У Начморси напряжение, державшее его весь доклад, наконец отступило, и он не удержался от довольной улыбки адресованной Ворошилову.

12 сентября 1936, кабинет начальника ВМС РККА, Народный комиссариат Обороны.

Вернувшись в свой кабинет, Начморси достал из шкафа маленький графинчик и налил себе рюмку коньяка, поднял трубку и дал распоряжение адъютанту:

— Соедини меня с полком морских авиаторов в Каче.

Через пару минут адъютант тихо постучал и доложил:

— Командир полка, майор Зеленковский, Геннадий Васильевич, на проводе.

Начморси уверенно подошёл к телефону:

— Зеленковский! Начальник Морских сил РККА Орлов у аппарата. Слушай, у меня тут твой лейтенант Хренов отметился! Отлично служит! Да так, что его на самом высшем уровне отметили! — Молодец, майор, не пожалел лучшего командира отправить! — и перейдя на уставной язык, произнёс: — За успехи в боевой и политической подготовке объявляю благодарность! — Начморси слегка задумался, а затем добавил: — И поздравляю с досрочным присвоением очередного военного звания полковник. Продолжай также же служить!

На другой стороне трубки, теперь уже полковник Гена Зеленковский, стоял в оцепенении, едва веря своим ушам. Он был совершенно потрясён таким внезапным звонком. Что бы сам Начморси позвонил в какой то рядовой полк авиации!

— Хренов! С ума сойти! И здесь опять этот Хренов, — почти плача пробормотал он, гляди на политрука, стоящего рядом и оглядываясь вокруг, будто проверяя, действительно ли это реальность. — Владимир Александрович! Как это! Хренов, на самом высшем уровне! И мне теперь полковника! — проговорил не пришедший в себя командир полка.

Как и всегда в армии и тем более на флоте, свершилось и наказание невиновных и награждение непричастных.

12 сентября 1936, Картахена

Лёху и Кузьмича наконец-то освободили от забот о катере. Экипаж для судна быстро нашли среди моряков советских торговых судов, стоявших в порту Картахены и Кузнецов получил реально ценный скоростной кораблик, который хоть и числился формально в республиканском флоте, но был практически полностью в его распоряжении.

Лёхе же за сам катер сразу никаких ништяков не обломилось, если не считать пожатие руки и хорошее отношение самого Кузнецова.

Разговор с Алексеем Хреновым оставил у советника двоякое впечатление. Он был доволен тем, что теперь в его распоряжении появился катер и экипаж самолёта, готовые к выполнению любых задач. Правда самих самолётов у него пока не было. Но в то же время что-то в поведении Хренова настораживало. Советник не мог отделаться от ощущения, что говорит с человеком, который гораздо старше его и знает гораздо больше, чем выдаёт. Казалось, за скромной манерой речи скрывается понимание дел, выходящее далеко за рамки обычных лётчиков, и это внушало некоторое беспокойство.

Уже позже для Лёхи и Кузьмича эти события обернулись не только присвоением звания старших лейтенантов, но и далекой перспективой награждения. Кузнецов обмолвился, что их подали на орден Красной Звезды, однако Лёха относился к этому скептически. Он представлял, как много чиновников всех рангов будут с завистью и ненавистью держать представление в руках, прежде чем одобрить его. Лёха иронично называл их «столоначальниками», и сомневался в успехе.

Больше всех доволен повышением звания, как ни странно, оказался Кузьмич. Перед отъездом в Испанию, он переписал денежный аттестат на жену, оставшуюся в Архангельске с двумя маленькими детьми. Щурясь как мартовский кот после случки, Кузьмич произнёс:

— Теперь Машенька на 20 рублей больше получать станет. Удивится, конечно, почему так? А ей и скажут, что вашему мужу звание следующее представлено! — Кузьмич счастливо лыбился на жарком испанском солнце.

Лёха не нашелся что сказать. Такая безграничная любовь, вера и готовность поддерживать свою женщину на другом конце планеты пока не укладывалась в его мозгу.

Вместо заслуженного отдыха, на который надеялся Лёха, их с ходу отправили на аэродром республиканской армии Лос-Альказарес, расположенный вблизи Картахены. Аэродром считался крупной базой республиканской авиации, но самолётов, которые можно было бы считать «своими», у наших героев пока не было. Лёха с тревогой осознавал, что придётся искать любую возможность летать, использовать те машины, которые найдутся на базе, и приспосабливаться к новым условиям.

Как и всегда в Испании, всё решалось на месте. На аэродроме царил деловой авиационный бардак — ещё более хаотичный, чем в советских частях. Не было ни чёткого расписания, ни определённости в распределении задач, и каждый день становился импровизацией. Лёха понял, что здесь придётся действовать по ситуации, полагаясь на свой опыт и умение приспосабливаться к непредсказуемым условиям.

— Хочешь летать, раздобудь себе аэроплан! — был девиз испанского бардака.

Пулеметы затряслись как припадочные вываливая боезапас в одну длинную очередь. Лёха потянул ручку на себя стараясь совместить трассер с тушкой стремительно летящего навстречу бомбардировщика. Трассер стеганул по самолету от пилотской кабины и прошёл до хвоста.

Лёха изо всех сил тянул ручку управления на себя, заставляя самолёт стремительно набирать высоту и опрокидываться на спину. В этот момент он дал левую педаль, крутнув полубочку и завершив боевой разворот, опустил нос выискивая проскользнувшие мимо бомберы, стараясь не потерять драгоценную скорость.

12 сентября 1936, аэродром Лос-Альказарес

Авиация испанской республики поразила Лёху в самое сердце. Такого скопления разнообразных раритетов он даже не мог себе представить. «Только самолета Можайского не хватает», — думал Лёха с любопытством обследую эту авиа свалку.

Оказавшись первыми и единственными моряками в Картахене, Лёха с Кузьмичом были записаны, как морские лётчики, работающий по задачам флота и лично товарища военно-морского советника. Но самое интересное, что это никого тут не интересовало вообще. Первое, что должен был сделать испанский летчик, если он хочет считаться хорошим испанским лётчиком, он должен раздобыть себе самолет!

— Да! Хочешь летать, раздобудь себе аэроплан! — смеялся над испанским бардаком Лёха.

Тут то Лёха буквально попал в свою среду. Опыт будущего, общение с Вениамином Марковичем и коммерция на У-2 не прошли бесследно для нашего героя.

Через пару дней он был лучшим другом начальника базы капитана Мигеля, выпив с ним пару бутылок красного. Техническая служба с удовольствие обсуждала с ним варианты починки разного летающего хлама. А притащив аккордеон, послушав как испанцы бренчат на гитарах и что то напевают, потренировавшись минут пять, он врезал в полную мощь «О рио-рита», чем привел все испанское население аэродром в совершенный экстаз. Теперь вопросов можно ли «авиадорес русос» лезть куда то и на чем то там летать даже не стоял.

На второй день, когда Лёха заглянул в столовую, он заметил парня с открытым лицом и располагающей улыбкой, пытающегося объясниться с официанткой использую популярные испанские афоризмы — Ху***ио, Б**ь и Ко**лы тупые.

Леха не удержался и встал сзади него в очередь произнес:

— Пид**расасы проклятосы! Нифигасосы то не понимасосы!

Высокий лётчик обернулся заржал:

— Рычагов, Павел, — представился он, протягивая руку.

— Лёха. Хренов. Или Хуян Херров, как зовут меня местные. Выбирай, что больше нравится, — ответил Лёха, смеясь.

Рычагов тоже счастливо рассмеялся, в ответ на шутку:

— А! Слышал! Дон Хуян и дон Кузьмаччо! Про вас теперь вся Картахена говорит. Так это вы на Майорке торпедный катер у мятежников спёрли?

— Экспроприировали, — поправил Лёха, делая вид, что говорит это с серьёзностью. — Всё официально.

Рычагов в ответ опять весело рассмеялся.