Ибо она сильнее этого. Ибо она сильна, словно само солнце.

Ослепительный свет закрыт от Совы плёнкой из тьмы. Руки и ноги плотно сжаты, когти втиснуты в кожу и не способны шевельнуться, словно все её руки и тело из камня. Но самое главное: ей не так больно. Лицо будто облили кислотой, ногти вырвали и в пальцы всунули лезвия, тело швыряли об землю раз за разом, оставляя синяки. Сковали горящими цепями, лёгкие изнутри проткнули ржавыми иглами с крючками. И всё-таки те неописуемые муки были сравнительно меньшим, чем то, что она испытывала всю вечность секунды назад.

“Верёвочку сквозь косточки протащу-протащу, оскоблю-оскоблю их острыми краями. Тереть буду, пока песком не станут”.

Её тело всё ещё боролось само с собой; оно жглось, оно дёргалось, оно пыталось достать весь мир и уничтожить его, только позволь такую возможность. И Сова удерживала “это” - сущность, которую считала сестрой, и которая оказалась самой болью, никогда не желавшей ей добра.

“Хрусть-хрусть-хрусть, я рву твои волокна. Хрясь-хрясь-хрясь, камнем забиваю череп”.

И это ощущалось глотком свежего воздуха, сошедшим с головы туманом. Это пробирало на такие эмоции, что она не смогла сдержаться; пересохшие, болящие глаза заслезились с новой силой.

“Ничтожество! Ничтожество! Никто тебя не любит! Умрёшь, умрёшь ненавидимая! Все тебя ненавидят! Отдай мне тело; плевать мне на то, что думают другие, ты, слабачка! Кровавая сопля!”

Каждое её движение было диким порывом - сердцем, что не могло вырваться наружу. Она не понимала, что именно происходит: жгучий свет, но каменные стены и холод по коже. Отдалённые голоса; постоянный их бубнёж. Чьи-то крепкие незнакомые руки не давали ей двигаться, поддерживали её. Да и впереди фигуру никак не разглядеть.

Она почувствовала панику, ей тут не нравилось. Она чувствовала, как дрожь пробежала через её тело, вместо боли принося холод. Как из трещин на неё смотрели тысячи глаз.

“Несут, несут, уносят… Смерть-смерть-смерть…”.

Это был культ; она чувствовала это всем сердцем и всей спиной, а она скована цепями. От неё избавились. Её “товарищи” - она оказалась права, она оказалась во всём права - они сплавили её, отдали.

“Они уже не с тобой! Они избавились! Бросили тебя, бросили! Они боятся когтей моих! Дай мне вонзить когти во всех! Я буду жить! Я буду жить!”

Но вдруг она почувствовала на своей руке чью-то ладонь; она инстинктивно, против воли, дёрнулась, попытавшись оторвать кусок от тронувшего её, раз он оказался у лица, но не смогла дотянуться. Крепкие руки сжали её так, что даже дикими порывами, способными сокрушить человека, она не смогла избавиться от их хватки.

Пальцы на её руке сжалась; жёсткая обветренная, с одним-единственным куском чешуи ладонь. Вдоль всего тела Совы словно пробежал электрический разряд, боль отступила, прекратив штурмовать её разум.

Её горло сипело сорванными связками, но она сосредоточилась, чтобы сказать вслух, пытаясь повернуться и удержать голову, глядя на силуэт, что шёл рядом.

- М-мар… М-м... - Горло сдавило тисками, в гортани почувствовалась исцарапанная наждачная бумага, но ей вдруг стало легче.

И она дёрнулась вперёд, и её горло вне её сил закричало на тонких частотах, посылая ему угрозы и проклятья, крича, что лицо его она и раньше считала хуже подтирки. Что самое красивое в нём - это его будущая смерть. Что он – жалкий-жалкий проклятый демонами доходяга, который обманул её. И что в этой пещере он найдёт свою смерть, когда она вырвется из цепей, чтобы оторвать ему голову и изуродовать до неузнаваемости.

Каждое слово ранило Сову и внутренне и физически. И как бы ни рвалось её горло, внутри эта боль была сильней; её слова не подчинялись ей. Её слова разбежались на маленьких мерзких жучков, прячущихся от пристального взгляда, кусающих при любой возможности.

Он лишь крепче сжал её предплечье, и когда ей вновь возвращался контроль, она лишь слабо скалилась окровавленными зубами. Он знал, что не она управляла тем штормом, вырвавшимся из неё, и всё равно доверял ей.

Доверие. Всё основывалось на доверии, на чувстве, о котором она даже и не думала, но за которое теперь всё равно цеплялась. Её доверие было простым, слепым, диким и глупым; она чувствовала, что оно останется даже после того как было и будет преданным. И что возможно, однажды он и сам научится ей доверять; она бы этого хотела.

***

По ту сторону безжалостно гремел шторм, а над их головами мерцало защитное поле. Ворчун развернул машину, устроив её поудобнее у выхода, головой наружу.

Смотрел и чувствовал себя полным дураком оттого, что не догадался раньше достать свои сварочные очки, чтобы защитить глаза от частых вспышек молний. Впрочем, раньше и времени-то не было, всё случилось слишком быстро и не останавливалось.

Он посмотрел на оставшуюся МНИЦевскую лабораторную крысу в бронежилете, которая вместо того чтобы заняться чем-то полезным или скрыться с глаз долой, продолжала топтаться в Исследователе и исследовать его.

- Как это попало вам в руки? - спросила она, сощурив глаза.

- Мы построили его на средства Дома Славы, - ответил Ворчун, подняв на неё глаза и стянув сварочные очки на лоб. - И мы отправляемся на ней в само Зелёное Море.

Она внимательно посмотрела на Ворчуна, потом ещё раз прошлась.

- Ничто не выживает в Зелёном Море. Это ещё большая пустошь, где воздух от отравы кажется зелёным, а когда он оседает, зеленеют даже камни. Люди сходят с ума, когда находятся там, и даже костюмы полной защиты помогают частично.

Молчун довольно хмыкнул; ему всегда нравилось знать, когда ему врут. Даже когда ему соврали давно, и он заглотил мясо с крюка, ну так и быть, но когда он встречал подтверждение своим догадкам, что его обманули, то становился невероятно довольным.

- Ага, а твои дружки из Великой Пустыни заверяли меня во все заверялы, что костюм выдержит. Хе-хе, именно поэтому я сидел с каждым из них и перепрошивал.

- Нынешние костюмы справятся с токсичными осадками и фильтрацией воздуха, однако Море известно своим излучением, что временно разгоняется лишь жреческой магией последователей Утереса, - заметила сержант-исследовательница. - Или же десятимиллиметровым защитным покрытием, чего не может позволить себе костюм на человека… Впрочем, на данной машине, я полагаю, это проблем не составит. Учитывая, какие бронесоставляющие я увидела, этого покрытия может быть около полуметра, вместе с остальным. Как вы всё это передвигаете?

- Жуткой десерийской магией, мисс иномирка. Старый проверенный рецепт пустошей; фыркнуть, плюнуть и перевязать всё жучиной жилой. Ну и помолиться дьяволу было бы нелишним.

Женщина неприязненно хмыкнула, отвернув голову в сторону, и собралась уйти вглубь машины, как Ворчун её остановил.

- Эй. Дальше тебе нельзя. Будь здесь, чтоб я тебя видел.

- Мне нужно приглядывать за капитаном, - сказала она, смерив его холодным взглядом.

- Его осмотрел и стабилизировал чёртов всея-франгирская легенда, - протянул Ворчун устало, - Что ты вообще можешь там сделать? Потому сиди и жди, пока наши вернутся, и никуда не дёргайся.

Та взвесила за и против, вдохнула и всё-таки села в правое кресло. Достала бумажную упаковку с сигаретами, аккуратно отрезала белый фильтр ножом и закурила.

- Что вы ищете в “море”? Сканы показывают, что на много километров там нет ничего, кроме пустоши. Теоретически потом оно обваливается во впадину, которая была океаническим дном. Выбраться оттуда вы не сможете.

Ворчун посмотрел на неё, на то как она зажато села, сложив руки вместе - не из страха, нет, из общего неудовольствия ситуацией, и представления, что команда Исследователя всего лишь группа искателей-идиотов. Невероятных в своих сферах, да, но тупорылее пескожуков в своей общей идее.

- Кобра сказал, что там есть ещё одни Врата. И что-то вроде плацдарма, через который Озума Рагный хочет повести войска своего мира в наш.

- Ты веришь в “бога-императора”? - подняла она бровь. - Мне казалось, сказка про Озуму и его вознесение - не более чем сказка.