Слезы текли по щекам, беззвучно, как ледяные капли, разъедающие душу. Я давилась ими, умоляя его не трогать меня, не причинять боль.

– Пожалуйста, простите меня, – мой голос дрожал, как у маленького испуганного ребенка. – Я больше так не буду. Я сделаю все, что вы захотите… Только не бейте меня.

Эти слова, словно размытые эхом, возвращались ко мне из детства. Сколько раз я произносила их, прячась от реальности. Воспоминания заполнили голову, как туман, смешиваясь с настоящим. Бабушка… Почему-то я вспомнила ее в этот момент. Вспомнила, как она укрывала меня пледом, когда я была совсем маленькой. Как тогда я мечтала, что однажды все изменится, что стану взрослой, и никто больше не сможет причинить мне боль. Я грезила о том, что однажды у меня будет дом, где меня будут любить, где никто не будет кричать и поднимать руку. Но вместо этого моя жизнь превратилась в кошмар.

– Я сделаю все, что вы скажете, – эти слова снова сорвались с моих губ. Кажется, я потеряла способность чувствовать что-то, кроме страха.

Я лежала на ковре, уткнувшись лицом в мягкий ворс, и вслушивалась в его приближающиеся шаги. Лазарев наклонился ко мне, и я почувствовала, как воздух вокруг сгустился. Он недоволен. Я зажмурилась, ожидая удара, готовясь к той боли, которая неизбежно должна была наступить. Вот сейчас его руки схватят меня за плечи или за волосы, прижмут к полу, и я больше не смогу бороться. Я не хотела чувствовать этот ужас снова. Не хотела переживать этот момент, но тело само готовилось к боли, как к неизбежной реальности.

Но… удара не последовало. Вместо этого я почувствовала, как он осторожно прижал меня к себе, его руки погладили мои волосы, словно пытаясь успокоить. Голос Лазарева звучал приглушенно, но его слова были неразличимы за моими всхлипываниями. Что-то теплое и мягкое пробежало через мое тело, но я не могла позволить себе расслабиться. Я все еще ожидала, что это – просто очередная ловушка, что за этой нежностью стоит очередная боль.

В этот момент я ощутила легкий укол в плечо. Наверное, это была Наташа, но я не видела ее – я просто почувствовала, как тело постепенно становится тяжелым, утомленным. Словно кто-то мягко надавил на мое сознание, заставляя его утихнуть. Страх начал медленно растворяться вместе с моими силами.

Лазарев бережно поднял меня с пола, словно я была маленьким ребенком, и уложил обратно на кровать. Он укрыл меня пледом, подтыкая его по бокам так аккуратно, как это делала моя бабушка, когда я была маленькой. Это вызвало странное ощущение. Я чувствовала себя защищенной, но эта защита была такой непривычной, что не могла заставить себя расслабиться полностью.

Я лежала под пледом, чувствуя его тяжелый взгляд. Он смотрел на меня, возможно, решая, можно ли оставить меня одну. Можно ли уйти, когда я осталась в таком состоянии, уязвимая и слабая.

– Пожалуйста, – прошептала я, не открывая глаз. – Не уходите. Останьтесь… хотя бы до тех пор, пока я не усну.

Эти слова были настолько искренними, что я сама удивилась, как легко они слетели с губ. Мне не хотелось оставаться одной. Я слишком устала от одиночества.

Тогда, в том болезненном и затуманенном лекарствами состоянии, Лазарев казался мне настоящим спасителем. Я не могла рассуждать здраво, не могла задаться вопросом: зачем ему нужно помогать кому-то вроде меня? Незнакомому человеку, сироте, которая едва достигла совершеннолетия, не представляющей никакой ценности. Я просто воспринимала его заботу как что-то естественное, как будто сама судьба решила подарить мне шанс на лучшее будущее. В том состоянии я не пыталась понять, что его мотивы могут быть гораздо глубже и запутаннее, чем просто доброе сердце.

Все те долгие разговоры в палате больницы, когда он пытался убедить меня поехать с ним, теперь казались мне театральным фарсом. Зачем нужны были эти уговоры, если, по правде говоря, ему не нужно было мое согласие? Он уже давно все решил за меня. Моя выписка, документы на опеку – все это уже лежало у него в папке, аккуратно сложенное и готовое к действию. Все формальности были улажены, и я не была тем, кто мог что-то изменить. Это было его решение, и мне оставалось только смириться.

Почему тогда я не сопротивлялась? Потому что Лазарев был умен. Ему нужно было, чтобы я видела в нем не угнетателя, не того, кто контролирует каждый мой шаг, а старшего друга. Того, кто заботится обо мне, того, кто хочет для меня лучшего. Это было проще для него. Когда ты начинаешь доверять человеку, когда видишь в нем защитника, легче подчиняться. Легче поверить, что он хочет тебе добра. Легче следовать за ним, не задавая вопросов.

Иногда я задумываюсь: отказалась бы я, если бы знала тогда, что меня ждет? Нет, я не думаю, что смогла бы отказаться. Может быть, я бы все равно поехала с ним, несмотря ни на что. Потому что там, в этом доме, я встретила ту, которая смогла стать мне ближе, чем родная мать. Смогла вытащить меня из той ментальной ямы, где я пребывала. Она смогла изменить все. Мою сестру, которая навсегда останется в моем сердце.

Воспоминания о ней до сих пор согревают меня в самые темные моменты. Встреча с ней была лучшим, что когда-либо случалось в моей жизни. Несмотря на весь ужас, который окружал меня, несмотря на страх и неопределенность – именно с ней я почувствовала, что можно быть свободной и счастливой. Пусть на короткое время, пусть это счастье казалось хрупким, но оно было настоящим.

Я бережно храню каждое мгновение, проведенное с ним. Каждый разговор, каждую улыбку, каждое прикосновение. Это были моменты, когда я чувствовала себя живой. Эти воспоминания, как драгоценные камни, которые я прячу глубоко внутри, чтобы они не потеряли свою силу, чтобы они не поблекли под весом реальности. Тот человек был лучиком света в моем темном мире, и даже когда все остальное рухнуло, он остался для меня символом того, что жизнь может быть иной.

Если бы я знала тогда, что будет впереди, я все равно пошла бы за ней. Потому что именно там, в этом запутанном водовороте событий, я встретила близкого человека. Того, кто дал мне почувствовать себя нужной. И несмотря на то, что все в моей жизни потом покатилось под откос, эти воспоминания будут со мной всегда.

***

Темнота окружила меня. Но это была не та привычная тьма, что обычно окутывала палату ночью. Нет, здесь было иначе. В палате всегда оставалась хоть какая-то полоска света, тонкий луч, падающий из коридора, через который проглядывали тени санитаров. Даже в самые глубокие часы ночи свет все равно был рядом, как тонкая нить, связывающая меня с реальностью, напоминая, что я все еще здесь.

Но сейчас все иначе. Койка подо мной кажется мягче, чем обычно. Ощущение неправильности заползает в сознание, просачивается через каждый уголок разума. Это не моя привычная палата, это не те холодные простыни, которые царапают кожу. Это что-то другое. А может, я вовсе не здесь? Может, я все еще в подвале? Может, ничего этого не было? Ни реанимации, ни Борьки, ни бесконечных ночей в дурдоме. Ни Лазарева.

Я боюсь пошевелиться. Страх, как липкая паутина, опутывает тело, сковывает мысли, заставляя оставаться на месте. Мой мозг начинает предаваться самым темным сценариям, зашептывает о том, что все это – лишь иллюзия. Может быть, это был просто сон? А сейчас реальность снова поглотит меня, и из темноты донесется то самое мерзкое шуршание, от которого меня всегда бросало в дрожь. Перебор маленьких лапок, движение крысы, которая всегда была поблизости, готовая подползти к моему телу, как только я ослаблю внимание.

Раз. Два. Три. Соберись. Я стараюсь вернуть себе контроль. Сделать глубокий вдох, заставить себя ощутить свое тело. Выдохни. Попробуй пошевелиться. Рука скользит по постели. Никаких прикованных к запястьям ремней. Мое тело свободно. Я осторожно щупаю вокруг. Простыни. Кровать. Да, это не подвал. Это не сон.

Я у Лазарева.

Но страх не отпускает меня так просто. Тело еще не может полностью расслабиться, как будто ожидание опасности все еще скрывается где-то в темноте. Я поднимаюсь на локти, прислушиваюсь. Кажется, дом молчит. Никаких звуков. Во рту сухо. В горле словно наждаком прошлись, и я чувствую, как каждая клетка просит глоток воды. Может, найти Лазарева? Он наверняка знает, где кухня, или сможет принести мне воды. Но вдруг он спит? Я не хочу его будить. Что, если он разозлится?