя по голове. — Значит по-твоему, я тебе еще ни разу не говорил, что ты мне нравишься?

— Нет.

— Что я рад тебя видеть?

— Нет.

— Вообще ни разу?

— Ни разу.

Тихомир улыбнулся так широко, что мне удалось разглядеть все его четыре белоснежных клыка.

— А ты мне постоянно об этом говоришь, — посмеиваясь сказал он. — Я даже знаю, когда ты думаешь, что хочешь меня обнять.

— О. Тогда я очень рада за тебя!

Так-то конечно, больно ему сдалось разговаривать со мной, когда я тут вся о нем и для него. Загадка, которая с отгадки началась! Несправедливо… Я, значит, обречена вечно созерцать его каменное лицо, а сама в любви признаюсь каждые пять минут.