Через пару секунд из кабинки выглянул плюгавый Хмырёнышь, нервно посмотрел по сторонам и шепотом произнес:

— Марки принес? Давай!

Лёха не поддаваясь на требование, строго произнес:

— Паспорт покажи!

Хмырёнышь занервничал, путаясь в полах кителя он рывком вытащил из внутреннего кармана потёртый темно-синий паспорт со львом и единорогом на обложке и тисненными золотыми буквами. Лёха поднял бровьи прочитал на обложке: British passport. United Kingdom of Great Britain and Northern Ireland.

Открыв паспорт Лёха завис на секунду и подняв глаза на Хмыреныша произнес:

— Серьезно? — произнес Лёха, разглядывая имя владельца — Alex Maxwell Harrow, 1913 года рождения.

— Это же туфта голимая! Подделка! — жестко сказал Лёха, — Какой, нафиг, Саша Херов!

Плюгавый вздрогнул, его лицо побледнело, и он поспешил оправдаться:

— Лёха, ты что! Клянусь, паспорт настоящий! Молодой матрос был, с торгового судна, всё честно! Просто… ну… он случайно загнулся три месяца назад под Архангельском. Я в командировку туда ездил по своим делам и меня местные дернули на происшествие. Метиловым спиртом траванулись на рыбалке, наши не стали официально оформлять жмуров, чтобы не поднимать шумиху. А паспорт-то в кармане кальсон был, так и остался! Клянусь, настоящий, для себя берёг, но деньги очень нужны!

Он нервно протянул Лёхе кусок бумаги — слепой листок, четвертую копию под копирку. Лёха бросил взгляд на документ, на котором значилась некая бумажная история покойного Алекса Харроу.

Лёха молча вытащил из кармана аккуратно свернутые 300 рейхсмарок и с тяжёлым вздохом отдал их Хмырёнышу. Сделав это, он наклонился к нему поближе и с жестко произнёс:

— Смотри, Леонидыч! Если что я тебе глаз на ж@пу натяну и моргать заставлю! — выдал очередной перл Лёха.

Хмырёнышь нервно кивнул и рванул на выход из туалета. Лёха, как ни в чём не бывало, спокойно, вышел из туалета вслед за Хмыренышем. Кузьмич нервно обернулся.

— Свои, — скомандовал Лёха. Он кивнул во внутрь головой и запустил в кабинку своего дергающегося от волнения напарника.

Через несколько минут, довольный и слегка запыхавшийся, Кузьмич выскочил наружу и, словно совершив великий подвиг, с гордостью доложил:

— Прямо в кальсоны засунул! И на булавке секретной закрепил!

Лёха окинул товарища оценивающим взглядом и, слегка прищурившись, произнёс:

— Кузьмаччо… А какать-то ты как собираешься? — и, увидев, как вдруг напряглось лицо напарника, добавил, уже не скрывая смешка:

— Давай-давай, марш обратно в туалет, вторую попытку делай!

Кузьмич, осознав, что о таких мелочах он не подумал, снова исчез в кабинке, а Лёха только покачал головой и улыбнулся про себя, глядя в сторону окна.

На заключительном инструктаже Лёха с Кузьмичом получили последнюю идеологическую накачку, а вместе с ней и сопровождающего — лейтенанта в форме стрелковых войск, который должен был выдать им новые паспорта и забрать советские.

Сопровождающий их лейтенант оказался неожиданно ловок и быстро сумел раздобыть открытую полуторку. На правах старшего группы и руководителя транспортного средства он залез в кабину, а Лёха с Кузьмичом и чемоданами полезли в открытый кузов. До вокзала вся гоп—компания долетела истошно завывая мотором, с ветерком, а сидящие в открытом кузове Лёха с Кузьмичом еще и отплевываясь от летящего в морду песка.

Кузьмич, пытаясь удержаться за край кузова, вытаращил глаза:

— Надо бы лётные шлемы выдавать для таких прогулок!

— Ещё чуть-чуть, и можно считать, что мы уже в Париже, — с сарказмом произнёс Лёха, вытирая грязь и пыль с лица.

Из плюсов предстоящего путешествия было то, что им всё-таки забронировали четырёхместное купе. Правда, сэкономив на пространстве, к ним втиснули ещё двух пассажиров — артистов Биробиджанского камерного театра командированных по обмену опытом в Парижское варьете, мелкого мужчину с дипломированной крупной женой и с парой огромных чемоданами.

Три мужика и одна крупная мадам с большими чемоданами, да еще и с одним аккордеоном в кожаном чехле, пытались как-то разместиться в собственно совсем не большом купе.

Лёха, Кузьмич и артистическое семейство, толкая и пихая друг друга, изо всех сил старались разместить багаж и разместиться самим.

— Иосиф Моисеевич, — представился актер, приятный мужчина лет сорока в приличном костюме, — артист разговорного жанра камерного театра!

— И на сколько камер ваш театр, — не удержался от вопроса Лёха.

Сделав вид, что Лёха громко пукнул, артист продолжил представлять супругу, — а это моя жена, Капитолина Спиридоновна.

— Ну что, как баре! — радостно выдал Кузьмич устраиваясь на нижней полке.

Лёху, как молодого Кузьмич загнал на верхнюю полку, отказавшись разыграть полки в камень-ножницы-бумага. Но честно если, то Лёха и не сильно то сопротивлялся.

— Ещё не хватало, чтобы тут кто-то на гармошке запел, — проворчала артистическая жена, указывая на аккордеон.

Тем временем, сопровождающий лейтенант быстро приступил к делу. Выгнав артистов погулять, он заставил наших героев расписаться в ведомости и вытащил паспорта.

— Вот ваши новые документы, — сказал он, вынимая два мексиканских паспорта и вручая их Лёхе и Кузьмичу. — Забираю ваши советские паспорта.

Лёха взглянул на паспорт, на котором гордо красовалось его новое имя — Хуан Херров, и еле сдержался, чтобы не рассмеяться.

— Так я и до Шитова докачусь, — улыбнулось ему.

— Салуд! Кузьмаччо! Теперь мы настоящие мексиканцы, и как только к нам позволили подселить каких-то стрёмных советских артистов! Не порядок! Придется вас товарищ выселять!— шутливо объявил Лёха удивленному Изе Моисееву.

Шутка не зашла.

Лейтенант быстро пробежал по ним взглядом и пулей выскочил поговорить в проводником.

Вернувшись он проговорил заученные инструкции, пожелал удачи и сказал, что если будет свободное купе, их переселят. И исчез, оставив их вчетвером в тесном купе, где стало тесно не только физически.

Тут в вагон буквально влетела компания людей в фуражках с малиновыми околышками. Один из них, не теряя времени, вежливо, но строго захлопнул дверь в их купе и бросил короткий приказ:

— Не выходите до команды. Идёт спецоперация.

Новый знакомый усмехнулся и, глядя на группу людей за дверью, произнёс:

— А, не иначе дипкурьера грузят в соседнее купе, — объяснил просвещенный артист.

И правда, минут через десять их выпустили, а соседнее купе так и оставалось закрытым всю дорогу.

Паровоз оглушительно дал свисток, выпустив клубы пара, и по вагону с деловитостью пробежался дородный проводник, подгоняя провожающих и проверяя, чтобы все были на местах. Багаж был раскидан по полкам и путешественники, наконец, устроились и выдохнули. В этот момент купе сильно дёрнулось, и Лёха, стоявший у окна, пытаясь рассмотреть уходящий пейзаж, неожиданно спикировал прямо на жену артиста, заставив её недовольно высказаться, что она думает об его умственном развитии. Как то так получилось, что пока Лёху отскребали от артистки и вытаскивали с несравненной Клавдии Спиридоновны он успел отлично ощупать все её достоинства. Вагон скрипнул, и мир за окном начал медленно уплывать назад, словно растворяясь в движении.

20 июля 1936. Пригород Варшавы

В соседней стране двое слегка потрепанных жизнью мужчин сидели в бедно обставленной комнате.

— Наливай! — скомандовал тот, который был постарше.

Раздался булькающий звук и довольно мутный местный самогон заполнил примерно по половине грязноватых стаканов.

— Ну давай! Что б им там перевернулось, — опять скомандовал старший.

Выпив и захрустев пером лука, старший уставился мутноватым взглядом на своего товарища.

— Сам всё знаешь. Не сомневайся в общем, стреляй сразу, если что. Банки эти здорово звук глушат, прикручиваем, — озвучил старший не очень понятную постороннему наблюдателю мысль, — ну, с Богом…