Двое бывших офицеров императорской армии достали по нагану и прикрутили к ним страшного вида устройства…

Справившись непослушными со сна руками с завязочками на кальсонах, Лёха прицелился в качающийся внизу железный унитаз и блаженно расслабился. Купленное на вокзале вчерашнее пиво подняло Лёху в кромешной темноте и заставило искать дорогу к туалету в конце вагона…

Возле купе дипкурьера шла какая то странная возня и рядом стоял мужчина в тёмном костюме с каким-то подозрительным устройством в руке, напоминающим консервную банку на палке.

Пару раз раздался странный резкий звук напоминающий сухой кашель или громкий пердёж. Лёха напрягся, осматриваясь в поисках хоть какого-то оружия. Его взгляд остановился на молотке, висящем на стене рядом с окном, предназначенном для разбивания стекла в случае аварии.

10 августа 1936, скорый поезд Москва-Париж, на просторах советской Белоруссии

Постаравшись уснуть первым, что бы отключиться от храпа товарищей, развалившихся на нижних полках, Лёха наконец выспался после всей московской нервотрёпки. Утром, на остановке в Минске, он решил прогуляться вдоль состава и полюбоваться сменой паровоза. Пофыркивая паром, новый паровоз быстро был прицеплен к составу. Вокруг кипела жизнь: сновали грузчики с тележками, пассажиры суетились с чемоданами, военные сверяли документы, а провожающие с нетерпением махали вслед уезжающим. В воздухе смешивались громкие разговоры, лязг железа и гудки паровозов, создавая ощущение движения.

Лето было в разгаре, и солнце припекало вовсю. Лёха огляделся в поисках ларька с пивом, но ничего подходящего не нашёл. Тут прозвучал гудок, он нехотя вернулся в вагон и, к своему удивлению, заметил, что одно из купе рядом оказалось свободным. Поезд медленно тронулся.

— О, как удачно! — обрадовался он.

Отловив проводника, Лёха быстро выяснил, что это купе было забронировано для какого то начальника из Белоруссии, но тот то ли передумал, то ли опоздал на поезд. Лёхины глаза загорелись, и он, сославшись на «распоряжение сопровождающего», попытался убедить проводника отдать им купе. Тот замялся, упомянув, что «слова-то к делу не пришьёшь», но сунутая Лёхой в руку проводника пятирублёвка сразу изменила тон разговора и, примирившись с утратой купе, проводник стал куда более лояльным.

Оставив артистов в одиночестве Лёха с Кузьмичом перебрались в отдельное купе, крайнее в вагоне и рядом с туалетом. «Хм, — решил Лёха, — может по этому белорусский босс и не поехал».

— Ну теперь точно как баре! — Кузьмич радовался как ребенок.

От нечего делать Лёха взялся за учебник испанского языка и периодически приставал к Кузьмичу с очередной фразой, проверяя, насколько тот способен впитать что-то новое. Кузьмич, конечно, учить испанский не собирался, но от Лёхи просто так отвертеться было трудно.

В шутку Лёха заставил Кузьмича выучить фразу «Quiero asilo político». Однако, когда Кузьмич наконец догадался, что это его «Хера А Сила Политика» означает «прошу политического убежища», он обозвал Лёху прохиндеем и категорически отказался продолжать учить испанский.

Правда, несколько самых нужных фраз, вроде «Hola», «Adiós» и «Dos cervezas, por favor» (два пива, пожалуйста), остались в его арсенале.

Зато разговорившись стала ясна история появления Кузьмича в числе испанских добровольцев от Военно-морского флота…

1936. Тундра около Нарьян-Мара

Георгий Кузьмич, оказался родом из Архангельска и он более десяти лет проработал штурманом в Главсевморпути, летаю по всему Северу и даже успел косвенно поучаствовать в операции по спасению челюскинцев.

Однажды его отправили в агитационный полёт на Ямал, чтобы донести до оленеводов идеи советской власти. Кузьмич ещё на стадии планирования предупреждал, что топлива на перелёт будет впритык, но политическая необходимость взяла верх над здравым смыслом и его отправили в тундру проводить агитацию торжества советской власти среди оленеводов.

В какой-то момент главный на борту красный агитатор настоял на ещё одной, просто необходимой, посадке в тундре где-то у острова Белый, чтобы приобщить чукчей к марксизму-сталинизму. Кузьмич извернулся и даже проложил новый маршрут, но на обратном пути самолёт попал под встречный ветер, и сэкономленных Кузьмичом крох бензина не хватило. Пилот проявил чудеса мастерства и самолёт удалось спасти, посадив буквально в трёх километрах от аэродрома. Но политработник сломал руку при грубом приземлении и Кузьмича на пару с пилотом обвинили во вредительстве. Начальство, хоть и сочувствовало Кузьмичу, но против партийного карьериста пойти не решилось и быстро уволило его задним числом из рядов ГВФ, пока делу не был дан официальный ход.

Совершенно убитый горем, Кузьмич пошёл и буквально бухнулся в ноги к своему приятелю еще по службе в армии, и тот, занимая уже приличное место в структуре Северной флотилии, ловко призвал тридцати шестилетнего Кузьмича во флот с присвоением звания лейтенанта и сразу же списал его в испанские добровольцы, заодно выполнив директиву командования.

— Да, вот такая фигня и получается, когда политическая надстройка рулит экономическим базисом, — выдал Лёха не очень понятную современникам фразу.

11 августа 1936. советско-польская граница.

Лёха заметно нервничал, когда поезд остановился для смены колёсных пар и досмотра перед границей. На всякий случай он переложил в карман пиджака бумажку от Хмыреныша, требующую оказывать всяческую помощь ее предъявителю.

— Глянь, Грыця, тут нашы таварышы мэксиканы едуць! — громко заорал внутрь вагона пограничник с треугольниками в петлицах, заглянув в купе. Его белорусский суржик только добавлял абсурдности ситуации.

Вслед за ним появился ещё один представитель войск НКВД, помоложе, но в звании лейтенанта. Получив мексиканские паспорта, он внимательно осмотрел документы, и на его лице заиграла улыбка:

— Так, товарищи Хуян Херров и Гоша Кузьмаччо! Запрещённые к вывозу предметы есть?

Лёха спокойно протянул пограничнику писульку от Хмыреныша и сказал:

— И ничего запрещённого у нас нет.

Лейтенант внимательно изучил бумагу, кивнул:

— Счастливого пути, товарищи! Вы эту бумагу сразу уничтожьте, через тридцать минут уже белополяки будут шмонать. С ними лучше руками разводите — мол, не понимаю по вашему. И покажите там империалистам Кузькину мать! — добавил он, улыбнувшись и отдавая честь.

Лёха облегчённо выдохнул, понимая, что и этот этап они прошли удачно.

— Кузьмич, как будем твою маму белополякам показывать? — пошутил Лёха.

Белополяки потратили много времени общаясь в дипкурьером и купе наших друзей, надо сказать проверили очень формально, просто сверив левые мексиканские паспорта с мордами лица путешественников.

— Хола! Пырла-Мырла нахер Шнырла! Попимасио Мачу пичкус! Пер фавор! Хуян Херрара, — Лёха ткнул себя пальцем. — Гоша Кузмаччо! — переведя палец на Кузьмича. Кузьмич надул щеки и важно кивнул.

— Витаме в Польце! — жмакнув печать в паспорт сказал польский офицер в смешной фуражке.

Через пятнадцать минут, когда поезд отъехал от станции на приличное расстояние, Кузьмич шепотом спросил у Лёхи:

— Лёша! А где ты так по-испански шпрехать научился?…

Веселое путешествие продолжилось.

12 августа 1936. где то на железной дороге после Варшавы.

Проснувшись ночью где-то после Варшавы, Лёха аккуратно прикрыл сдвижную дверь купе, стараясь не производить лишних звуков. Хотя, судя по богатырскому храпу Кузьмича, тому было совершенно безразлично, что происходит вокруг.

Промучившись с завязками кальсон, пока сонные руки не слушались, Лёха прицелился в качающийся железный унитаз и облегченно выдохнул. Вчерашнее пиво, купленное на варшавском вокзале, настойчиво требовало выхода, заставив в полутьме искать путь к туалету в конце вагона. Закончив, он завязал верёвочки и, как был — в кальсонах и тапках — потопал обратно в купе.